Ю Несбё - Охотники за головами
— А ты любишь футбол?
— А… а ты? — растерялся я.
— Завтра «Куинз Парк Рейнджерс» играет против «Арсенала» в Кубке Лиги. Есть интерес?
— Еще бы, — ответил я. Имея в виду интерес к Диане — к футболу я совершенно равнодушен.
В шарфе в синюю полоску она кричала до хрипоты в лондонском осеннем тумане на Лофтус-роуд, пока ее маленькую жалкую команду, «Куинз Парк Рейнджерс», метелил как хотел большой дядька «Арсенал». Я не мог отвести взгляда от ее страдальческого лица и понял из всей игры только то, что у «Арсенала» шикарный прикид, белый с красным, а у «Рейнджерс» — белый в синюю полоску, отчего игроки напоминали бегающие карамельки.
В перерыве я спросил, почему она не выбрала сильную команду вроде «Арсенала», имеющую все шансы на победу, вместо этих комичных статистов, «Рейнджерс».
— Потому что я им нужна, — ответила она. Совершенно серьезно. Я им нужна. Теперь я понимаю мудрость этих слов, которую тогда не уловил. И, рассмеявшись чуть воркующим смехом, она опорожнила пластиковый стакан с пивом. — Они как беспомощный младенец. Посмотри на них. Они такие лапочки.
— И в ползунках, — сказал я. — «Пустите ко мне малых сих». Это что, твой девиз?
— Хм, — ответила она, склонила голову набок и глянула на меня, широко улыбнувшись. — Пожалуй.
И мы оба засмеялись. Легко и непринужденно.
Результатов матча я не помню. Впрочем, нет, как же: поцелуй возле строгого кирпичного пансионата для девушек «Шепердс-Буш». И одинокая бессонная ночь с безумными и явственными грезами. Десять дней спустя я увидел ее лицо в колеблющемся свете стеариновой свечи, вставленной в винную бутылку у нее на ночном столике. Мы впервые тогда ласкали друг друга, ее глаза были закрыты, жилка на лбу вздулась, а в лице сквозила то злость, то боль, покуда ее бедра яростно бились о мои. То же страдальческое выражение, как тогда, когда ее «Рейнджерс» вылетели из Кубка Лиги. Потом она сказала, что любит мои волосы. Потом это станет рефреном моей жизни, а тогда я услышал это впервые.
Прошло полгода, прежде чем я объяснил ей, что, если мой отец работает в посольстве, это еще не означает, что он дипломат.
— Шофер, — повторила она, притянула к себе мою голову и поцеловала. — Значит, он сможет привезти нас из церкви на посольском лимузине?
Я не ответил, но следующей весной мы обвенчались, с роскошью, но без помпы, в соборе Святого Патрика в Хаммерсмите. Отсутствие помпы выражалось в том, что я уговорил Диану на свадьбу без друзей и родни. Без отца. Только мы, чистые и невинные. А роскошью была сама Диана, она блистала, как два солнца и луна в придачу. Кстати, и «Рейнджерс» в тот день выиграли, так что такси пробиралось к ее однокомнатной квартирке в «Шепердс-Буш» сквозь толпу их болельщиков с карамельными флагами и флажками. Мы жили для самих себя. И только когда мы наконец вернулись в Осло, она впервые завела разговор о детях.
Я посмотрел на часы. Уве должен уже прийти. Взглянув в зеркало, я встретился взглядом с одной из блондинок. Взгляды зацепились друг за друга на время, достаточное, чтобы нам неправильно понять друг друга, если бы мы этого захотели. Красотка с порносайта, хорошая работа пластического хирурга. Я не захотел. И мой взгляд скользнул дальше. Именно с этого началось когда-то мое первое постыдное приключение — с чересчур долгого взгляда. Первый акт имел место в галерее. Второй — тут, в «Суши&Кофе». Третий — в маленькой квартирке на Эйлерт-Сундс-гате. Но Лотте — это закрытая глава, и такого больше никогда, никогда не произойдет. Мой взгляд заскользил дальше по залу и остановился.
Уве сидел за столиком как раз напротив входа.
И делал вид, что читает «Дагенс нэрингслив». [2]Что уже само по себе — прелесть. Уве Чикерюд мало сказать что абсолютно не интересовался курсами акций и большей частью того, что творится в так называемом обществе, — он и читал не без труда. И писал. До сих пор помню его заявление о приеме на работу начальником охранного агентства — с таким количеством орфографических ошибок, что я повеселился от души.
Я соскользнул с высокого табурета и направился к его столику. Он сидел сложив «Дагенс нэрингслив», и я кивнул газете. Он улыбнулся, показывая, что ее можно взять. Я молча забрал ее и вернулся на свое место за барной стойкой. В следующую минуту я услышал, как хлопнула входная дверь, и, глянув в зеркало, увидел, что Уве Чикерюда уже нет. Я полистал газету до разворота с курсами акций, осторожно накрыл рукой лежащий там ключ и опустил его в карман пиджака.
Когда я вернулся в офис, меня ожидало шесть эсэмэсок на мобильном. Я стер пять из них не читая и открыл шестую, от Дианы:
Напоминаю, сегодня вечером вернисаж, ты мой талисман.
Она вставила смайлик в солнечных очках, одну из фенечек телефона от «Прада», который я подарил ей на тридцатидвухлетие прошлым летом. «Я как раз о нем больше всего мечтала!» — воскликнула она, вскрыв нарядную упаковку. Но мы оба знали, о чем она мечтала больше всего. И чего я ей так и не дал. Но тем не менее она солгала и поцеловала меня. Можно ли желать большего от женщины?
3. На вернисаже
Метр шестьдесят восемь. Незачем ходить к идиоту психологу, чтобы понять: это требует компенсации, маленький рост требует больших дел. Мы знаем, что невероятное количество величайших произведений человечества создано коротышками. Мы покорили империи, породили гениальнейшие идеи, запечатлели красивейших женщин на киноэкране — короче говоря, мы всегда выбираем себе туфли на высокой платформе. Отдельные придурки, обнаружив, что многие слепые — прекрасные музыканты, а некоторые аутисты могут извлекать в уме квадратные корни, делают выводы, будто всякая ущербность — это скрытое благо. Во-первых, это ерунда. Во-вторых, я все-таки не то чтобы карлик, всего-то чуть ниже среднего роста. В-третьих, более семидесяти процентов людей высшего социального слоя имеют рост выше среднего по своей стране. Высокий рост также напрямую коррелирует с интеллектом, уровнем доходов и рейтингом в общественном мнении. Когда я предлагаю человека на руководящий пост в экономике, рост для меня — один из главных критериев. Высокий рост предполагает уважение, доверие и авторитет. Высокие люди — заметные, они не могут спрятаться, они как мачты, с которых ветром сдувает любую грязь, они могут спокойно стоять там, где стоят. А коротышки шныряют в мутной воде у самого дна, у них есть тайный план, своя программа, в которой главное — что ты коротышка.
Чушь, разумеется, но когда я выбираю кандидата, то руководствуюсь не тем, что данный субъект будет лучше работать, а тем, что он больше понравится клиентам. Я нахожу для них достаточно хорошую голову, сидящую на таком теле, которое бы их устраивало. Судить о первом они сами не в состоянии, зато второе могут видеть собственными глазами. Как богатенькие так называемые ценители на Дианиных вернисажах — им не хватает образования оценить портрет. Зато подпись художника они прочесть в состоянии. В мире множество людей, которые платят бешеные деньги за плохие картины хороших художников. И за посредственные головы на рослых телах.
Я вел мой новый «вольво-S80» вверх по извилистой дороге, ведущей к нашему новому и чересчур дорогому дому в районе Воксенколлен. Я купил его, потому что у Дианы, когда мы его смотрели, сделалось страдальческое лицо. Жилки на лбу, выступавшие, когда мы с ней любили друг друга, поголубели и запульсировали над миндалевидными глазами. Она подняла правую руку и заправила короткие, красивые, соломенного цвета волосы за правое ухо, словно чтобы лучше слышать, чтобы вслушаться и проверить, не обманывают ли ее глаза: что это тот самый дом, который она искала. И я понял ее без единого слова. И даже когда огонь в ее глазах погас, после того как агент сказал, что им уже предложили на полтора миллиона выше заявленной цены, я знал, что должен купить ей этот дом. Ибо это единственная жертва, способная искупить то, что я ее отговорил рожать ребенка. Уже не помню, какие именно аргументы я приводил в пользу аборта, но все они были неправдой. А правдой — то, что, если мы на самом деле займем с ней вдвоем все триста двадцать бешено дорогих квадратных метров, места для ребенка тут уже не будет. Вернее, тут не будет места одновременно для ребенка и меня. Ведь я знал Диану. Она, в отличие от меня, однолюб до патологии. Я возненавидел бы этого ребенка с первого же дня. Вместо этого я предложил ей новое поприще. Дом. И галерею.
Я свернул на подъездную дорожку. Камера гаража узнала машину издалека, и ворота открылись автоматически. «Вольво» скользнул в прохладный сумрак, и мотор облегченно вздохнул, когда створка ворот бесшумно опустилась за спиной. Я вышел в одну из боковых дверей и направился по мощенной плоскими камнями дорожке к дому. Это было роскошное здание 1937 года постройки, проект Уве Банга, функционалиста, который, однако, считал, что эстетика важнее затрат, и в этом смысле приходился Диане родственной душой.
