Анна Рэдклиф - Тайны Удольфского замка. Том 1
«Ах, — думала Эмилия, вздыхая и вспоминая Валанкура, — эти звуки выливаются прямо из сердца!»
Эмилия с пытливым любопытством оглядывалась вокруг. В глубоких сумерках, окутавших природу, можно было лишь смутно различать предметы, но на некотором расстоянии ей показалось вдруг, что она видит приближающуюся гондолу: хор голосов и музыкальных инструментов зазвенел в воздухе. То была дивная, торжественная гармония, словно ангельский гимн несся с высоты небес в тиши ночной! Вдруг пение замерло; казалось, невидимый хор опять поднялся на небо, — но вот оно раздалось с новой силой. Некоторое время мелодия дрожала в воздухе и опять потонула в безмолвии.
Глубокая тишина, наступившая вслед затем, была так же полна значения, как и замолкнувшая музыка. Ничто не нарушало ее в продолжение нескольких минут. Наконец раздался общий вздох, как бы в знак того, что слушатели освободились от волшебных чар. Однако Эмилия долго оставалась под обаянием тихой грусти, овладевшей ее душой. И только под впечатлением веселых, оживленных сцен, представившихся перед ними, когда барка подошла к площади св.Марка, наконец развеялась ее меланхолия. При бледном свете восходящего месяца, озарявшем террасу с ее портиками и великолепными аркадами, можно было видеть группы людей; легкие шаги, тихий звон гитар и музыкальные голоса разносились эхом под колоннадами.
Гондола с музыкой, слышанной ими раньше, проехала мимо баржи Монтони; множество других гондол сновали взад и вперед по морю, озаренному лунным светом, наполненные веселыми группами людей, наслаждавшихся прохладным вечерним бризом. В большинстве гондол была своя музыка, мелодия которой сливалась с плеском волн и шумом весел, мерно ударявших по искрящимся водам. Эмилия смотрела, слушала, и ей казалось, что все это какой-то волшебный сон. Даже г-жа Монтони была довольна. Монтони радовался возвращению в Венецию, которую он называл первым городом в мире, а Кавиньи был также веселее и оживленнее обыкновенного.
Барка направилась по Большому каналу, на котором стоял дом Монтони. И здесь перед восхищенными взорами Эмилии открылись такие прекрасные, величественные зрелища, каких ей никогда и во сне не снилось, — то были дворцы Сансовино и Палладия, проносившиеся мимо них, как в панораме, по мере того как судно скользило по каналу. В воздухе стояли гармонические звуки, раздававшиеся с обоих берегов и с гондол на самом канале, между тем как группы масок танцевали на залитых луною террасах, как будто перенося зрителей в какое-то сказочное царство.
Барка остановилась перед портиком большого дома; оттуда выбежал навстречу слуга Монтони, и все общество тотчас же высадилось. Из портика они прошли по величественным сеням к мраморной лестнице, ведущей в салон, убранный с великолепием, поразившим Эмилию. Стены и потолок были украшены историческими и аллегорическими фресками; серебряные лампы, свешиваясь с потолка на таких же цепях, освещали комнату, пол которой был устлан индийскими циновками, расписанными пестрыми красками и девизами; диваны и драпировки окон были из бледно-зеленого шелка и вышиты золотом, с такой же бахромой. Балконные двери выходили на Большой канал, и ветерок, освежая воздух, доносил в комнату смешанный гул голосов и музыкальных инструментов. Эмилия, принимая в соображение мрачный характер Монтони, с удивлением смотрела на роскошную обстановку его дома. Она вспоминала, что его называли человеком разорившимся. «Жаль, — думала она про себя, — что Валанкур не видит этих хором; он успокоился бы совершенно, убедившись, что все эти недобрые слухи — чистая выдумка».
Г-жа Монтони разыгрывала роль какой-то принцессы; но сам Монтони казался чем-то встревоженным и недовольным. Он позабыл даже исполнить долг вежливости — приветствовать жену в ее новом доме.
Вскоре по приезде он приказал подать гондолу и вместе с Кавиньи отправился из дому, чтобы принять участие в карнавальных увеселениях. Г-жа Монтони насупилась и впала в задумчивость. Эмилия, восхищенная всем, что видела, старалась оживить тетку, но г-жа Монтони не умела побеждать своих капризов и дурного расположения духа; в ее ответах обнаруживалось так много того и другого, что Эмилия отказалась от попыток развеселить ее и отошла к окну, чтобы позабавиться уличными сценами, столь для нее новыми и очаровательными.
Первым предметом, увлекшим ее внимание, была группа людей, танцевавших на террасе внизу, под звуки гитары и других инструментов. Девушка, игравшая на гитаре, и другая, махавшая над головой тамбурином, проходили, танцуя с такой воздушной грацией и искренним оживлением, что перед ними не устояла бы сама богиня сплина. За ними следовала группа масок; некоторые были переодеты гондольерами, другие менестрелями, третьи, наконец, — в каких-то фантастических костюмах. Они пели под аккомпанемент нескольких струнных инструментов. На небольшом расстоянии от портика певцы остановились, и Эмилия узнала слова Ариосто — о войнах мавров против Карла Великого и о страданиях Орландо; после этого размер стихов и мелодия сразу изменились и полились печальные строфы Петрарки. Волшебству впечатления способствовало все, что могли дать итальянская страстность и обаяние лунной ночи Венеции.
Эмилия невольно поддалась этой мечтательной грусти, из глаз ее закапали слезы, между тем как воображение перенесло ее далеко, во Францию, к Валанкуру. С каждым сонетом, полным чарующей печали, усиливались волшебные чары: с сожалением смотрела она, как музыканты удаляются, и прислушивалась к мелодии, пока последний звук не замер в отдалении. После этого она долго оставалась погруженной в задумчивость, обыкновенно навеваемую тихой музыкой; такое же состояние овладевает нами при виде прекрасного лунного пейзажа, при воспоминании о погибшем друге, или о горестях, с течением времени смягчившихся и перешедших в тихую грусть. Подобные картины действительно являются для души тем же самым, что впечатление от замолкнувшей прелестной музыки.
Скоро нечто другое привлекло внимание Эмилии: то были торжественные звуки труб, несшиеся издалека: заметив, что все гондолы поспешно выстраиваются вдоль террас, она накинула на голову покрывало и, выйдя на балкон, увидала вдали нечто вроде процессии, двигавшейся по каналу. По мере ее приближения трубы и другие инструменты стали сливаться в стройную мелодию. Словно из недр океана выступили сказочные божества города, на колыхающихся волнах показался Нептун с Венецией в виде его супруги-королевы, окруженные тритонами и морскими нимфами. Фантастическое великолепие этого зрелища среди величавых дворцов казалось воплощением какой-то поэтической грезы, и причудливые образы, созданные в воображении Эмилии под влиянием этой процессии, сохранились долго после того, как она проплыла мимо. Эмилия старалась представить себе, каковы должны быть жизнь и забавы морской нимфы; в конце концов она замечталась до того, что ей почти захотелось сбросить с себя человеческий образ и кинуться в зеленую пучину морскую.
— Как приятно, должно быть, — думала она, — жить в беседках из коралла и в хрустальных пещерах, на дне океана, вместе с веселыми сестрами-нимфами; прислушиваться к плеску струй над головами и к звучным раковинам тритонов! А после солнечного заката резвиться на поверхности волн, вокруг скал и вдоль пустынных берегов, куда задумчивый странник приходит грустить и мечтать! И вот я старалась бы размыкать его печаль сладкой музыкой и стала бы подносить ему в раковине нежные плоды, растущие вокруг Нептунова дворца!..
Тут ее отвлекли от грез прозаическим приглашением к ужину, и она не могла не улыбнуться, вспомнив о своих причудливых фантазиях и о том, как рассердилась бы г-жа Монтони, если б узнала, о чем она мечтала.
После ужина тетка ее долго не ложилась спать; Монтони все не возвращался, а Эмилия наконец удалилась на покой. Насколько ее восхищало великолепие гостиной, настолько поразил ее пустынный и запущенный вид полумеблированных покоев, через которые она принуждена была проходить, направляясь в свою комнату. По-видимому, эта анфилада когда-то пышных хором стояла необитаемой уже много лет. На стенах виднелись остатки ковровой обивки, на других стенах, расписанных фресками, сырость почти вытравила краски и рисунок. Наконец Эмилия достигла своей спальни — огромной высокой, пустынной, как и все другие, комнаты, с окнами, выходящими на Адриатическое море. В первую минуту на нее нахлынули грустные, мрачные впечатления; но вид Адриатики несколько рассеял ее; желая поскорее избавиться от удручающих впечатлений, она села за стол и попыталась уложить в поэтической форме свои причудливые грезы на тему о морских нимфах.
МОРСКАЯ НИМФА
Глубоко, глубоко в пучине морской
Живу я среди гулких струй.
Играю, резвлюсь у подножия скал,
Что грозно торчат над поверхностью волн.
Там, в пещерах сокровенных,
Я слышу рокот рек могучих
И направляю их течение сквозь Нептуновы волны
Оплодотворять зеленые берега земли.
Я посылаю прохладные потоки
Тем нимфам, что живут в реках, озерах и ручьях.
Сквозь рощи и обширные луга
И в дикие, живописные уголки.
Лишь только вечереет.
Нимфы пляшут на цветущих берегах
И в песнях имя мое восхваляют.
Венки сплетают и под водою мне благодарность воссылают.
Люблю в беседках я лежать из алого коралла
И слышать рокот волн над головой.
Сквозь слой воды следить за ходом гордых кораблей
И бегом облаков веселых.
Порою летом в тихий час полночный.
Когда волна плещется о кузов корабля.
Люблю я проявлять свои волшебные чары,
Всплывая на поверхность луною озаренных волн.
Когда весь экипаж погрузится в сон,
А юноша влюбленный в задумчивости стоит,
Облокотясь о борт, я нашептываю
Ему такие напевы, каких не знает ни единый смертный!
Его пытливый взор скользит по темным волнам,
Но видит длинные лишь тени корабля.
Вверху луна в лазурных небесах…
Очарованный, он слушает, трепещет.
Порою голос мой звучит одной лишь нотой
Мелодичной — она звенит и угасает!
Я пробуждаю звуки гулких раковин,
И вот кругом вдруг раздается громкий хор!
Юноша дрожит и, песнью очарован.
Созывает весь экипаж; матросы молча нагибаются
Вниз над высоким бортом, но тщетно прислушиваются -
Песнь моя умолкла и чары все пропали!
В лесистой бухте среди гор,
Где на якоре стоит стройный корабль,
В час сумерек с веселыми тритонами
Я выхожу плясать в пору прилива.
С сестрами-нимфами люблю резвиться я.
Покуда солнце не взойдет над морем;
Тогда проворно вниз спешим в свой дворец хрустальный
Глубоко там, в морской пучине, среди лесов Нептуна.
Под прохладными аркадами и беседками из трав
Мы проводим томительные полуденные часы
Там, куда не заглядывает солнца луч,
И плетем из морских цветов гирлянды.
Мы поем свои мелодические песни
В сопровождении гулких раковин
И журчания течений, что скользят проворно
По нашим залам светлым.
Там бледный жемчуг, голубой сапфир,
Рубин кровавый и зеленый изумруд —
Все камни самоцветные из купола сияют.
Хрустальные колонны высятся со всех сторон;
Когда грозная буря собирается над морскою бездной
И раздаются раскаты грома,
Я взбираюсь на какой-нибудь утес высокий
И оттуда наблюдаю взбаламученное море.
И вот вдали, качаясь на волнах свирепых,
С усилием подходит корабль одинокий, вздымая пену белую.
И низко пригибая к волнам паруса и мачты.
Тогда бросаюсь я в кипучую пучину океана
И при вспышках молнии
Направляю судно к мирным берегам,
И сразу умолкают стоны моряка…
Но если я нечаянно не подоспею,
Чтобы спасти корабль от гибели,
Я созову своих дельфинов
И прикажу им нести утопающего туда,
Где в океане виднеется далекий остров.
Несчастных грусть я скоро утешаю.
Проносясь по пустынным берегам.
Тихими песнями, которые слабо доносятся до их слуха
В промежутках, когда затихает бури вой.
И песнь моя заводит их в грустные рощи.
Шумящие у берегов пустынных моря.
Там зреют сладкие плоды, прохладные журчат ручьи.
Густая роща доставляет им убежище от бури.
И духи воздуха, послушные
Моему властному голосу, который они так любят,
На облаках рисуют веселые видения,
И в отдалении раздаются сладкие мелодии.
Вот так я коротать помогаю им одинокие часы,
Успокаивая сердце несчастных, потерпевших крушение,
До тех пор, пока утихнет буря
И на востоке заалеется заря.
За все эти проделки Нептун порой привязывает меня крепко
К скалам внизу коралловою цепью,
Покуда не минует буря.
Тогда утопающие тщетно взывают о помощи.
Кто бы вы ни были, если любите мои песри,
Приходите, когда закат окрасит волны,
На тихие пески, где резвятся феи.
Там люблю я жить в студеных волнах.
ГЛАВА XVI
