Игра - Кершоу Скотт
Крейг пытался размахивать обоими кулаками, когда его силой усаживали в кресло, и все, что он может сейчас продемонстрировать, это пара сантиметров бесполезного провисания. Другой метод предполагает использование шнурка в качестве своеобразной пилы. Отлично. Ноги у Крейга связаны и голые, а вокруг его талии намотан скотч. Трудно сказать, но ему кажется, будто он снова проваливается в беспамятство. Если это произойдет, он может больше не очнуться. Он трясет головой, но это только усиливает рвотные позывы. Ему надо сорвать этот скотч со рта. В сотый раз он наклоняется как можно дальше вперед, насколько позволяет его тело, отчаянно прижимая лицо по очереди к каждой руке. Как и в предыдущие часы, как бы сильно он ни старался, его голова зависает в какой-то паре дюймов от кончиков пальцев.
Он стонет, подавшись вперед и потихоньку раскачиваясь, как вдруг чувствует, что что-то гладит его по внешней стороне ладони. Он качается, ощущение возвращается. Осознание бьет посильнее, чем молоток наркомана. На нем все еще джерси «Рейнджерс». Как на большинстве хоккейных джерси, на этой есть шнурки на шее. Шнурки, один из которых сейчас касается его растопыренных пальцев. Все, что ему сейчас нужно, – это потянуть за него. Скрепя сердце он снова вспоминает о сломанных костях. Насколько сильно они раздроблены? Он приподнимает правое бедро, подтягивая лодыжку к стяжкам, и темнота вокруг него становится белой. Боль невообразимая, и все же на миг он чувствует небольшое смещение.
Он считает, что выбор у него прост: сорвать стяжки или сдохнуть.
Крейг стискивает зубы – пот уже заливает глаза – и изо всех сил дергает ногу вверх. Он кричит. Кричит до тех пор, пока не оказывается близок к обмороку, но не прекращает. Раздается хруст, скрежет, лодыжку выворачивает, а затем правое колено взлетает вверх.
Его нога свободна.
Его гребаная нога свободна.
Он подтягивает правую ногу к левой руке. Кончиками пальцев чувствует, что пальцы на ногах раздулись, но те в свою очередь ничего не чувствуют. Нервы серьезно повреждены. Возможно, это не так уж плохо, учитывая то, что ему предстоит сделать дальше. Бретт закидывает сломанную лодыжку на левое бедро и снова наклоняется вперед, напрягая мышцы пресса и опуская голову к ноге. Сейчас его подбородок, левая рука и правая нога создали более-менее ровную линию над и под левым подлокотником кресла. И снова он ловит кончиками пальцев болтающийся шнурок, только сейчас тянет его вниз указательным и средним пальцами, наматывая на большой палец по направлению к запястью. Это занимает много времени, он крутит руку в крайне небольшом пространстве, которое ему удалось создать для своих запястий, но шнурок постоянно выскальзывает. Попытки с пятидесятой ему удается продеть кончик шнурка в мизерный зазор между стяжками и запястьем. Привязанный так, с наклоненной головой и шнурком, продетым через стяжки, он поднимает искалеченную ногу и начинает раскачивать в пространстве под рукой. Вскоре чувствует незначительное движение воротника и с помощью ноги возвращает конец шнурка к кончикам пальцев. Он пыхтит через нос, стиснув челюсти от невыносимой боли в напряженных мышцах. Он завязывает пальцами конец шнурка вокруг большого пальца ноги, так что шнурок теперь проходит от одной стороны воротника через стяжки до ноги. Когда опускает ногу, воротник и грудь тянет вниз, а когда выпрямляет спину, нога – мучительно больно – приподнимается.
Он вопит в скотч, горячие слезы триумфа и отчаяния прожигают дорожки на щеках, и Бретт начинает двигаться, подпрыгивая вверх-вниз, как будто отсасывает сам себе, поднимая и опуская ногу все быстрее, молясь только, чтобы шнурок не лопнул и чтобы джерси не разорвалось надвое. В теории это движение должно создавать трение, превращая шнурок в пилу. Он верит в это только наполовину, и в ту долю секунды, когда нога начинает падать, он уверен, что шнурок лопнул; даже когда шея резко подается вперед под действием падающего веса, он все равно не может поверить, что они остались связаны.
Но это так. Шнурок перепилил путы. Левое запястье свободно, и он ловит падающую ногу до того, как она сломает ему шею или задушит. Он протягивает руку, срывает скотч со рта и безумно хохочет. Следующий его порыв – позвать на помощь, но Крейг прикусывает язык. Если они услышат его первыми, он только выдаст себя. Правое запястье освободить легче, зажав шнурок левой рукой и зубами, а освободить оставшуюся лодыжку двумя руками – дело нескольких секунд. Он слезает со стула и тащится туда, где по его расчетам должна быть дверь. По пути больно ударяется локтем о что-то деревянное, цилиндрическое, и захватив это с собой, нащупывает выход.
Стоя на коленях, ждет у двери. Ждать приходится недолго. Раздаются шаги и щелчок навесного замка.
Крейг не задерживается, чтобы посмотреть, кто из похитителей вытянул короткую соломинку. Он не собирается спрашивать, за что. Дверь открывается, свет фонаря падает на пустой стул, и Крейг изо всех оставшихся сил замахивается Louisville Slugger. Этого оказывается достаточно, чтобы парень упал, а Крейг замахивается снова и снова, нанося сокрушительные удары битой.
Затем он карабкается вверх, ступенька за ступенькой, волоча за собой раздробленную ногу, двигаясь с грацией угря на суше.
Когда – спустя пять минут? десять? – добирается до первого этажа, слышит завывание сирен в отдалении, шипение вентиляции и звуки ночного города.
Крейг Уилсон это сделал. Он свободен.
Сейчас вторник, чуть больше часа ночи, и Бретт где-то над Атлантикой, на пути в Англию.
42
Третий игрок
– Пожалуйста! – молит Сара Линду. – У меня не хватит на это сил, я не смогу.
Другие уже бегут, и Линда перескакивает через ограждение.
– Ты сможешь, – твердит она, – сможешь это сделать. Ты должна.
– Может, ты просто возьмешь мой телефон с собой? Пожалуйста? Ты можешь положить его в карман, и GPS будет думать, что он двигается, а потом я просто тебя догоню. Мне не пришлось бы…
– Прости. Я не могу. Ты сама сможешь. Это всего одна миля.
Линда еще раз виновато смотрит на нее и тоже убегает, оставляя Сару одну на обочине.
– Всего одна миля, – говорит она себе. – Всего одна миля ради Ханны. Всего одна.
Она сует телефон с еще одними раздражающими тикающими часами в карман и вздыхает. Высота ограждения всего по пояс, но ей приходится цепляться за ледяной металл, чтобы не упасть, пока она перекидывает одну ногу, осторожно седлая его, а затем другую.
– Всего одна, – твердит она. – Одна миля.
Встав на ноги, она проверяет поверхность дороги. Та хрустит, и это хоть небольшая, но милость, потому что снег повалил сильнее, температура быстро падает, и, начав бежать, Сара радуется скрипу соли под ногами. Попадаются скользкие участки, но она думает, что справится. В темноте ей удается разглядеть других участников забега. Уже так далеко. Когда она последний раз бегала? Бегала по-настоящему? Даже не вспомнить, но определенно была на много лет моложе и на несколько килограммов легче.
Она мысленно повторяет последние слова Линды как мантру, песню с заезженной пластинки:
Всего одна миля, это всего одна миля. Всего одна, это…
Это немного помогает избавиться от картинок, стоящих перед глазами: бейсбольные биты и крошечные ручки и ножки Ханны… но не до конца.
Всего одна. Это всего одна миля.
Падающие с неба льдинки залепляют ей глаза, и Сара постоянно моргает, пока двигается. В кармане пальто позвякивают монеты.
Она недалеко ушла – метров пятнадцать или около того, когда дорога вокруг нее посветлела. Она уже запыхалась, а колени и бедра завели свою жалкую песню. Поэтому она не сразу замечает изменения в окружающей обстановке, пока бесформенные хлопья снега не принимают более четкие очертания. Затем она слышит сигнал. Споткнувшись, Сара отскакивает влево на обочину, машина, визжа тормозами, проносится мимо, тормозные огни горят паническим красным, колеса с шумом вращаются по мокрой дороге. В нее летят острые куски гравия и мокрый снег, смешанный с грязью, заставляя ахнуть от боли и неожиданности. Впереди она видит других бегунов, которые при приближении машины, толкаясь друг с другом, в спешке покидают полосу движения, отскакивая к левому отбойнику. Ее радует, что это хоть немного их замедлит. При мысли о том, что останется здесь одна, она приходит в ужас. Сара молится, чтобы машина остановилась и предложила подвезти ее, наполовину надеясь, что это полицейская машина – как воля Божья, а не мошенничество, но та уже набирает скорость и, продолжая сигналить, скрывается вдали.
