Родни Стоун - Крики в ночи
Я прижался к земле. Господи! Пожалуйста, нет. Они, казалось, замерли в нерешительности. Я решил пошевелиться — как раз то, что им нужно. Я побежал, как заяц, легкие разрывались и сердце было готово выскочить из груди. Моей единственной мыслью было выбраться отсюда.
В деревьях появился просвет, и я устремился туда. Оказалось, это дорога. В последний раз показались очертания дома, как какого-то ночного призрака.
— Вот он!
Мерцание фонарей через деревья. Крики стали истеричными.
— Хватай его!
Парни за моей спиной пробирались через лес, как танки. Двое из них с собаками, одна из которых прыгнула мне на грудь, а вторая вцепилась в руку. Я пытался сбросить их, но они тащили и трепали меня, а я старался укрыть от них лицо. Мужчины отогнали собак, затем поставили меня на ноги, сзади сразу же затормозила полицейская машина. Двое схватили меня, сильно врезали по шее, затем накинули одеяло поверх головы и затолкнули в машину.
— 26 —
Мне показалось, что я провел в машине, задыхаясь под одеялом, целую вечность, хотя прошло не более часа. На меня надели наручники, и обращались со мной, как с закоренелым преступником. Я потерял всякую ориентацию, слышал переговоры по радио, но не мог понять, что говорят. Машина замедлила ход и въехала куда-то, остановилась, и меня повели по неровному асфальту в какое-то помещение. Кто-то открыл дверь. Затем наручники сняли. Дверь захлопнулась, одеяло упало к моим ногам. Я увидел кровать. Две кровати.
Это была небольшая комната, через окно виднелось светлеющее небо, небо раннего утра. На деревянной тумбочке в изголовье кровати лежали мои часы и бумажник. Все это я успел заметить, прежде чем снова открылась дверь. Вошел вооруженный жандарм, которого сопровождала темноволосая медсестра.
— Где, черт возьми, я нахожусь?
Маленькая комната с двумя кроватями, с белыми стенами и голубыми занавесками.
— Понтобан. Больница, — сказала медсестра по-английски.
— Больница? Почему?
— Старший инспектор попросил нас, — сказала она. — Вас искусали собаки.
Я присел на кровать и ощупал руку. Сестра сделала укол, приложила ватку и стала суетиться. Она проверила пульс и сунула мне градусник подмышку. Боже мой, может, я заразился бешенством, то, чего боялась Эмма, когда Сюзи нашла котенка в наш первый день. Сюзи! Ее сандалии!
— Мммм… Мне надо идти… Мммм…
Сестра встряхнула градусник и попробовала еще раз.
— Не разговаривайте, месье! — прикрикнула она. — Укусы — это плохо.
Но не настолько плохо, как я думал. Может, они не понимали. Не было ничего нелогичного в моих рассуждениях, когда я сидел там на кровати, вспоминая то, что видел.
— Послушайте… Боже…
Температура явно нормальная, и сестра осталась довольной, приказав мне сидеть спокойно. Жандарм присел на стул около двери. Я закрыл глаза и прислушался к ее шагам по линолеуму.
Нет, с моей головой вроде все в порядке. Я осторожно потрогал руку. Не так уж плохо. Просто синяк и небольшой укус. Изо рта не шла пена, только если при воспоминании о той обуви. Нужно уходить отсюда. Нужно вернуться.
Затем дверь опять открылась.
— Эмма!
Светлые волосы у нее немного отрасли, обрамляя лицо. На ней было платье с длинными рукавами, прямо из английского лета, и я почувствовал огромное облегчение, чуть ли не детскую радость оттого, что увидел ее здесь.
— Эмма?
Я обрел дар речи и способность мыслить. Она присела на другую кровать и дотронулась до моей руки, как будто сомневаясь, что я настоящий. Я протянул руки, чтобы поцеловать ее, но что-то ее удерживало.
— Эмма, — пробормотал я. — Милая моя, как ты узнала? Как ты попала сюда?
— Инспектор Ле Брев, — отозвалась она. — Он приезжал ко мне. В Англию.
— В Англию?
Теперь я понял, почему отсутствовал старший инспектор и почему Эмму было невозможно найти.
Она мрачно кивнула. Моя эйфория исчезла — что-то было не так.
— Эмма, в чем дело?
Моя жена, мой дом и страна, ставшая мне второй родиной, все, ради чего я работал и жил — все это вернулось ко мне по милости инспектора Ле Брева. Я похолодел.
— Ты вел себя как дурак, — сказала она. — Я предупреждала тебя не делать глупых поступков.
— Эмма, Бога ради, что происходит?
— Эта женщина. Это она посоветовала тебе поехать туда.
— Эмма, я нашел детей…
— Не ври, — перебила она. — Они умерли.
Ле Брев, должно быть, вселил в нее свои подозрения и привез сюда шпионить за мной. Сволочь.
— Эмма, послушай. Я нашел их обувь, две пары.
— Что ты сделал с ними? — спросила она.
Я ошалел.
Сделал с ними?
— Ты знаешь, где они…
— Конечно, знаю.
— Ты убил их, — отчеканила она. — Ты ненавидел их. Ты хотел убить их. Чтобы уехать и жить с этой… женщиной, с этой… шлюхой.
— Эмма, ты сошла с ума…
— Нет. Это ты сошел.
— Дорогая, ты должна поверить мне. Я был в особняке Сультов…
— С этой женщиной. Я видела вас в машине.
— Я вернулся туда этой ночью, проник внутрь и нашел обувь детей. Вот как это случилось.
Я показал на руку.
— Не верю. Где она? Где обувь?
Я пытался объяснить, но она не слушала уже. Как может она поверить истории с этим домом в горах, который никогда не видела, с безумной старухой и человеком в маске? Все, что знала Эмма, это то, что я был там с Эстель, а затем меня привезли сюда, искусанного собаками, как какого-то преступника.
— Говорю тебе, что я видел их обувь.
— Ты лжешь. — В ее глазах стояли слезы. — Держись подальше от меня. Ненавижу тебя. Ненавижу!
— Эмма, дорогая!
— Не называй меня дорогой. Между нами все кончено.
— Нет, Эмма, дорогая, я найду их. Послушай меня!
Внезапно я осознал — я должен был это знать, — что жандарм записывает наш разговор на пленку. Но мне теперь было все равно.
— Ты специально все подстроил, чтобы детей похитили…
— Их отвезли в особняк Сультов…
— Ты это устроил. Поэтому ты и вернулся туда. Ты скрывал их. И их убили.
— Нет. Нет. Нет. — Я мотал головой, пока она не заболела. — Я был там, чтобы найти их.
Эмма, как натянутая струна, напряженная, повторяла, как автомат, урок, заученный под диктовку Ле Брева.
— Ты хотел остаться во Франции, с этой женщиной, чтобы избавиться от них. А затем отправить меня домой.
— Эмма, это чушь. Я остался здесь, чтобы искать их.
— Ты остался здесь, потому что она направляла тебя.
— Нет.
— О да! Я видела, как ты выходил из квартиры этой шлюхи. Полиция следила за тобой все эти дни.
Эта сволочь, это дерьмо Ле Брев. Я вспомнил, как заметил прошлой ночью женщину, напоминавшую Эмму, она еще пряталась около отеля, перед тем как я отправился в Гурдон.
— Эмма, сколько дней ты находишься здесь?
— Четыре дня.
— Четыре дня! И ты не дала мне знать?
Четыре дня. Она видела, как мы с Эстель пришли в ее квартиру, после того как я поговорил со старым доктором Раймоном и получил первый намек на состояние рассудка мадам Сульт. Ле Брев дал ей возможность увидеть это.
— Ты спал с этой женщиной! Не отрицай этого!
Я не мог и не стал бы отрицать, но как я мог объяснить не только минутное увлечение, но и сексуальность, которую Эстель пыталась использовать, чтобы остановить меня, предостеречь от посещения этой старой женщины в Гурдон-сюр-Луп?
Ле Брев пытался поймать меня, используя мою жену в качестве подсадной утки, чтобы получить подтверждение своих подозрений. Я расхаживал по комнате. Жандарм увидел выражение моего лица, и его рука потянулась к кобуре.
— Эмма, неужели ты думаешь?..
— Ты спал с ней!
— Эмма, дай мне еще один шанс. Пойдем со мной, и мы найдем детей.
Я просил и умолял жену. У нее на лице появилось озадаченное выражение. Голосом не громче шепота она с усилием произнесла:
— Я больше ничего не знаю. Ле Брев говорит, что ты выдаешь себя. Он спрашивал, зачем ты выходил из дома, почему у тебя была мокрая пижама в ту ночь, когда это… случилось. И еще спрашивал, зачем ты остался, когда здесь нечего делать, кроме как… с этой женщиной.
— Эмма, но ты же не можешь поверить…
Она высморкалась, чтобы перестать плакать. Казалось, что мы остались на Земле единственными людьми, брошенными, потерпевшими кораблекрушение и оказавшимися в этой белой больничной комнате.
— Зачем ты ходишь к этой женщине? Что ты нашел в ней?
Ее слова отчаяния упали в пропасть между нами. Бывают моменты, когда невозможно посмотреть в лицо правде.
— Мне нужна была помощь… — пробормотал я.
Но Эмма не знала пощады:
— Зачем было спать с ней?
Я вспомнил, как просто Эстель предложила свою любовь, когда я очнулся в ее квартире, после того как меня отделали молодчики Ле Брева. Я чувствовал себя очень одиноко тогда и был готов пойти ей навстречу.
