Стиг Лapcсoн - Девушка с татуировкой дракона

Снова не дождавшись ответа, он продолжил:

Когда она опять ничего не ответила, Бьюрман вздохнул. Его внезапно разозлило то, что она сидит словно воды в рот набрала и просто смотрит на него, но он сдержался.

Адвокат Бьюрман поднял брови.
«Крепкий орешек, — подумал он. — Она же недоразвитая, черт возьми».
Он протянул ей чек, который выписал, пока она была в туалете.
«С ней лучше, чем со шлюхой, можно расплачиваться ее же деньгами».
Он улыбнулся снисходительной улыбкой. Лисбет Саландер взяла чек и ушла.

Будь Лисбет Саландер обычной гражданкой, она бы, едва покинув офис адвоката Бьюрмана, скорее всего, позвонила в полицию и заявила об изнасиловании. Синяки на затылке и шее, а также автограф насильника, оставленный в виде пятен спермы с его ДНК на ее теле и одежде, явились бы веским доказательством. Даже если бы адвокат Бьюрман стал увиливать, утверждая, что «она не протестовала», или «она меня спровоцировала», или «она сама рвалась сделать мне минет», или приводя другие обычные аргументы насильников, он все равно столько раз нарушил закон об опекунстве, что его немедленно лишили бы права вмешиваться в ее дела. Благодаря заявлению в полицию, вероятно, Лисбет Саландер предоставили бы настоящего адвоката, хорошо разбирающегося в вопросах посягательства на женщин, а это, в свою очередь, могло привести к обсуждению корня проблемы — то есть к тому, что она была признана недееспособной.
С 1989 года понятие «недееспособный» по отношению к взрослым больше не применяется.
Есть два вида попечительства — наставничество и опекунство.
Наставник выступает в качестве добровольного помощника тем людям, которые по разным причинам не могут справляться с проблемами повседневной жизни, оплатой счетов или собственной гигиеной. Таким наставником часто назначают кого-нибудь из родственников или близких знакомых. Если таких близких людей не имеется, наставника могут выделить органы социальной опеки. Наставничество является мягкой формой попечительства, при которой индивидуум, объявленный недееспособным, по-прежнему сам распоряжается своими доходами, а решения принимаются совместно.
Опекунство представляет собой значительно более жесткую форму контроля, при которой подопечный лишается права самостоятельно распоряжаться своими деньгами и принимать решения по разным вопросам. Точная формулировка гласит, что опекун берет на себя всю «правовую дееспособность» опекаемого. В Швеции опекунству подлежат около четырех тысяч человек. Наиболее обычной причиной опекунства является ярко выраженное психическое заболевание, порой в сочетании с сильной алкогольной или наркотической зависимостью. Незначительную часть составляют люди, страдающие старческим слабоумием, но поразительно большую группу людей, подлежащих опекунству, образует молодежь в возрасте до тридцати пяти лет. Лисбет Саландер была одной из этой группы.
Лишение человека контроля над собственной жизнью, то есть над банковским счетом, является одной из самых унизительных мер, какие только может применить демократия, особенно когда речь идет о молодежи. Это позорно, даже если цель такой меры считается благой и социально оправданной. Поэтому вопросы опекунства относятся к потенциально уязвимым политическим делам, которые регулируются строгими рамками постановлений и контролируют ля опекунским советом муниципалитета. Тот подчиняется правлению лена и, в свою очередь, отчитывается перед парламентским уполномоченным по делам юстиции.
Как правило, опекунский совет муниципалитета осуществляет свою деятельность в тяжелых условиях. Однако, принимая во внимание деликатность вопросов, которыми он занимается, в СМИ просачивается на удивление мало жалоб или скандалов.
Изредка появляются сообщения о том, что возбуждено дело против какого-нибудь наставника или опекуна, который похищал деньги или продал без разрешения жилье клиента, положив деньги себе в карман. Но такие случаи относительно редки, что, в свою очередь, может объясняться двумя причинами: либо тем, что совет делает свое дело исключительно хорошо, либо тем, что клиенты не имеют возможности жаловаться и убедить в своей правоте журналистов и власти.
Опекунский совет муниципалитета обязан ежегодно рассматривать наличие оснований для отмены опекунства. Поскольку Лисбет Саландер упорно отказывалась проходить психиатрические обследования — она не обменивалась даже вежливым «доброе утро» со своими врачами, — у совета никогда не появлялось повода изменить решение. Следовательно, сохранялся статус-кво, и она год за годом продолжала находиться под опекой.
Законом, однако, предписывается, что необходимость в опекунстве «должна в каждом отдельном случае рассматриваться индивидуально». Хольгер Пальмгрен толковал это таким образом, что позволял Лисбет Саландер самой распоряжаться своими деньгами и жизнью. Он скрупулезно выполнял требования совета, подавая ежемесячные докладные и ежегодные отчеты, но в остальном обходился с Лисбет Саландер как с любой другой молодой женщиной и не пытался определять ее стиль жизни и круг общения. Пальмгрен полагал, что ни его, ни общество не касается, если молодая дама хочет носить кольцо в носу и татуировку на шее. Такой несколько своеобразный подход к решению суда являлся одной из причин того, что они с подопечной так хорошо ладили.
Пока ее опекуном был Хольгер Пальмгрен, Лисбет Саландер не слишком задумывалась о своем юридическом статусе. Однако адвокат Нильс Бьюрман толковал закон об опекунстве совсем по-другому.
Лисбет Саландер решительно отличалась от нормальных людей. В юриспруденции она обладала самыми поверхностными знаниями — углубляться в эту область у нее просто не было повода — и не питала никакого доверия к полицейской власти. Полиция представлялась ей некой неопределенной враждебной силой, которая за все годы лишь задерживала и унижала ее. В последний раз она имела дело с полицией в мае прошлого года, когда, направляясь в «Милтон секьюрити», проходила по Гетгатан и вдруг оказалась лицом к лицу с полицейским, вооруженным для борьбы с уличными беспорядками, который, без всякого повода с ее стороны, нанес ей удар дубинкой по плечу. Первым побуждением Саландер было немедленно дать ему сдачи бутылкой кока-колы, которую она держала в руке. К счастью, прежде чем она успела что-либо предпринять, полицейский развернулся и помчался дальше. Потом она узнала, что неподалеку проходила демонстрация «За свободу улиц от автомобилей».
Мысль о посещении ставки вооруженных полицейских для подачи заявления о сексуальных домогательствах Нильса Бьюрмана даже не приходила ей в голову. И кстати — что ей заявлять? Бьюрман взял ее за грудь. Любой полицейский, бросив взгляд на ее миниатюрные бугорки, констатировал бы, что это маловероятно, а если уж такое произошло, то ей бы следовало скорее радоваться тому, что кто-то вообще стал затрудняться. А история с минетом — тут ее слову будет противостоять его слово, а слова других обычно оказывались весомее. Полиция — это не вариант.
Покинув офис Бьюрмана, она вместо этого поехала домой, приняла душ, съела два бутерброда с сыром и соленым огурцом и уселась на старый потрепанный диван в гостиной, чтобы подумать.
Обычный человек посчитал бы равнодушие, с которым она отнеслась к совершенному над ней насилию, еще одним доказательством отклонения от нормы.
Круг ее знакомых был небольшим и состоял не из представителей защищенного среднего класса с пригородных вилл. К восемнадцатилетнему возрасту Лисбет Саландер не знала ни одной девчонки, которую бы по крайней мере раз не принуждали к каким-либо сексуальным действиям. В большинстве случаев речь шла о чуть более старших бойфрендах, которые добивались своего с применением некоторой физической силы. Насколько Лисбет Саландер знала, подобные инциденты иногда приводили к слезам и возмущению, но не к заявлениям в полицию.
В ее мире это было в порядке вещей. Девушку считали доступной, особенно если она была в потертой кожаной куртке, с пирсингом на бровях, татуировкой и нулевым социальным статусом.
И реветь тут было не над чем.
Зато не могло быть и речи о том, чтобы адвокат Бьюрман мог безнаказанно заставлять ее делать ему минет. Обид Лисбет Саландер не забывала и прощать не умела в принципе.
Однако с юридическим статусом ситуация у нее была сложной. Сколько она себя помнила, ее считали трудной и немотивированно агрессивной. Первые записи в журнале появились из карточки медсестры начальной школы. Лисбет Саландер отправили домой, потому что она затолкала одноклассника в раздевалку и избила до крови. Свою тогдашнюю жертву она по-прежнему вспоминала с раздражением: раскормленный мальчик по имени Давид Густафссон вечно дразнился, кидал в нее разными предметами и явно обещал вырасти в большого любителя всех травить. Что означает слово «травля», она в то время даже не знала, но когда на следующий день вернулась в школу и Давид грозно пообещал ей отомстить, она уложила его на пол прямым ударом справа, утяжелив руку мячиком для гольфа, что привело к новой кровавой ране и новой записи в карточке.
Правила, по которым были устроены взаимоотношения в школе, всегда вызывали у нее недоумение. Она занималась своими делами и не вмешивалась в чужие. Тем не менее вечно находился кто-нибудь, кто никак не хотел оставлять ее в покое.
В средних классах ее неоднократно отправляли домой после бурных ссор с одноклассниками. Значительно более сильные мальчики из ее класса быстро поняли, что драка с этой тощей девчонкой может иметь неприятные последствия — в отличие от других девочек класса она никогда не отступала и, ни секунды не колеблясь, использовала для обороны кулаки или что попадется. Она пребывала в убеждении, что лучше оказаться избитой до смерти, чем терпеть это дерьмо.
А еще она мстила.
В шестом классе Лисбет Саландер подралась с парнем, бывшим значительно крупнее и сильнее ее. Она была ему не ровней чисто физически. Сперва он несколько раз играючи сбил ее с ног, потом, когда она попыталась перейти в наступление, отвесил оплеуху. Однако ничего не помогало: какой бы превосходящей силой он ни обладал, глупая девчонка все продолжала нападать, и через некоторое время даже одноклассникам стало казаться, что это уже чересчур. Она выглядела столь откровенно беззащитной, что делалось неловко. Под конец парень так врезал ей кулаком, что у нее треснула губа и потемнело в глазах. Одноклассники оставили ее лежать на земле за гимнастическим залом. Два дня она в школу не ходила, а на третье утро подстерегла своего мучителя и битой для игры в лапту съездила ему по уху. За эту выходку ее вызвали к директору, который решил заявить на нее в полицию, обвинив в причинении физического вреда, что и вылилось в создание особой социальной комиссии.
Одноклассники считали ее ненормальной и относились к ней соответственно. Не вызывала она симпатии и у учителей, которые временами воспринимали ее как наказание. Она была неразговорчивой и относилась к тем ученикам, которые никогда не поднимают руку и часто не отвечают на вопрос учителя. Это отражалось на ее оценках, хотя никто не мог бы сказать, молчит она по причине незнания урока или по какой-то другой. Ее неоднократно обсуждали на педсовете, и все сознавали, что у нее имеются проблемы, но почему-то никому не хотелось брать на себя ответственность за эту трудную девочку. Тем самым она оказалась в ситуации, когда даже учителя махнули на нее рукой, предоставив ей возможность просто сидеть и мрачно молчать.
Когда однажды новый учитель, не знавший особенностей ее поведения, заставил ее отвечать на вопрос по математике, у нее случился истерический припадок и она стала отбиваться руками и ногами. Потом она перешла в другую школу, не оставив в старой ни единого товарища, с которым бы ей захотелось попрощаться. Это была странная девочка, которую никто не любил.
Затем приключился «Весь Этот Кошмар», о котором ей думать не хотелось, — она как раз тогда вступала в подростковый возраст. Последняя вспышка, завершившая картину и приведшая к тому, что на свет извлекли записи карточки из начальной школы. После этого с юридической точки зрения она стала считаться… ненормальной. Выродком. Лисбет Саландер и без бумаг знала, что отличается от других. С другой стороны, пока ее опекуном был Хольгер Пальмгрен, которого она при необходимости могла обвести вокруг пальца, это ее ничуть не волновало.
С приходом Бьюрмана статус недееспособной начал чрезвычайно осложнять ей жизнь. К кому бы она ни обратилась, везде могла ждать западня, а что произойдет, если она проиграет борьбу? Поместят в интернат? Запрут в дурдоме? Это уж точно не вариант.

Позже, ночью, когда они уже спокойно лежали, переплетя ноги, и грудь Сесилии уютно устроилась под боком у Микаэля, женщина вдруг подняла на него глаза.