Маргарет Миллар - Как он похож на ангела
Он тоже страдал, но трудности и лишения, которым он подвергался, оправдывали его в собственных глазах. В минуты просветления он даже размышлял, не выбрал ли он такой способ существования специально, чтобы искупить вину? Просыпаясь на рассвете от беготни крыс в сене, жалящего укуса блохи, холода или голодных спазмов, он как бы говорил невидимому обвинителю: «Видишь, как мне плохо? Я одинок, голоден, несчастлив. У меня ничего нет. Я ничто. Неужели этого мало?»
Он так долго жил ожиданием будущего, что стал бояться его. Но и возврата к прошлому тоже не хотел. Без людей было страшно, однако тех, кого ему в самом деле недоставало, вернуть было нельзя: ни Мать Пуресу, чьи полеты фантазии были так забавны, ни Сестру Благодать, которая заботилась о нем, когда он болел. А Брат Верное Сердце с его вечными разговорами о женщинах, или тупой Брат Венец, или мрачный Учитель ему нужны не были.
Чем больше проходило времени, тем слабее делалась его память. Он почти не помнил событий того дня, когда община покинула Башню. Появление Хейвуда было громом среди ясного неба. Он сразу понял, что их с Альбертой плану пришел конец, что годы ожидания были напрасны, и словно окаменел. Он не собирался убивать Хейвуда. Он просто хотел ему объяснить.
Но Хейвуд не желал слушать:
— Я останусь здесь и буду следить за каждым твоим шагом, за каждым взглядом, пока не узнаю, где ты спрятал деньги.
Он так устал, что не в силах был даже отрицать.
— Как… как вы меня нашли? Вам Альберта сказала?
— Я просто ехал за Куинном от самого Чикото. Нет, Альберта мне ничего не сказала, герой-любовник. В чем ей точно нельзя отказать, так это в упрямстве. Пять лет я приезжал к ней месяц за месяцем и ныл, грозил, умолял сказать правду. Я хотел ей помочь, мне нужна была правда! Не зря я заподозрил неладное с тех самых пор, как она проболталась, что дала мою одежду какому-то нищему. Она ведь ее тебе дала?
— Да.
— Все правильно. Вы не рискнули купить новую одежду, которую не нашли бы потом в твоем шкафу. Вы все продумали, до мелочей. Какой грандиозный план и как мало здравого смысла! Альберта вынашивала этот план не один месяц. Она стала так часто уходить по вечерам, что в тот день мы с матерью не придали значения ее отсутствию. Тотализаторные бланки она покупала в одном и том же киоске — заручалась свидетелем «трат» на случай, если ее все-таки поймают. Сколько хитростей, сколько труда — и что же? Она сидит в тюрьме и мечтает об идиоте, который ее якобы ждет.
— Но я ее действительно жду. Я люблю Альберту и готов ждать вечно!
— Ну что ж, если тебя устраивает вечность…
— Что вы имеете в виду?
— А то, — сказал Хейвуд, — что через две недели ее дело будут слушать снова и судебная комиссия не поверит, что деньги были растрачены. Комиссия состоит из людей, у которых со здравым смыслом все в порядке. И если Альберта будет упорствовать, никакого условно-досрочного освобождения ей не видать! Вот почему я здесь. Мне нужны деньги. Сейчас же!
— Но…
— Заткнись! Когда деньги окажутся у меня, Альберта поймет, что запираться глупо, расскажет правду и вернет деньги в банк. Потом я заберу ее домой, а ты можешь отправляться на все четыре стороны.
— Вы не понимаете. Мы с Альбертой…
— Только не загибай про великую любовь! Тоже мне любовники! Какой ты, к черту, мужчина? В этом, наверное, все и дело: ты — как бы и не мужчина, Альберта — как бы и не женщина, вот вы и нашли друг друга! Вот и цена вашей страсти!
Он не помнил, как столкнул Хейвуда вниз, помнил только звук падения тела и то, как оно лежало перед алтарем. Большая серая птица сорвалась вниз и погибла. Потом он очутился в своей комнате на третьем этаже Башни, куда его отправил отдыхать Брат Верное Сердце, дождался, пока Учитель побежал за Матерью Пуресой, и только тогда пошел в хлев за крысиным ядом, двигаясь, точно робот.
Как умирала Сестра Благодать, он тоже не помнил. Помнил только ее первый крик. Иногда птица кричала так рядом с сеновалом, и бородатый человек в ужасе падал на землю, думая, что это Сестра Благодать превратилась в птицу и вернулась за ним. Он боялся за свой рассудок, ему мерещилось, что птицы и звери стали людьми. Пересмешник, упрямый и назойливый, был Братом Венец. Маленький, с зеленой спинкой зяблик, прыгающий среди сорняков, — Матерью Пуресой. Сильная, голодная ворона — Братом Свет. Важный длиннохвостый голубь — Учителем, унылая кукушка — Сестрой Смирение, а нахальная, верткая сойка — Хейвудом.
— Скис! — дразнила его сойка.
— Замолчи!
— Скис! Скис!
— Неправда! Я верю, я жду!
Но последнее слово — скис! — всегда оставалось за сойкой.
Однажды утром он, как всегда, проснулся от крысиной возни в стогу и еще прежде, чем открыл глаза, понял: ночью что-то произошло. Братья и Сестры вернулись.
Он долго лежал без движения. Не слышно было ни голосов, ни шума грузовика, ни рычания трактора, но до него доносился другой звук, который он знал так хорошо, — будто кто-то быстро и без остановки стучит по барабану. Это Карма баловалась с пишущей машинкой.
Забыв об осторожности, он слез по грубо сколоченной лестнице на землю и побежал к кладовой. Он был на полпути, когда с дерева взметнулся черно-белым вихрем дятел и стук прекратился.
Он выбрался и погрозил дятлу кулаком, хотя больше, чем на птицу, злился на себя, на собственную глупость. Машинки не могло быть в кладовой, люди шерифа забрали ее вместе с остальными вещами, но беспокоиться из-за этого не стоило. Кто докажет, что машинка его? Они до сих пор не знают, что он тот, кто им нужен, они до сих пор…
— Карма!
Он произнес имя вслух с ненавистью и страхом, потому что вспомнил, увидел, как бежит в тот последний день к хлеву, а за ним спешит Карма.
— Ты возьмешь с собой машинку, Брат?
— Нет.
— Можно тогда я ее возьму?
— Отстань!
— Ну пожалуйста, разреши мне ее взять!
— Нет. И оставь меня в покое, у нас мало времени.
— В Лос-Анджелесе ее починят, и она будет как новенькая. Пожалуйста, Брат, отдай мне ее.
— Ладно, бери, только отвяжись.
— Спасибо, — серьезно сказала она. — Я этого никогда не забуду!
«Я этого никогда не забуду». Слова благодарности, не более. Но теперь они наполнились новым смыслом. «Я этого никогда не забуду» означало: «Я всем расскажу, что это твоя машинка».
— Карма!
Имя полетело над деревьями в далекий город, где она жила, и он понял, что должен следовать за ним.
Глава 24
Телефон зазвонил в субботу, около полудня, когда Куинн бесцельно слонялся по квартире в ожидании Марты. Они договорились, что проведут день на пляже с детьми, но туман, опустившийся на Сан-Феличе, скрыл солнце, и море, к которому никто не спешил, едва было видно сквозь вязкую, белесую пелену. Звонок прервал размышления Куинна о том, что бы придумать взамен купания.
— Алло! — сказал он, думая, что это Марта.
— Мистер Куинн?
— Да.
— Ответьте Лос-Анджелесу.
Прошло несколько секунд, и он услышал дрожащий голос Кармы.
— Я сказала, что никогда не позвоню вам, мистер Куинн, и даже разорвала карточку, но номер я успела запомнить, и… мистер Куинн, я боюсь. Тетя не знает, потому что ее нет, но даже если бы она была, я не могу… Понимаете, меня ищет мама. Тетя не разрешит…
— Успокойся, Карма, и расскажи все по порядку.
— Мне десять минут назад звонил Брат Голос. Его послала мама. Он должен передать что-то важное, но не по телефону, а при встрече.
— Где?
— Здесь, у нас в доме.
— Откуда он знает, где ты живешь?
— Я ему часто рассказывала о тете. Но сейчас я сказала, что не могу с ним встретиться, потому что тетя дома. На самом деле она в клубе цветоводов, готовится к выставке. Хризантемы в пампасной траве, подсвеченные лампочками. И трава будет волноваться, потому что в ней спрячут вентилятор. Представляете?
— Представляю, — сказал Куинн. — Но почему он не передал то, что просила мама, по телефону?
— Говорит, что обещал ей взглянуть на меня. Посмотреть, как я выгляжу, и так далее — он точно не сказал.
— Это был местный звонок или междугородный?
— Местный. Он тут, и приедет в четыре. Я сказала, что к тому времени тетя уйдет. Но мне почему-то страшно, вот я и решила позвонить на всякий случай вам, вы ведь просили сообщить, если что-нибудь случится.
— Молодец, Карма, правильно поступила. А теперь подумай и скажи: тебе не кажется странным, что мама послала именно Брата Голос?
— Кажется, — ответила Карма и добавила с детским простодушием: — Они же терпеть друг друга не могут. Учитель говорил, что все люди — братья, но…
— А если мама ничего не передавала, как ты думаешь, есть у него другая причина с тобой встретиться?
— Нет.
— Может, все-таки есть?
— Не знаю, — протянула она. — Разве что ему нужна эта старая машинка. Так пусть забирает! Тетя подарила мне на день рождения новую, гораздо лучше. Она вся серая…
