Эндрю Клейвен - Час зверя
Тиффани выбрала вест-сайдскую электричку. Перкинс на миг приостановился, все еще пытаясь проглотить комок, который не желал растворяться, затем забрался в соседний вагон, проскочил в тот самый миг, когда двери начали закрываться, ужом проскользнул сквозь толпу секретарей, рабочих, служащих, вновь к разделяющим вагоны дверям, чтобы не упустить Тиффани. Поезд тронулся и начал набирать скорость.
Перкинс прижался к двери и заглянул сквозь стекло в вагон, где сидела Тиффани. И тут странное оживление в вагоне привлекло его внимание. Перкинс понял, что карнавал начался.
Компания весельчаков. Заполонили весь вагон. Мутанты, чудища, гибриды. Пляшут, вздымают руки, бешено вращают бедрами. Вскакивают на сиденья, запрокинув морды, выпятив грудь, воют в потолок, теряют равновесие, падают в объятия своих дружков. Бледнолицые вампиры, зомби в полосатой тюремной одежде, трупы в трико и цилиндрах а-ла мистер Хайд, всевозможные сочетания полов, бабы с мужской висюлькой, бородатые мужики, украсившие себя бюстгальтерами, немыслимое смешение изгибов, выпуклостей, первичных и вторичных половых признаков, отплясывают свой танец, кружатся парами, прижимаются грудью к груди, пах к паху, в покачивающемся, до отказа набитом вагоне.
Перкинс какое-то время смотрел сквозь стекло, потом обернулся, окинул взглядом собственный вагон: спокойные усталые рабочие, налегли друг на друга, отвоевывают местечко, чтобы мирно прочесть вечерний листок. Вновь повернулся к стеклянной двери, созерцая неистовое веселье. Тут он вновь наткнулся взглядом на Тиффани и затаил дыхание. Девушка в упор смотрела на него.
Она словно в отчаянии уставилась на стеклянную дверь, улыбалась разнесчастной, робкой, безнадежной улыбочкой. Смотрит прямо на него! Показалось? Секундой спустя Тиффани отвернулась, растерянно глядя на безумное празднество. Перкинс так и не понял, обнаружила ли она его присутствие.
Поезд добрался до 4-й Западной улицы. Диковинные существа в соседнем вагоне дружно вопили: «Карнавал!» Вырвались в распахнувшиеся двери. Перкинс прижался лицом к стеклу, толпа мешала обзору.
Наконец вагон опустел. Теперь он отчетливо видел: Тиффани тоже вышла. Двери уже закрывались.
Одним прыжком — к дверям. Удержал их, когда они, урча, почти сомкнулись, заставил вновь раскрыться. Двери на миг поддались, и Перкинс проскользнул на платформу, постоял, оглядываясь по сторонам, пока вновь не высмотрел пеструю лоскутную рубашку Тиффани, притаившись в гуще разноликих монстров, продвигалась к лестнице. Перкинс последовал за ней, и оба они выбрались под темнеющее вечернее небо.
Стоя на улице, впитывая прохладный воздух, Перкинс успел коротко глянуть на часы. Скоро шесть. Парад начнется только через час, но зрители уже тянутся к Шестой авеню. Кто в костюмах, кто в цивильной одежде, иные выбрали места возле полицейских постов вдоль тротуаров, другие — большинство — несутся мощным потоком мимо широких, ярко освещенных витрин. Мелкие торговцы готовят свои лотки, протягивают покупателям накладные носы и полумаски, отделанные цветными светящимися полосками.
Улицу расчистили от транспорта. Полицейские привольно расхаживают по ней, туда и обратно. Перкинс вздрогнул, увидев, как их много, и совсем близко к его дому, совсем близко к Заху Тут уж ничего не поделаешь Тиффани уходит. Двигается в глубь улицы, подвижная, как ртуть, скользит сквозь плотную толпу, чуть отклоняясь вправо-влево. Перкинс приподнялся на цыпочки, следя за мелькающей впереди бейсбольной кепочкой.
Перкинс шел за ней по пятам и мечтал как можно скорее прекратить преследование. Ему казалось, что Тиффани сознательно ведет его куда-то, куда он вовсе не хотел попасть. Он был бы рад, если бы Тиффани внезапно исчезла, растворилась, если б вся эта история как-нибудь рассосалась. «Извините», — механически бормотал он, расталкивая прохожих. Сам остановиться Перкинс не мог Он чувствовал себя бессильным, словно во сне, и, как во сне, его томило предчувствие, которое все нарастало…
Глянул вперед. Там, темнея на фоне вечерних сумерек, высилось среди окружавших его деревьев игравшее шпилями и башенками, кирпичиками и витражами здание Джефферсоновской библиотеки.
— Что же мы наделали, сестренка! — пробормотал он, когда все закончилось. Вновь он сидел на краю кровати, и теперь уж ему пришлось прятать лицо в ладонях. Извивался от стыда так, словно пытался вылезти из собственной кожи, бежать от угрызений совести.
— Ох, Олли. — Она тоже села, простыня свесилась с груди. Положила руку ему на плечо. Перкинс отвернулся.
— Я хотела тебя, — тихо продолжала она. — Очень хотела. Правда.
Перкинс едва не велел ей заткнуться. Скорей бы убраться подальше от нее. Девушка прислонилась лицом к его спине, потерлась теплой щекой о его кожу.
— У меня все перепуталось, — пожаловалась она, — все, что он делал. Что говорил. — Оливер слышал, как она всхлипывает, вдоль его обнаженного позвоночника поползла слезинка. — Понимаешь, он такой мудрый, он все проницает, и вдруг… то, что он заставляет меня делать… — Мурашки побежали по спине. Черт бы ее побрал. Оливер чувствовал себя дерьмом: как он обошелся с братом. Черт бы ее побрал! Он сидел неподвижно, съежившись, погрузившись в молчание. А она продолжала: — Иногда мне кажется, больше я не выдержу, конец. Я стараюсь все понять, но он, видишь ли, он достиг такого уровня, оторвался от меня, от всех, и все это…
— Хватит! — рявкнул Перкинс. Голос прозвучал угрожающе, жестче, чем он хотел. — О чем ты? Замолчи! Не смей все сваливать на него.
Девушка отшатнулась. Оливер поглядел через плечо: она таращилась на него широко раскрытыми, полными слез глазами.
— Я не хотела… не хотела… ты сам видел, в каком он состоянии…
— Замолчи! — Черт бы все побрал. Перкинс стряхнул с себя простыни, поднялся, совершенно голый, с кровати. — Парень взялся за наркотики, вот и все, тут и говорить больше не о чем. Господи, ему нужно помочь, только и всего. И поменьше твоего астрального дерьма.
— Оливер, неужели ты не понял…
— Между прочим, он не увлекался всем этим вздором, пока не повстречался с тобой, Тиффани. — Он постарался произнести эти слова как можно тише, но лицо Тиффани развалилось на куски, словно он нанес ей смертельный удар. Перкинс почувствовал дурноту, от жалости гнев в нем только нарастал. — Забудь про свою космическую темницу, очищение ауры, расширение-углубление-повышение астрального уровня. К чему это ведет?
— Но это не я…
— Разве ты не к этому стремишься? Разве ты не этого добиваешься от него?
Тиффани смотрела на него, медленно качая головой.
Губы у нее затряслись.
— Господи, Оливер! Господи, почему ты так жесток со мной? — Она уронила голову и разревелась по-настоящему. — Господи, Господи! — Опрокинулась на спину, обеими руками схватилась за лицо, отчаянно всхлипывая. — Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь, Оливер, ничегошеньки. Уходи отсюда, убирайся к черту! Пожалуйста, уходи. Пожалуйста!
Тут он потерял ее из виду. Скрылась в тени библиотеки. Стоило ему на миг перевести взгляд на темный рису нок поверх расписного стекла. На одну секунду Перкинс припомнил, что собирался вечером прийти сюда, в свой кабинет, попытаться что-то написать, на худой конец — полюбоваться парадом. И тут он подумал, сам того ожидая, не понимая, не вкладывая никакого значения в мысленно произносимые слова, что уже не сможет вернуться. Он больше не станет писать стихи. Замолчит навеки. Навеки.
Когда же он вновь оглядел сгустившийся людской поток, текущий во всех направлениях, сбивающийся в пену, синяя бейсбольная кепочка исчезла. Тиффани скрылась.
Перкинс ринулся вперед. Яростно продрался сквозь толпу. То протискиваясь, то толкаясь, выбрался на угол 12-й Западной улицы. Тут он видел ее в предыдущий момент. Заглянул в переулок. Скользнул взглядом вдоль кирпичных фасадов, поверх пожелтевшей листвы. Здесь тоже перекрыли движение транспорта, люди шли и по мостовой, и по тротуару под фонарями, порой ныряя в тень. Тиффани нигде не видать. Перкинс застыл, высматривая ее, сердце бьется толчками, мысли путаются.
И тут, ощутив на языке легкий привкус страха, Перкинс сообразил: это бабушкин дом. Прямо перед ним — бабушкин дом. Тиффани вошла туда. Она направлялась к бабушке.
Перкинс шлепнул кулаком по раскрытой ладони и вновь бросился вперед.
— Сука! — прошипел он и помчался сломя голову. — Сука, сука!
Нэнси КинседВ сумеречном свете здание внезапно выросло перед глазами Нэн. Широкий кирпичный фасад, отделанный алебастровыми карнизами и балкончиками. Цепляясь за карнизы, перебрасывая ногу через ограду балкона, горгульи карабкались на крышу, смотрели вниз на Грэмерси-парк. Усмехающиеся, болтливые человечки-провокаторы. Дразняще высовывают язык, закатили глаза до белков.
