Пьер Пело - Братство волка
– Будь мужественной, дочь моя, – мягко произнес Сардис. – На все воля Господа.
– Я в этом не уверена, но мне кажется, что и без вашей воли тут не обошлось! – резко выпалила Марианна, повысив голос.
На лицах присутствующих отразилось изумление, за исключением Жана-Франсуа, который внимательно следил за сестрой, прищурив глаза.
– В любом случае, – изрек Лаффонт, – Грегуар должен был потерять…
Сардис резко повернулся к нему, и тот умолк. В глазах аббата появилась едва заметная укоризна, и он с твердостью в голосе спокойно сказал:
– Мадемуазель де Моранжьяс нуждается в отдыхе. Волнение…
– Я вам запрещаю! – закричала Марианна. – Я вам запрещаю, слышите, запрещаю притворяться, будто вы знаете, что происходит у меня в душе! Я вам…
Жан-Франсуа де Моранжьяс сделал несколько шагов, отделявших его от Марианны, схватил сестру за руку и с силой сжал ее пальцы. Пытаясь оттащить ее от стола, он повторил вслед за аббатом:
– Мадемуазель де Моранжьяс действительно очень устала и от волнения говорит глупости. Она сейчас последует за своей матерью, которая отведет ее в спальню. – Затем его тон изменился, и голос стал мягким и успокаивающим, как будто он принадлежал другому человеку: – Я к тебе приду. Подожди меня.
Изумленная и отчаявшаяся, Марианна кивнула головой. Она не сопротивлялась, да и как она могла сопротивляться? Девушка позволила графине подойти к ней, и та взяла ее за руку, но, конечно, не так крепко, как минуту назад Жан-Франсуа. Она повела дочь прочь от гостей, и та последовала за ней, не вымолвив ни слова и даже не посмотрев на застывшие, словно гипсовые маски, лица.
Когда дверь за ними» закрылась, Сардис сделал знак герцогу де Монкану, и тот вышел, присоединившись к женщинам…
Прошло несколько минут. Сквозь окна лился ясный свет, и было видно, как по небу плывут легкие, быстрые облака.
– Эта девушка… – начал интендант и запнулся. – Этот ребенок может представлять для нас угрозу. Я думаю, вы с этим согласитесь, господа.
Они посмотрели друг на друга, и Жан-Франсуа, побледневший, с лихорадочным блеском в глазах, промолчал. Лаффонт покачал головой и продолжил:
– Они виделись перед его возвращением, хотя нам следовало помешать этой встрече. Именно поэтому им удалось соорудить невероятный капкан, в который попался Зверь и оставил там половину своих когтей. Было глупо, Моранжьяс, пытаться немедленно наносить ответный удар! А этот маскарад, устроенный Людовиком, где он пытался доказать, что Зверь мертв, нам очень даже пришелся на руку. Черт возьми! Мой друг, вы вернулись из Африки и устроили здесь невесть что, используя эту ужасную гиену, а теперь вы озабочены воспитанием сестры.
Не дожидаясь ответа на свою желчную насмешку, Лаффонт скрестил руки на груди и, нервно перебирая пальцами, подошел к окну. Когда он распахнул створки, в комнату ворвался ветер и волосы на его парике зашевелились.
– Они знали, где находится логово Зверя, – продолжил он, – и потому нашли его. К счастью, индеец так и остался там. А Фронсак, надеюсь, гниет в болоте…
Он повернулся к ним лицом. Теперь ветер раздувал его волосы с затылка.
– Вы надеетесь! – переспросил Сардис.
Лаффонт пожал плечами.
– Боже мой, святой отец, в конце концов, они нашли его ботинок. Хорошо, что этот случай засвидетельствовали сержант и выжившие солдаты. Лейтенант мертв, как и предполагалось, но тот, кто шел позади Франсака, тоже был убит, а значит, в происшедшем не виноват. Те, кому удалось остаться в живых, говорят, что Фронсак убил лейтенанта и двух солдат, а потом бежал.
Повисло молчание. Два собеседника внимательно смотрели на него.
– Драгуны, давшие показания, пропали без следа, – произнес Лаффонт. – Какой-то идиот подписал им увольнение на четыре дня и забыл, когда он это сделал. Возможно, так оно и есть и это еще одно стечение обстоятельств… – Он посмотрел на Жана-Франсуа де Моранжьяса. – Мы не знаем, насколько осведомлена ваша сестра и что рассказал ей Фронсак или д'Апше. Но ее враждебное отношение заставляет меня бояться самого худшего.
Жан-Франсуа нервно сглотнул.
– И именно вам придется этим заняться, друг мой, – подвел итог Лаффонт. – Определенно.
Широко шагая, он подошел к Жану-Франсуа и посмотрел ему прямо в глаза.
– Я сделаю это, – хрипло произнес молодой граф. – Я знаю, как надолго усыпить человека с помощью растений, которые я привез из Африки. Когда человек просыпается, он ничего не помнит.
Лаффонт ухмыльнулся:
– То есть вы хотите сказать, что после ваших африканских травок строптивая девчонка не сможет вспомнить, что она видела до того, как у нее перед глазами плясали чертики?
– Благодаря этим наркотикам она забудет обо всех своих переживаниях. Считайте, что у нее уже новая память.
Интендант покачал головой. Взвесив слова графа, он постановил:
– Определенно, мой друг, займитесь этим. И поторопитесь, прошу вас.
Он быстро вышел из комнаты, потирая руки, как будто они были испачканы кровью и она капала с его пальцев. Жан-Франсуа де Моранжьяс и аббат Сардис, оставшись в гостиной наедине, слушали, как в глубине коридора стихает стук каблуков интенданта. Затем повисло тяжелое молчание, которое, однако, казалось им обоим таким желанным, что они не смели шелохнуться, боясь нарушить эту спасительную тишину. Сардис пошевелился первым. Он потянулся, разминая затекшие мышцы, и глубоко вдохнул, восстанавливая дыхание. Подойдя к распахнутому окну, у которого недавно стоял Лаффонт, аббат аккуратно закрыл его и повернулся к однорукому. Посмотрев на бледное лицо молодого графа, застывшее в отчаянии, Сардис негромко произнес:
– Я читаю твои мысли. Это большими буквами написано на твоем лице, мой бедный мальчик. Разве ты не понимаешь, что она лукавит? Ее действиями руководит дьявол, который искушает тебя сойти с пути искупления.
– Я хочу поговорить с ней, Сардис. Объяснить ей – Ты рискуешь потерять не только свою жизнь, но и свою душу. Делай то, что сказал тебе Лаффонт. Ради нашего братства…
– Вы не знаете, что творится в моей душе, – прервал его Жан-Франсуа. – Я день и ночь думаю о ней. Я слышу, как ее сердце стучит в моей груди. Я хотел бы… О Боже, как бы я хотел, чтобы она встала на нашу сторону.
– Есть только один способ. Один-единственный.
Жан-Франсуа склонил голову, вытирая тыльной стороной ладони капли пота, выступившие на лбу. По его лицу пробежала тень, и в глазах зажегся огонь.
– Отпустите меня, – прошептал он. – Отпустите меня, святой отец. Отпустите меня, прошу вас.
– Это не в моих силах, мальчик мой, – сказал Сардис. – От боли, которая гнетет тебя, есть только одно лекарство, которое может спасти и твою душу, и наше братство. И это лекарство в твоих руках. Ради спасения твоей души и, не забывай, ее души тоже. След, который Фронсак оставил в сердце Марианны, – это пятно позора. Этот безбожник не должен беспокоить ее даже после своей смерти.
Тень сомнения на лице Жана-Франсуа исчезла, и ее сменила суровая решительность, словно внушенная ему сверлящим взглядом аббата.
* * *Марианна подумала, что вернулась мать, которая оставила ее примерно час назад, после того как они вместе поднялись в спальню. Наверное, она принесла ей попить и поесть. Нахмурившись, девушка представила, как графиня опять начнет успокаивать ее, чтобы предупредить вспышки гнева и дерзкие выпады против Сардиса. «Это абсолютно нормально, дорогая моя», – говорила графиня, поглаживая Марианну по плечу. Она понимала, какие чувства испытывает сейчас ее дочь, а потому всячески старалась убедить Марианну в том, что мсье Фронсак был изворотливым авантюристом и не стоил всех этих страданий. Святой отец, напротив, повел себя очень мудро и не стал сердиться на нее, несмотря на проявленное ею упрямство. И вообще, напрасно она не захотела прислушаться к его советам: призывая к послушанию, аббат Сардис всего лишь хотел предостеречь ее от неправильных решений.
Сидя в одиночестве и ожидая прихода матери, Марианна продолжала злиться. Перед этим она плакала, зарывшись лицом в подушку, но спустя какое-то время ее снова охватил приступ гнева. Она ненавидела всех, кто пытался выставить Грегуара в дурном свете и внушить ей, что ему не стоило верить. Но очередная волна сомнений и неуверенности, нахлынувшая на нее, вмиг разбила все попытки оправдать любимого человека. Обвинения, домыслы, предположения – все сплелось в один клубок, и Марианна, вконец обессиленная, бросилась на кровать.
Подняв голову от подушки, она увидела, что это была не графиня, пожелавшая принести дочери очередную порцию материнской заботы.
Жан-Франсуа вошел без стука и, когда дверь распахнулась, наклонился, чтобы поднять с пола поднос. Затем, толкнув дверь плечом, он закрыл ее за собой и, пройдя к столу, поставил поднос. Молодой граф выглядел не лучше сестры. Со стороны казалось, что и ему исчезновение шевалье де Фронсака принесло только боль и мучения. Непосвященный человек мог бы подумать, будто после смерти Мани и предъявленных Грегуару обвинений Жана-Франсуа гложет внутреннее беспокойство и он страдает не меньше, чем сестра, искренне сопереживая ей. Но Марианна, как никто другой, сомневалась в этом. Она взглянула на поднос, на котором стояла тарелка с холодной курицей, а рядом – чашка с травяным отваром, блюдце и столовые приборы. Несмотря на то что с самого утра у нее не было маковой росинки во рту, еще десять секунд назад она считала невозможным притронуться к еде. Но сейчас девушка вдруг почувствовала, что очень голодна, и протянула руку к подносу. Однако уже в следующее мгновение она устыдилась своих низменных желаний и почувствовала отвращение к себе.
