Евгений Сартинов - Последняя империя. Книга вторая
Сизов замолчал, потом прошелся по комнате, с явным отвращением глянул на экран.
– Надо придумать что-то более тонкое. И вообще, надо что-то с этим делать. Только не сейчас. Что-то надо делать...
Он выхватил из рук Соломина листовку, еще раз перечитал его, потом хмыкнул.
– Они требуют роспуска "Союза Молодежи".
– И что? – не понял Ждан.
– А то, что надо собрать побольше этих твоих молодых бандитов. Но сначала нужно чтобы этих, – он ткнул рукой в сторону площади. – Стало как можно меньше.
Он подошел к окну. Шел уже второй час митинга. Толпа скандировала вслед за очередным оратором: "Долой! Долой! Долой!"
– Пусть пока проорутся. Кстати, какую сегодня обещали погоду?
– Низкая облачность, но без дождей, – припомнил Соломин.
– А жаль что без дождей. Надо бы их организовать, но попозже, когда эти устанут.
Наконец все начали понимать замысел Сизова.
– Да, это здорово придумано, – пробормотал Ждан.
* * *
Митинг на площади продолжался час за часом. Когда ораторам уже нечего было сказать начали выступать самодеятельные певцы, студенческие барды. Вскоре вся заведенная публика начала пританцовывать. Но к шести часам вечера все подустали, кто-то из работников мавзолея с подачи Ждана догадался отключить на трибуне электричество. Веселье начало постепенно начало сходить на нет, последние ряды плохо слышали голоса из мегафона. Словно по заказу властей подул сильный северный ветер. Раза три над городом на низкой высоте пролетел транспортный самолет, из-за сплошной облачности ни кто из москвичей его не видел, все только слышали низкий гул. Но после этого обработанные хлористым серебром облака разразились проливным дождем. Мало у кого на площади оказались с собой зонты, ни кто не догадался захватить с собой что-нибудь поесть, пирожки, хот-доги и мороженое лоточников смолотили в первые же часы митинга, а оцепление работало только в одну сторону, по методу ниппеля, выпуская всех с площади, и ни кого на нее не впуская. За пределами Васильевского спуска и Манежной площади скопилось много молодежи готовой поддержать студентов, но с ними как раз не церемонились, беспощадно отгоняя дубинками. Постепенно толпа на площади начала таять, к девяти часам вечера людской край митинга поджался до Лобного места. Наиболее разочарованными были телевизионщики из Си-эн-эн. Показывать одиннадцать часов одну и ту же толпу было бессмысленно. Надежды на скорый погром студентов силами омона не оправдался.
Еще через час толпа поредела еще больше.
– Их осталось не более полутора тысяч, – доложил Сизову по телефону Малахов.
– Виктор свою дочку нашел?
– Да, с час назад ее выловили и увели с площади его адъютанты. Идти не хотела, хорошо отошла в туалет, там ее и перехватили.
– Ладно, тогда запускай своих вурдалаков.
Через пятнадцать минут со стороны Манежной площади на Красную начали вливаться плотные толпы одетых в черное подростков. Вязаные шапки, кожаные перчатки и трехцветные кокарды на груди не оставляли сомнений в их принадлежности к "Союзу Молодежи". На ходу союзники вынимали свое фирменное оружие – короткие обрезки труб обтянутые резиной.
– Союзники, союзники! – тревожно зашелестело по толпе студентов. В первые ряды тут же перестроились наиболее тренированные в своих сражениях студенты спортинститутов. Оживились телевизионщики, но когда две толпы уже были готовы сомкнуться в одном столкновении на площади погас свет, и все остальное происходило в кромешной тьме, под непрекращающимся дождем. Слышались крики, удары, стоны, отчаянные вопли и многоэтажный мат. С Лобного места вспыхнул было свет, это телегруппа Си-эн-эн включила подсветку телекамеры. Овальным пятном высветился крутящийся калейдоскоп лиц, рук, но секунд через тридцать телекамера с хрустом разлетелась под ударами самодельных дубинок боевиков. Через полчаса все было кончено. Митингующие хлынули с площади на Васильевский спуск, и цепь омона расступилась перед ними. Позади остались десятки раненых и два трупа. "Союзников" хоть и просили только выдавить студентов с Красной площади, но те в азарте, как всегда, увлеклись.
В прессе это побоище, конечно, подали как волеизъявление патриотично настроенных молодых людей. Но даже выступивший по этому поводу в своем обычном субботнем бриффинге Фокин не был так убедителен как обычно. Самое удивительное признание прозвучало у него в конце речи.
– Да, кое в чем эти митингующие правы. Я согласен что цензуру в стране можно уже отменить. Именно этому будет посвящено завтрашнее заседание Верховного Совета.
Конечно, сам Андрей никогда бы не решился произнести такие слова не посоветовавшись с Сизовым. Но на следующий день в России действительно отменили цензуру, и разрешили проведение митингов и демонстраций, но только при соответствующей регистрации и под надзором властей. Студенты бурно отметили свою победу массовым митингом перед зданием МГУ на Ленинских горах. Правда после этого в течении трех месяца по всем институтам были потихоньку арестованы сорок человек организовавших первомайский митинг. Но естественное возмущение учащихся было сведено на нет усилиями провокаторов, внедренных Жданом в исполком Конфедерации Российских студентов.
Власти признали гибель двух студентов, и ранение еще сорока трех, но свалили все это на образовавшуюся при драке давку.
ЭПИЗОД 58
– Рота подъем!
Голос дневального прозвучал как всегда не вовремя, Вовка Фомичев видел во сне здоровущий хот-дог, громадную булку, почти батон, и торчащую из белого, ноздреватого разреза толстую, хорошо прожаренную сардельку, а сверху кроваво красную, бархатистую струю кетчупа, медленно оседающую на коричневую, дымящуюся шкуру сардельки.
– Подъем рота! – снова взвизгнул тонким дискантом голос дневального, и вслед за растаявшей в небытие сарделькой пришло ощущение досады что это был только сон.
"Семин орет, – подумал Вовка, – Только у него такой противный голос. Запустить что ли в него подушкой?".
Но когда Фомичев сам оторвал голову от подушки и открыл глаза, кто-то опередил его и в сторону уходившего на свой пост щуплого, невысокого пацана в крупных очках уже полетела тощая подушка, попавшая по затылку дневального. У того от удара на пол слетели очки, и вся казарма грохнула единым, дружным хохотом. После этого пробуждение не казалось уже такой досадной неприятностью.
Спрыгнув вниз Владимир оделся, быстро и ловко заправил кровать. Через пятнадцать минут он уже стоял в строю вместе с сотней таких же как он подростков тринадцати, четырнадцати лет. Они болтали, смеялись, толкали друг друга, но только до той поры, пока дежурный по роте не рявкнул ломающимся баском традиционное:
– Рота смирно!
По коридору училища медленно двигались трое: невысокий, полноватый седой капитан с черной перчаткой протеза на левой руке, а за ним два длинных, худых прапорщика. У капитана фамилия была Даев, руку он потерял в Чечне, а два его спутника носили созвучные фамилии: Симонов и Пимонов. В прошлую неделю кадеты проходили по астрономии Марс, и когда Юрий Иванович сказал что рядом с планетой двигаются два спутника, Фобос и Деймос, на самом деле переводимые как "Страх и "Ужас", сидевший рядом с ним хохмач Карпов шепнул на ухо Фомичеву:
– Это как Симон и Пимон вокруг нашего Колобка.
Шутка удалась, тем более что прапорщиков в роте боялись гораздо больше чем самого капитана.
Тем временем дежурный рапортовал.
– Товарищ капитан, третья рота Рязанского кадетского корпуса имени фельдмаршала Голенищева-Кутузова в количестве ста трех человек построена. Отсутствует кадет Морозов.
"Ба, неужели опять Мороз деру дал?!" – удивился Вовка. Пока проводили поименную проверку он думал о этом парне, из-за этого чуть было не прозевал откликнуться на свою фамилию. Слава богу он вовремя очнулся и рявкнул в ответ на свою фамилию традиционное:
– Я!
Про Морозова Владимир думал и позже, когда они шли в столовую.
Странный он парень, этот Мороз. Что ему еще надо – поют, кормят, одевают. Каждую субботу на стрельбах, прошлый раз возили на танкодром, дали каждому прокатиться внутри этого грохочущего, пропахшего соляркой и маслом чудовища. Несколько орудийных залпов дополнили восхищение пацанов. После этого почти все они решили по окончанию курса подать рапорт на зачисление в роту со специализацией танкист-механик. Было человек десять бредивших авиацией, трое давно и осознано добивались перевода в нахимовское училище, так было велико их желание связать свою судьбу с морем. И только этот парень, Морозов, выбивался из общей колеи. А ведь был как и все, из беспризорников, пять лет назад их всех выловили в столичных подвалах, чердаках, на вокзалах. Тогда они бунтовали все, пытались бежать, рвали и жгли не по размеру длинные гимнастерки и галифе, оставшиеся в наследство еще от Советского Союза. Но тотальный невод под названием "Операция Кадет" беспощадно продолжал отлавливать беспризорных подростков по всей стране, шло сличение фотоснимков и отпечатков пальцев, потом беглеца быстро возвращали в приписанное ему место назначение. Сотни военных заведений открывались в самых разных уголках страны, от Сахалина до Калининграда. Постепенно волна побегов пошла на убыль, хорошая кормежка, новенькая, щеголеватая форма: камуфляж, черный берет и высокие армейские полуботинки, многих смирили с этой строгой армейской жизнью. Постепенно сознание подростков менялось. Их здесь учили, кормили, они имели ясную перспективу на всю будущую жизнь. Из кадетского училища их выпускали прямиком в армию, причем каждому из них автоматически присваивалось звание младшего сержанта. Те, кто больше преуспел в рвении и армейских дисциплинах могли получить сразу и сержанта. По истечении года службы в армии бывшие кадеты могли подать прошение на зачисление в школу прапорщиков. С их подготовкой бывшие беспризорники походили ускоренный курс и уже через три месяца могли вернуться в ту же часть со звездочками прапорщиков на погонах. Кроме того отличники сразу после окончания кадетского училища могли подать рапорт на поступление в высшее военное училище. Отбор здесь был жестокий, ведь тех, кто изъявлял такое желание, гоняли по особой программе, и по тактике, и по школьным дисциплинам, и физ-подготовке. Обычно после такой жестокой школы девяносто шесть процентов кадетов с блеском проходили экзамены, беспощадно выбивая из конкурса соперников пришедших с гражданки. Именно такую карьеру наметил себе и Вовка Фомичев. И тем более он не мог понять этого самого Морозова. На памяти Фомичева это был уже седьмой побег Мороза, или как звал его капитан Даев: "Отморозка".
![Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]](/uploads/posts/books/275812/275812.jpg)
