Айдар Павлов - Время Полицая
– Кто здесь?! – крикнул он. – Настя?
Он поднялся на ноги, зашел на кухню:
– Ты здесь, любовь моя? Что случилось? Почему ты легла на сквозняке? Так же можно простудиться!
Она лежала в своем вязанном свитере, старых джинсах, потресканных кроссовках прямо на полу.
Он поднял ее на руки – она оказалась весом в пушинку, – перенес в комнату и опустил на огромную зеленую кровать:
– Тут удобно, любовь моя? Комфортно? Что тебе снится? Океан? Бескрайний океан? Или небо? Может, "звезда по имени Солнце"? Спи спокойно, я убью любого, кто сюда сунется, – пообещал он, заряжая револьвер свежими боеприпасами. – Никто не помешает нам быть вместе, никто! Как хорошо ты пахнешь во сне! Как тогда, помнишь?
Зарядив "Кобру", он выбросил ее в кучу хлама на полу и целиком посвятил себя Насте: лег лицом на серый свитер и глубоко вдохнул аромат девы.
– Я тащусь, любовь моя! Сколько я тебя искал! Целую вечность! Я так рад, что ты опять со мной! Мы же самые богатые люди на земле, самые богатые!
Он осторожно снял с нее корейские кроссовки тридцать шестого размера. В их стельках и заношенных подошвах хранилась тайна Измайловского проспекта, Троицкого собора, дома номер одиннадцать, ее комнаты, занавесок, стен и всего-всего, где только ни побывала дева. Он просунул руку внутрь и проник в те интимные уголки, где два года жили ее корни. Два года из этого поблекшего кожзаменителя с каемочкой тянулись к солнцу два упругих стебля девственного создания с матовой дымкой вокруг бутона, пока их в один прекрасный момент не сорвала судьба в лице Вадика Романова и не воткнула в замшу на острых каблуках.
– Отдыхай, любовь моя, – сказал он напоследок. – Мне надо утрясти одно дело. Я быстро.
Он постоял под душем, почти протрезвел и поехал к отцу на Гороховую улицу. Дело надо было сделать сегодня. Потому что если сегодня этого не сделать, завтра не наступит вообще.
В безумном мире безумного брата могла признать лишь безумная сестра. Без вопросов, без документов, без здравого смысла.
Только Олеся.
9
Разумеется, в час ночи на Гороховой его никто не ждал. И вообще, по тому, как долго батька не решался впустить Вадима в дом, было заметно, что идея признать прохиндея за сына его не вдохновила.
– Кто там? – отозвался Романов старший на звонок.
– Это я. – Вадим стоял напротив дверного глазка.
– Но кто вас приглашал ко мне домой? – удивился папа.
– Никто. Мне необходимо с тобой поговорить.
– Вы снова с оружием?
– Я что, урод? Нету у меня пушечки, открывай.
– … Вообще-то я тут подумал, – признался отец, словно юная девушка навязчивому поклоннику, – одним словом, лучше будет, если мы… ну, не станем больше встречаться. И вам безопаснее, и мне спокойнее.
– А я в безопасности, – заверил Вадим.
– Это только кажется.
– Ты меня на пушку берешь?
– … Вы принесли документ, подтверждающий личность? – вместо ответа поинтересовался папа.
– Я забыл.
– Ну, вот видите… А ведь мы договаривались.
– Я и без документа докажу свою личность.
Через дверь было слышно, как Палыч тяжело вздохнул:
– … Лучше уходите, – попросил он.
– Не уйду.
– Хорошо, сидите на лестнице, – согласился отец.
– Спасибо, я лучше полежу, – сказал Вадик, опускаясь на холодный пол. – У меня был трудный день, я устал.
– Хорошо, лежите.
И папа оставил сына минут на десять, не меньше. Через полчаса Вадим узнает, зачем они ему понадобились, эти десять минут, но будет уже слишком поздно.
Наконец, захлопали замки, дверь открылась. Вадик увидел папу в барском халате и домашних тапочках, поднялся с пола и вошел под отчий кров. Его встретила вторая мать, Наталья, причем, в той же позе, что и ее тезка, подружка Копнова: с сигаретой в руке, откинув голову на бок. Эти Натальи везде одинаковы. Разница заключалась в том, что мачеха была одета в вечернее платье и курила табак, а не марихуану. Природа дала ей фору: в свои тридцать девять она выглядела на десять лет моложе. Она любила изображать из себя светскую львицу начала двадцатого века, отравленную мистикой декадентов и страдающую аллергией на большевизм.
– Вот, – представил гостя отец, разведя руками: – Тот самый молодой человек, о котором я говорил. – И показал на сына указательным пальцем.
– Здравствуйте, – кивнула Наташа.
– Привет.
– Кофе? Джин? Амаретто? Бейлис? – предложил папа.
– Сигару, – попросил Вадик.
– Сигар нет. Сигары в офисе.
– Тогда просто кофе, если вы не против.
– Против вас… трудно пойти, – коварно улыбнулся Романов старший. – Вы обладаете завидной способностью – как сказать? – втираться. Нда. Сегодня на работе вы меня совершенно загипнотизировали. Я до сих пор так и не пойму некоторых… позиций. Значит, кофе? А может… Может быть, вы снова нуждаетесь? – спросил вдруг он.
– Я нуждаюсь? – не понял Вадик.
– Ну не я же, – Папа продолжал милостиво улыбаться. – Сколько вам еще требуется, чтобы вы не нуждались?
– Чего-чего? – Вадим покраснел.
– Hу, какая сумма могла бы вас окончательно успокоить, молодой человек? – Взгляд отца был по бульдожьи устремлен в глаза сына.
Глаза мачехи тем временем незаметно закатились для глухого смеха.
– Деньги, что ли? – тупо переспросил Вадик. Он попал в положение нищего на паперти: – Какого черта?
Он понял, что все силы, затраченные при первой встрече с папой на улице Восстания, пошли прахом. Обольщать предков следовало с нуля, а это равносильно поражению: папа явно переболел внезапным "гипнозом", решил твердо поставить крест на сомнениях и вышвырнуть пройдоху-должника из-под крыши. Более того, он готов раскошелиться, выложить "сумму", лишь бы отделаться, – это что-то!
Лицо патриарха утвердительно опустилось: "Да, деньги, сынок, – говорило оно. – Сколько будет стоить удовольствие никогда больше с тобой не встречаться? Я человек земной, ничего в таких штуках не понимаю, но, к счастью, мой бизнес позволяет мне доставлять себе некоторые удовольствия".
– Денег мне не надо, – Вадим перевел разочарованный взгляд с отца на мать: – Вы что, совсем?
– Значит, не материальные трудности? – спросил папа, сгладив идиотскую паузу.
Чтобы не улыбаться широко, Наташа продолжала высоко закатывать глаза и постоянно отворачивалась. История ее забавляла дальше некуда: она то и дело забывала про сигарету в руке, длинную, тонкую сигарету в мундштуке, изготовленном в духе салонных вещиц начала века.
– Духовные трудности? – тихо бормотал Илья Палыч, растирая переносицу от усиливающегося дискомфорта. – Оно и понятно… Человек вы молодой, ищущий. Да? Иногда ошибающийся. В вашем возрасте простительно. Но при чем тут…
– При чем тут возраст?! – громко перебил Вадим.
– Тише, тише, – попросил батя умиротворенно: – Сейчас выпьем кофейку, побеседуем, успокоимся…
Не в силах больше сдерживаться, Наташа закрыла рот рукой и прыснула со смеха.
Короче, выпили кофейку, успокоились, побеседовали.
Беседовали добрых полчаса. О всяком. То есть, говорил Вадим, а предки сидели напротив чудака, будто в зрительном зале, пили кофеек из фарфоровых чашек и спокойно слушали. Их ничто уже не беспокоило. Они знали, каким будет финал этого представления. Вопрос упирался лишь во время и место его проведения. Остальное – детали. Александр Шакиров, начальник безопасности Романова, уже ждал за дверью, он был профессионалом своего дела.
А Вадим о финале не знал. Конечно, что-то предчувствовал. Однако что бы ни светило впереди, ему не оставалось иного, как говорить, говорить и говорить, надеясь на чудо: об Олесе, своем счастливом детстве, перспективной юности, тайных, подробностях биографии предков и так далее. Ему удалось несколько раз удивить, дважды потрясти, трижды заставить папу покраснеть и четырежды рассмешить Наташу. Однако совокупный эффект выступления получился отрицательным. Родители внимали охотно, не торопили, не перебивали, тем не менее, ничто не приняли близко к сердцу, ни единого слова. Вадик так и остался для них бесплатным ночным комедиантом. Причем, тем более опасным, чем точнее он называл те или иные факты своими именами. Если он, узнав столько о семье, отказывается от денег, то на что нарывается? – как раз на этот вопрос и предстояло получить ответ группе телохранителей Романова старшего во главе с круглолицым Александром, исполняющим обязанности безвременно испарившегося Романова-младшего.
Со стены гостиной, с полутораметрового портрета, кисти безымянного художника Коммунистической партии и государства, за диковинным представлением следил суровый дед-прокурор: старикан уложил к своим ногам десяток мертвых фазанов и имел такой важный вид, будто в одиночку одолел неприятельскую дивизию. Под ногами Вадика лежал пышный ковер, вокруг стояла красная резная мебель, он сидел в широком черном кресле пред огромным черным диваном, на котором находились слушатели, и все рассказывал, рассказывал, рассказывал.
