Алла Авилова - Откровение огня
Под утро Надя разбудила меня.
— Здесь, неподалеку, кто-то ходит, слышишь?
Со стороны реки раздавались голоса. На часах еще не было пяти.
— Наверное, это рыбаки, — сказал я.
— А что, если нам сняться прямо сейчас, пока еще темно? — предложила Надя. — Будет лучше, если рыбаки тебя не увидят.
— Я же эстонец, — напомнил я.
— Все равно рискованно. Лучше исчезнуть отсюда, пока не рассвело. К тому же рассвет на дороге — это красиво.
Ее голос звучал резко.
— Ты спала?
— Не могла, — ответила Надя смеясь. — Ни сна, ни похмелья.
В отличие от нее, похмелье у меня было двойным, и то, что вызвала водка, было не самым тягостным. Я представил себя с Надей за завтраком у реки, во всей двусмысленности наших теперешних отношений, и мне стало совсем не по себе. Отправиться прямо сейчас на станцию, не дожидаясь первого автобуса, было не такой уж плохой идеей.
Идти предстояло часа два. Я был благодарен Наде: она вела себя, словно сегодня ночью ничего не произошло. Или словно наша близость ничего не изменила. Правда, появилась одна новая деталь: «Откровение огня» она теперь называла «нашей рукописью». О «нашей рукописи» она в основном и говорила по дороге на станцию. Где-то на подходе к ней Надя сказала:
— Чем больше я втягиваюсь в эту историю, тем больше она меня захватывает. Словно это мое собственное прошлое. Да так это и есть. В конце кенергийской цепи — я сама. А кто передо мной, знаешь?
— Аполлония, конечно.
— Нет, ты. Аполлония — перед тобой.
— О! — машинально отозвался я. Надиным словам я не придал значения. То, что последовало потом, можно назвать сумасшедшей игрой воображения. Только что я шел по дороге, в холодном рассудке, — и вдруг произошел какой-то сдвиг сознания. Одно за одним на меня стали наплывать видения. Они были связаны с «Откровением огня» и менялись произвольно, при этом одни из них длились мгновения, другие — дольше. Сначала я увидел себя в Захарьиной пустыни. Я переходил там с одного места на другое — от ворот к трапезной, из поварни к келье Демьяна, от домика Константина к закутку Михаила. Время теперь не имело протяженности, и отдаленные друг от друга годами монахи оказались вместе. Лица, голоса, здания, деревья казались мне знакомыми, и я чувствовал себя в Захарьиной пустыни как дома.
С тем же чувством я сидел потом на вечеринке студентов Московского университета и наблюдал за танцующими. Костюмы и платья походили на те, что я видел на фотографиях моих родителей времен их молодости. Я знал этих ребят, и они знали меня. Под конец мы играли всей компанией в «бутылочку». Рядом со мной сидел щуплый, тихий паренек. Я увидел, как загорелась его щека, когда его целовала рослая черноглазая девушка.
— Что с тобой? — достиг моего сознания голос Нади. Я ее не услышал бы, если бы она не дернула меня за рукав. Наверное, я и внешне выглядел ненормальным: Надя не отводила от меня недоуменный взгляд.
— Не выспался, — отговорился я.
В поезде я спал. Снов я не видел — пробыл несколько часов в черной дыре. Надя разбудила меня, когда мы въезжали на Павелецкий вокзал Москвы.
— Как ты себя чувствуешь? — озадаченно спросила она.
— Честно говоря, хреново, — признался я ей и предложил подвезти ее до дома. Мои «жигули» стояли рядом с вокзальной площадью.
— Спасибо, я на метро. Мне так удобнее, — поспешно отказалась она и еще торопливее спросила: — У тебя будет время в ближайшие дни заняться нашим делом?
«Наша рукопись», «наше дело» — здесь явно намечалась тенденция роста.
— Что ты имеешь в виду?
— Я хочу заняться детьми Аполлонии, Олей и Аликом, — отвечала Надя. — Странные дети, между прочим. Я слышала от Кареева, племянника Аполлонии Максимовны, что они вдруг все бросили и уехали из Москвы. Официально считается, что Оля и Алик пропали без вести. Аполлония Максимовна относилась к ним как к живым, а вот Кареев уверен, что их давно нет на свете. Кареевы и Линниковы, между прочим, в тридцатые годы жили в Москве в одной коммунальной квартире. На похоронах Аполлонии мне поговорить с ее племянником как следует не удалось, и я собираюсь встретиться с ним еще раз. Слушай, а что, если нам сходить к Карееву вместе, как ты на это смотришь? Я позвоню ему прямо сегодня и постараюсь договориться о встрече на завтра.
Я почувствовал себя еще паршивее: эта ночь вызвала у Нади ожидания, которые я не мог оправдать.
— Я не думаю, что это имеет смысл, — сказал я. — К тому же меня ждет диссертация — я и так уже выбился из схемы.
— Ты собираешься в ближайшие дни в университет? — спросила тогда она.
Я планировал в начале недели заехать на филфак к Глебову. Узнав об этом, Надя оживилась.
— В АКИПе до сих пор хранится анкета Ольги Линниковой, и там указано, что она проучилась год на филфаке. Может быть, остался кто-то из преподавателей, кто ее помнит? Ты не мог бы осторожно навести справки?
— Довольно странно: голландец вдруг интересуется какой-то студенткой МГУ тридцатых годов, — заметил я.
— Не тридцатых, а сороковых. Оля поступила в МГУ в сорок восьмом году. В сорок девятом она уже бросила университет и работала в АКИПе. А причина для расспросов может быть, например, такая…
Тут Надя запнулась и беспомощно попросила:
— Может, ты сам что-нибудь придумаешь?
Я не выдержал ее просящего взгляда и неопределенно пообещал.
— Послезавтра вечером, часов в девять, я к тебе зайду, можно? Расскажу тогда, что узнаю у Кареева, — объявила Надя и, прощально махнув рукой, пошла к метро.
Стоило мне расстаться с Надей и отправиться к своей машине, как Москва исчезла из моего поля зрения. Я увидел катившуюся назад полосу темного леса — я опять ехал в поезде. Недостававшая мне только что энергия вновь наполнила меня. Я стоял в тамбуре у наполовину застекленной двери. Через час должен быть Омск. Я развернулся посмотреть, что мы проезжали с другой стороны. И там катилась тайга.
У противоположной двери стояли двое: невысокий худой паренек в кепке, которого я уже видел в другом окружении, и статная, вровень с ним, блондинка с клубком косы на макушке. Они так же, как и я, глядели на деревья. Девушка курила. Выпуская дым, она отворачивалась от своего спутника в сторону. Почувствовав мой взгляд, паренек повернулся ко мне лицом. Темные, меланхоличные глаза меня теперь не узнавали. И, разглядывая меня, он думал о своем. Вслед за ним посмотрела на меня блондинка. Взгляд у нее был пронзительный. Я не сумел сразу отвести от нее глаза. Девушка затянулась папироской и, дымя, тихонько засмеялась.
— Мы где-то встречались? — спросила она.
— Вы Оля Линникова, — сказал я.
Лица, повернутые ко мне, напряглись. Я перевел взгляд с нее на него.
— А вы — Алик Линников.
— Кто вы? — спросила Оля.
Я не спешил с объяснениями. В конце концов давать их стало поздно — я уже подошел к своей машине. Поезд пропал. Я опять был в Москве.
Видения одолевали меня до конца дня. Вечером я почувствовал себя совершенно изнуренным и лег рано спать. Десять часов глубокого сна вернули мой мозг в прежнее состояние. Ничего подобного я больше никогда не испытывал.
9
«Солнце слепит. Ближние оглушают.
Утешители губят.
Сладкопевцы умыкают на чужбину.
Миротворцы застилают взор.
Отцы неволят. Матери усыпляют.
Невестки разжигают. Враги изнуряют.
Как спасешься, отроче?»
Следующим утром, во время завтрака, я подумал: а что, если сделать так? Я вроде бы получил письмо от старого знакомого моих родителей, пусть он будет Петер Касперс. Узнав, что я сейчас в Москве, он просит меня найти адрес дочери своего русского друга, Степана Линникова, с которым он вместе сидел в сибирских лагерях. Положим, Касперс был активным членом Третьего Интернационала, жил в 30-х годах в Москве и перед войной вместе с другими коммунистами-эмигрантами стал жертвой сталинского террора. Линников погиб в лагере, а Касперс выжил. Теперь он ищет дочь Степана, чтобы передать ей какую-то памятную вещь, полученную им в лагере от друга. Старый, больной человек, он хочет, чтобы реликвия перешла семье погибшего. Касперс знает, что дочь Линникова зовут Ольгой и что она училась в конце 40-х годов на филфаке Московского университета. Вот и причина, чтобы спросить об этой студентке на факультете. Конечно же, я подумал в первую очередь о Глебове и поехал, не откладывая, в университет.
— А я собирался вам опять звонить! — сообщил мне Лева, ответив на мое приветствие. После разговора об энергее мы еще ни разу не общались. — У меня набралась новая порция соображений, касающихся «Откровения огня». Ваши кенергийцы меня совершенно захватили. У меня даже диссертация застопорилась. Можете себе такое представить?
