Бонансинга Джей - Ходячие мертвецы. Вторжение
Давление мертвецов натянуло ограждение, сетка прогнулась внутрь, но тросы держали хорошо.
Лилли легла рядом с Бобом. Она притянула его в яростные объятия, вдыхая запах его любимых торговых марок: «Мальборо», пот, «Джуси Фрут» и «Олд Спайс». Она баюкала его голову у своей ключицы и гладила волосы, тихо бормоча:
– Спасибо, спасибо, спасибо… Мы прошли по самому краю… Слишком близко… Я думала, что ты погиб, старикашка… Господи, как хорошо видеть… Спасибо, спасибо…
Он не ответил ни слова. Она ощутила, как сильно билось в груди его сердце. Его кожа холодная и липкая. Его рубашка насквозь промокла от пота.
Лилли отодвинулась на дюйм или два и внимательно взглянула на лицо Боба, прячущееся в тенях, чуть в стороне от скудного конуса света над ними – и вот тогда она запаниковала. Она видела по цвету его кожи, по тому, как порозовели и заблестели, словно стеклянные, его глаза, по подрагиванию ноздрей и вздыманиям груди, когда он пытался говорить, но не мог произвести и полузадушенного хрипа, что у Боба что-то вроде припадка или сердечного приступа.
Слово «сердце» всплыло из самых глубин подсознания Лилли.
Она видела, как у ее дяди Майка тоже был такой много лет назад, все произошло прямо на ее глазах, за кухонным столом в доме дедушки Бака в Валдосте. Грузный маляр был старшим братом Эверетта. Он провел всю жизнь, распутствуя и сильно выпивая; попробовал все виды жирной пищи и женщин нестрогих правил, которые жизнь соизволила предложить. Разведенный три раза, условно освобожденный из тюрьмы США в Атланте, куда угодил за мошенничество, дядя Майк никого не удивил, когда в тот вечер за обеденным столом склонил голову, будто молясь или собираясь нырнуть вниз головой в салат из капусты.
Самым странным – особенно для семнадцатилетней девочки – была та непринужденность, с какой он посмотрел вверх и сказал:
– Ой… Сейчас придет, – будто ждал посылку или повестки в суд. И все за столом знали, о чем он говорит, и все знали, что это повлечет за собой. Никто не запаниковал, никто не бросился к телефону. В действительности они тут же вступили в спор относительно того, какое транспортное средство стоит использовать, чтобы отвезти его в больницу.
Лилли вспомнила, как она ждала, что, будто в кино, он драматично схватится за грудь и упадет на спину с приступом боли, но этого не случилось. Возможно, в тот вечер у дяди Майка также просто был газовый пузырь, который нужно было просто отрыгнуть; по правде, Лилли узнала позже, что это именно то ощущение, на которое похож сердечный приступ… но только сперва. В ту ночь, прежде чем увезли Майка Коула, Лилли увидела брата своего отца корчащимся от боли на диване в гостиной. Он жаловался на то, что грудь будто сдавливают железными тисками. Лилли помнила, как цвет его кожи стал настолько бледным и даже серым, что казалось, словно дядя был сделан из мрамора.
Прямо сейчас в тусклом свете тоннеля Боб Стуки лежал с именно таким цветом кожи, будто он испытывал боль в течение достаточно долгого времени, и сейчас лицо его так искажено и безжизненно, будто кто-то высосал из него воздух.
Мясистые мешки под его глазами такие морщинистые, что они напомнили Лилли сдувшийся шарик. Сердце Лилли начало биться быстрее. Она встала на колени, бережно держа его голову, и спросила:
– Боб, ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?
У него получилось кивнуть, а потом выдавить что-то вроде кривой усмешки. Очень тихо, почти шепотом, он ответил:
– Не нужно… орать. Я стар… но я не глухой.
Лилли распознала по его паузам и хрипам во время речи признаки кислородного голодания, поздней стадии инфаркта. С внезапной сокрушительной болью она поняла, что он, вероятно, прополз весь этот путь от перекрестка Элкинс-Крик, испытывая невообразимые страдания. Она взяла его за плечи, осторожно приподнимая его так, чтобы они смотрели друг другу в глаза.
– Боб, это сердечный приступ, я правильно думаю?
У него получилось кивнуть.
– Ты можешь дышать?
С большим усилием:
– Не… Очень хорошо… Нет.
– Что мне делать? Скажи мне, что делать. Ты же долбаный врач.
Он с трудом сглотнул и похоже, что вот-вот уснет. Он еле тряс головой, вероятно, показывая, что ни черта она не сможет сделать. Мгновение его веки дрожали.
– Останься со мной! – трясла она его. – Дыши!
Она склонилась над ним.
– Я собираюсь попробовать искусственное дыхание, – она почти не помнила, как его учили делать, когда она была спасателем. Но что еще ей остается делать?
– Начнем! – Она скрестила руки на верхней части его груди и резко нажала три раза. Она понятия не имела, что делала. – Дыши, Боб! Дыши!
Она наклонилась, зажала его нос и сделала в рот три резких вдоха:
– Дыши! Дыши! Дыши!
Глаза Боба закатились, и его тело вдруг обмякло.
– Нет! Нет! Черт возьми, нет! Нет, проклятье! – Она сжала кулаки и надавила так сильно, как смогла. – Ты чертов засранец! Ты не можешь так поступить со мной сейчас!
Она согнулась и подула ему в рот, будто пытаясь надуть шарик обратно.
– Боб! Останься со мной! Пожалуйста! Боб, пожалуйста!
Толпа за ее спиной реагировала на шум, сетка гремела, когда они все напирали внутрь, все сильнее и сильнее, рокот перерос в адский неприятный гул. Лилли посмотрела на них через плечо.
– ЗАТКНИТЕСЬ К ЧЕРТУ!
Она почувствовала, как что-то тянуло ее за свитер, взглянула вниз и увидела, что огромная, грубая рука вцепилась будто изо всех сил в ткань ее рубашки. Боб выглядел так, словно пытался что-то сказать. Его губы цвета печени дрожали, рот отчаянно пытался произнести слова.
Лилли слезла с него, опустилась на колени рядом, наклонилась и попыталась расслышать.
Но голос Боба заглушался шумом толпы мертвецов, осиплый баритон рычания отражался от стен и внутри черепа Лилли.
Она повернулась и закричала на ходячих на пределе звука, который могла исторгнуть из легких:
– ВЫ, ГРЕБАНЫЕ КУСКИ ДЕРЬМА! ЗАТКНИТЕ СВОИ ПОГАНЫЕ ГНИЛЫЕ РТЫ!
Боб отчаянно пытался говорить. Он тянул ее за рубашку из последних сил, что у него оставались. Она встала на колени и прижала ухо к его губам. Лилли сконцентрировалась на его шепоте, с придыханием выходящем из легких. Слово «любовь» и слово «ты» – единственные, которые она сначала смогла разобрать. Потом очень четко услышала слова «Лилли, девочка», и поняла, как сложить фразу: «Люблю тебя, Лилли, девочка».
– Боб?
Хватка на ее груди ослабела. Его рука упала на пол тоннеля. Тело расслабилось и замерло. Она слегка тряхнула его.
– БОБ!
Его лицо изменилось. Морщины, бороздившие лоб, сгладились, то же произошло с морщинами вокруг его глаз бабника. Боль покинула это лицо. Но выражение, которое Лилли могла назвать только безмятежным, изменило его черты.
– Господи…
Она обняла бездыханное тело на своих руках. Она обняла его крепче, чем когда-либо обнимала другого человека, и она долго продолжала обнимать его в том мрачном тоннеле с атональным хором из мертвецов, чье рычание эхом отражалось от стен и постепенно сходило на нет в дальних артериях лабиринта.
Лилли нежно положила тело на пол тоннеля и закрыла Бобу глаза. Она наклонилась и мягко поцеловала его в лоб. Ее слезы падали на грудь мужчины, впитываясь в рваную джинсовую рубашку. Она вытерла глаза. Она почувствовала, как что-то врезалось в ее ногу, что-то острое, и глянула вниз.
Левая рука Боба – замершая в смерти – сжимала связку динамита.
Лилли смотрела на десятидюймовые бумажные палочки, скрепленные вместе скотчем.
Она долго глядела на них и размышляла, прислушиваясь к ужасному скрежету мертвых.
Глава двадцатая
Весь путь вокруг северной окраины проповедник ехал на подножке фургона. Утро оказалось сырым и пасмурным, бледное солнце скрылось за жидкой дымкой, и Риз Ли Хоторн вел кемпер с осторожностью, другие машины одной колонной с пыхтением двигались позади, стрелки в окнах были готовы сразу открыть огонь из «АР-15», как только блеснет вдали искра на прицеле чужака, или стадо мертвецов подойдет слишком близко, или занесет на дорогу шаркающей походкой случайного ходячего.
Город окружен сотнями ходячих мертвецов, на всех следы бродяжничества под открытым небом в течение двух-трех лет по бесконечной беговой дорожке сверхголода. С кожей, похожей на старую вощеную бумагу, которую скомкали и снова разгладили, с глазами, залепленными гноем, с одеждой, настолько пропитанной желчью, что она стала похожа на камуфляж, эти жалкие существа превратили город в тошнотворную помойку распада. Тысячи ходячих, наводнивших Вудбери, по какой-то причине застряли в дорожной петле, бродя враскорячку вокруг заброшенных парков и забитых досками витрин магазинов – совершая будто медленный танец заевшей иглы проигрывателя, снова и снова перепрыгивающей на ту же дорожку.
Преподобный Иеремия Гарлиц щурился на пепельное, мутное небо, когда тусклые лучи солнца высветили знак на изрешеченной пулями водонапорной башне к востоку от города: «ВУДБЕРИ: жемчужина мира». Проповедник улыбнулся. Его лысая макушка покрылась гусиной кожей, глаза жег ветер с едким запахом смерти; он хотел, чтобы его отец мог видеть его сейчас. Священник стал духовным наставником немытых масс, правителем конца дней. Он отобьет этот город у мертвых во имя мастер-сержанта Дэниела Герберта Гарлица и всего, за что стоял старик: дисциплина, строгость, чистота, вера и глубинный страх перед Богом – основа нового общества.
