Роберт Дугони - Могила моей сестры
– Вы знаете, как ваши волосы попали в машину Эдмунда Хауза?
– Кто-то подбросил их туда.
– Вы знаете кто?
Она покачала головой.
– Нет.
– Вы полагаете, что это шериф Каллоуэй?
– Я не знаю.
– А что насчет серег и бус? – спросил другой репортер. – Вы знаете, кто их подбросил?
– Не буду строить домыслов, – ответила она.
– Если Эдмунд Хауз не убивал вашу сестру, то кто же убил?
– Я сказала, что не буду строить домыслов.
В мраморной ротонде на нее направили новые объективы и микрофоны. Поняв, что от них никуда не деться, Кроссуайт остановилась.
– Думаете, убийца вашей сестры когда-нибудь предстанет перед правосудием?
– Сегодняшний день был первым шагом к тому, чтобы дело о ее убийстве было вновь открыто, – сказала она. – Но придется подождать, когда пройдет буря. Предлагаю всем поскорее добраться, куда им нужно.
В сопровождении Финлея она протолкалась сквозь толпу. На улице некоторые журналисты понастойчивее пытались ее преследовать, но быстро отстали, возможно благодаря ухудшающейся погоде. Снег густой пеленой, как тюлевая занавеска, заслонял видимость, кружась на непрестанном, с внезапными порывами ветре. Трейси надела шапку и перчатки.
– Я могу уезжать, – сказала она Финлею.
– Вы уверены?
– Вы женаты, Финлей?
– Еще как. У меня трое детей, старшему девять.
– Тогда езжайте домой к ним.
– Хорошо бы. Такие ночи обычно для нас тяжелы.
– Я помню, когда служила в патруле.
– Чего это стоит…
– Понимаю, – сказала она. – Спасибо.
Она спустилась по ступеням здания суда, но у нее не было возможности сменить свои туфли на каблуках на зимние сапоги, а ступени были скользкие и коварные. Каждый шаг приходилось делать с осторожностью. Через кожу туфель просачивалась сырость, и Трейси чувствовала, как холод охватил пальцы ног. Прекрасная пара туфель была на грани гибели. Кроссуайт подняла глаза, чтобы посмотреть на отъезжающие со стоянки машины, и стала пробираться на дорогу, параллельную зданию суда, – машины, некоторые с цепями на покрышках, издавали звон, напомнивший ей о цепях Эдмунда Хауза, заходившего в зал суда каждое утро и покидавшего его к вечеру. Грузовик с длинной платформой и широкими зимними шинами затормозил, подъехав к перекрестку. Правый тормозной сигнал зажегся. А левый нет.
Трейси ощутила вброс адреналина. Чуть поколебавшись, она ускорила шаг, насколько позволяла обувь и снег под ногами. Когда она шагнула с нижней ступени, у нее подвернулась нога, она поскользнулась, но успела схватиться за перила, чтобы совсем не растянуться на заснеженной мостовой. Когда она сумела снова выпрямиться, грузовик уже выехал на перекресток. Она бросилась через улицу на прилегающую стоянку, стараясь рассмотреть его номерной знак. Заглянуть в кабину также мешала металлическая решетка на заднем стекле. Грузовик на перекрестке повернул направо и поехал по дороге на север от здания суда.
Трейси скользила между рядами оставшихся автомобилей. Среди выхлопных газов водители соскребали снег и лед с передних и задних стекол. Некоторые выезжали со своих мест, не счистив снег. Другие ехали к выезду, добавляя сутолоки. Трейси не отрывала глаз от грузовика с платформой и не увидела машину, задом выезжающую со стоянки, пока ее бампер не задел ей ногу. Заднее стекло было залеплено снегом. Трейси хлопнула по багажнику, чтобы привлечь внимание водителя, и повернула, чтобы на нее не наехали, но тут поскользнулась и на этот раз упала на землю. Водитель вылез, извиняясь, но Трейси уже вставала, ища глазами грузовик с платформой. Он остановился за три машины от следующего перекрестка с главной дорогой. Она прошла еще ряд запаркованных машин, ее легкие горели, икры болели от напряжения в усилиях сохранить равновесие. Грузовик доехал до перекрестка, повернул налево от нее и через слепящий снегопад поехал в направлении Седар-Гроува.
Трейси прекратила свое преследование и согнулась, опершись руками о колени, но не опуская головы и следя за грузовиком, пока он не скрылся из виду. Ее тяжелое дыхание оставляло следы в воздухе белыми облачками, и холод проник в ее грудь и легкие и кусал щеки и уши. Когда упала, она разорвала чулки и поцарапала коленку. Пальцы на ногах онемели. Трейси порылась в портфеле в поисках ручки, сняла зубами колпачок и написала на ладони номер, который вроде бы разглядела на номерном знаке.
Забравшись в свою машину, она завела двигатель и включила на полную мощность антиобледенитель. Дворники издавали страшный звук, скребя по покрывшему стекло льду. Непослушными пальцами Трейси не смогла набрать номер на мобильнике. Она подышала на руки и несколько раз сжала и разжала кулаки, прежде чем попытаться снова.
Кинс ответил после первого же гудка:
– Привет.
– Слушания закончились.
– Что?
– Мейерс вынес решение. Над Хаузом будет новый суд.
– Что случилось?
– Подробности расскажу после. А сейчас нужна твоя помощь. Можешь пробить для меня номерной знак? Я в нем не совсем уверена, так что посмотри разные комбинации, какие сможешь.
– Погоди. Дай мне взять что-нибудь, чтобы записать.
– Номерной знак вашингтонский. – Она передала ему номер, как смогла рассмотреть. – Там может быть W вместо V и тройка вместо восьмерки.
– Ты понимаешь, что это создает кучу возможностей?
Трейси переложила телефон в другую руку и подышала в кулак.
– Понимаю. Это грузовик с платформой, так что это может быть коммерческий номер. Я просто не смогла хорошо рассмотреть.
Она снова переложила телефон в другую руку, размяла пальцы свободной руки и подышала на них.
– Когда ты вернешься? – спросил Кинс.
– Не знаю. Здесь ожидается страшная метель. Надеюсь, не позже понедельника.
– Нас метель уже застала. Слышно, как машины посыпают дорогу песком. Терпеть не могу, когда они это делают. После этого едешь, как по кошачьему туалету. Я оставлю запрос по телефону и поеду домой. Позвоню тебе, как только что-нибудь узнаю.
Как только она дала отбой, телефон зазвонил.
– Я еду в тюрьму, – сказал Дэн. – Мы устроим пресс-конференцию, когда Хауза отпустят.
– Куда он собирается направиться оттуда?
– Я еще не говорил с ним об этом. В этом есть некоторая ирония.
– В чем?
– В первый день его свободы погода всех нас сделала узниками.
Глава 50
Рой Каллоуэй не поехал домой. Он поехал туда, где в последние тридцать пять лет своей жизни проводил каждый день, в солнце и дождь, будни и выходные. Туда, где чувствовал себя наиболее комфортно, лучше, чем дома. И почему бы нет? На работе он проводил больше времени, чем дома. Он сел за рабочий стол, стол с царапинами на углу, куда шериф привык класть ноги, стол, за которым, как он говорил, найдут его бездыханное тело, потому что он не уйдет, пока дышит или пока кто-то не возьмет кран, чтобы вытащить его, вопящего и дрыгающего ногами, с его рабочего места.
– Принимай звонки, – сказал он дежурному сержанту, после чего откинулся в кресле, положил ноги на стол и стал покачиваться, глядя на вставленную в рамку форель, которую когда-то выловил. Может быть, пришла пора уступить желаниям жены и выйти на пенсию. Может быть, пора выловить еще сколько-то рыб и улучшить результаты в гольфе. Может быть, пора уступить место Финлею и дать тому, кто младше, проявить себя. Может быть, пора побаловать внуков. Это звучало неплохо. Это звучало правильно.
Это звучало как бегство от трудностей.
А Рой Каллоуэй никогда не бегал от трудностей. Он в жизни никогда ни от чего не бегал. И не собирался начинать сейчас. И также не собирался смягчать их. Пусть его назовут упертым, своевольным, пусть говорят про его гонор. Как угодно. Ему наплевать. Пусть привлекают ФБР, Министерство юстиции, хоть морскую пехоту, кого угодно, черт возьми! Он никому не уступит свой стол и свою должность без борьбы. Они могут строить предположения. Могут говорить, что доказательства были подозрительны. Могут говорить про нарушение закона. Но не могут этого доказать!
Ни по одному пункту.
Так что пусть приходят со своими обвинениями и указующими перстами. Пусть приходят со всей своей спесью. Со своими речами о справедливости системы правосудия. Они ничего не знают. Представления не имеют. А у него было двадцать лет, чтобы обдумать все это. Двадцать лет на сомнения, правильно ли поступил. Двадцать лет, чтобы утвердиться в том, что он знал с тех пор, как только они все вместе приняли решение. И не изменил бы ничего, ни одного своего шага, черт возьми!
Он достал из нижнего ящика стола бутылку «Джонни Уокера», налил на два пальца и отпил, ощутив жжение. Пусть приходят. Он будет здесь, будет ждать. Каллоуэй не имел представления, сколько прошло времени, когда его мобильник зазвонил, вернув из воспоминаний в настоящее. Мало кто знал его телефон. Определитель номера сообщил, что звонок из дома.
– Ты едешь домой? – спросила жена.
