Лиза Уэлш - Студия пыток
Андерсон растолкал полицейских и обнял Розу. Он посмотрел на меня.
– Почему мне кажется, что ты во всем виноват?
Роза запустила дрожащую руку в карман его пиджака и достала сигареты. Андерсон дал ей прикурить, и она нетерпеливо затянулась.
– Оставь его, – сказала она, – это я виновата. Рильке никогда бы не подумал брать деньги, если бы не я.
Андерсон удивленно воззрился на нее.
– Я думаю, эти люди работают на Маккиндлесса… – Я прошел мимо Андерсона и Розы, направляясь к двери. – Оказалось, что он жив. Вложил деньги в антиквариат, который всегда легко продать, если понадобится сбежать. Деньги от продажи должны были пойти на счет его сестры, но та умерла, и ему пришлось пойти на крайние меры. Кажется, я знаю, где он сейчас.
– Ты останешься здесь, Рильке, это место преступления, и если ты уйдешь…
Дверь за мной захлопнулась, оборвав его на полуслове. Я побежал вниз, прыгая через две ступеньки, за спиной послышались шаги. В лестничном пролете я наткнулся на Лесли. Он увидел меня, услышал шаги преследующих меня полицейских, повернулся и побежал без оглядки. Я завел фургон и открыл заднюю дверь. Лес запрыгнул в машину, когда я уже выезжал на дорогу.
– Господи помилуй, – на повороте его слегка занесло к окну, – ты скажешь мне, в чем дело, или нет?
Я несся к Гарнетхиллу, стараясь срезать дорогу, где только можно, мчался по узким переулкам, задним дворам, не реагируя на светофоры и сигналы других водителей. По дороге я рассказал Лесу всю историю. Он издал стон мученика.
– Я же предупреждал тебя: не лезь к этим парням. Они большие вонючие гангстеры. И мне не стоило связываться с тобой. Я слышал, что Трэпп слинял, и собирался предупредить тебя держать ухо востро. Сделай одолжение, покончи с этим. Я совсем не рад, что ввязался во все. Знаешь, что – когда мы доберемся до дома этой девушки, ты высади меня где-нибудь. Вообще тебе лучше бы вернуться, встретиться лицом к лицу с Джеймсом Андерсоном, а потом пускай у вас с Розой случится частичная потеря памяти.
– Я-то думал, ты из тех, кто идет до конца.
– Ты неправильно думал.
– Ладно, поступай как знаешь.
– Господи! – Лес снова воззвал к богу, когда мы проскочили перед самым носом двухэтажного автобуса. – Ты хоть постарайся довезти нас целыми. – Он наклонился вперед и начал крутить радио. – Попробуем поймать полицейскую волну. Скорее всего они уже там, и она невредима и здорова, как лошадь.
Он принялся вертеть колесико, и кабина наполнилась мерзкими дребезжащими звуками, сигнальным писком и обрывками слов и мелодий. Затем в диссонанс пробилась равномерная пульсация. Этот ритм проникал всюду, как раковая опухоль расползается по всему телу, до самых кончиков пальцев ног.
Большой барабан казался частью тела бьющего в него мужчины, словно второй живот, гордо поднятый, как у беременной на последних месяцах. Мужчина громко бил по натянутой коже, отстукивая удар за ударом, взмахивая палочками в воздухе, переходя на дробь, которая казалась каким-то зловещим предупреждением. За ним в ритм шагали члены братства: все невысокого роста, в шляпах-котелках, оранжевых и золотых накидках с бахромой, наброшенных поверх черных костюмов. За ними двигалась шеренга малых барабанов, отбивающих более быстрый ритм: не уйдешь, не уйдешь, не уйдешь. Вслед за ними мелодию выводили дудки.
Стара она, но чудо как красива,
И превосходен этот яркий цвет.
Ее носили в Дерри и в Огриме,
При Бойне и в Эннискиллене.
Отец носил ее в дни молодости славной
В давно минувшие, иные времена,
А я – сегодня снова надеваю.
О, незабвенна перевязь отца![23]
А за флейтистами женщины несли цветы, важно вышагивая в модных шляпах и костюмах, в какие обычно наряжаются матери невест на свадьбах. Сбоку, словно часть ритуала, в ритм барабанам двигалась полицейская охрана.
Оранжевый Ход – часть фольклора Западного побережья Шотландии. Каждую весну в маленьких, богом забытых городах, где остановились сталелитейные фабрики, закрылись шахты, а также в больших городах, где заводы стоят бесхозными, а верфи страдают без заказов, мужчины наряжаются в костюмы Оранжистов и маршируют в честь Короля Билли[24]. И сам парад, и его участники являют собой сборище безумных, больных, бедных и неимущих. Частые драки во время Хода стали почти легендами. Выказать свое неуважение, встав у них на пути, считается самым опасным грехом. «Рассечь Ход» – плохая идея. Я вышел из фургона, оставив его на середине дороги, и пробрался сквозь толпу зевак к идущим. Один из оркестрантов задел меня барабанной палочкой по плечу – да так, что я с трудом удержался на ногах. Пробивая дорогу локтями, я выскочил с другой стороны. Констебль закричал мне вслед: «Стой!» – но я не обратил на него внимания и побежал под откос, к Баклич-стрит.
Кто-то бежал за мной по следам, дышал мне в затылок, но я не был уверен, кто это – Лесли или полицейский. Стайка детей проводила меня сочувствующим взглядом, после того, как я с трудом обскакал и обежал их игрушки: полуодетых кукол, коляску и трехколесный велосипед. Три пожилые дамы на ступенях итальянской часовни осуждающе покачали головами и зашептались. Пожилой китаец прижался спиной к плакату с рекламой болливудского видео, приклеенному к витрине его магазина.
Он апатично наблюдал за мной, покуривая самокрутку. Очередь у кинотеатра уставилась на меня так, словно кино уже началось. Я почти добрался до места. Повернул за угол и остановился перевести дыхание. На дороге стояли две полицейские машины. На мгновение темная улица окрасилась малиновым цветом, словно я посмотрел сквозь тонированные стекла. Замелькали огни: кровь, нет крови, кровь, нет крови…
У меня за спиной хлопнула дверь. С лестницы донеслись обрывки шепота… Крик., кричали… слышишь?… Крик… страшновато стало, да… убийство… кто-то сказал: убийство… крик… помереть можно со страху… до костей проняло… полицейские… кучка ублюдков… я слышал сирены…
Слышал сирены, он сказал, я пойду и помогу, девушке нужна помощь, а я говорю, нет, не пойдешь, ты остаешься здесь… Приятель… сексуальный маньяк… один из семейки… насилие, это точно… никогда не слышал такого крика… со времен войны… с тех пор как Папуля уехал… только в субботу вечером… испугал кошку… из-за нее молоко прокисло… перевернула суп… у меня со страху живот свело… Я бежал по длинной спирали лестницы, уже осознавая, что гонка проиграна, но не в силах остановиться… посмотрите на него… худосочный вонючка… спешит… ужасно спешит… муж ее… слишком старый для мужа… любовник… слишком страшный… врач… слишком грязный… полицейский… вряд ли… недостаточно шустрый. Я хорошо представлял себя со стороны – ничтожный жук, ползущий по изгибам ракушки… заколол… изнасиловал… прирезал… приставал… убил… господи спаси… господи помоги… Боже помоги ей… Помоги ей и спаси ее…
Собаки в соседских квартирах лаяли и бросались на двери, когда я пробегал мимо. Я словно вышел из собственного тела. Кукла, насильно брошенная в чужую галлюцинацию. Дверь в квартиру Анны-Марии была приоткрыта. Я распахнул ее и вошел.
Мертвое тело казалось маленьким. Голова откинута назад, бледное лицо обращено к небу, губы застыли в жуткой гримасе, в последнем предсмертном стоне. Красное море поблескивало на ковре, перетекая в липкую алую реку, которая заканчивалась размазанными коричневыми пятнами, там, где он отчаянно пытался добраться до выхода. Кровавые руки прижаты к животу, словно умирающий хотел что-то удержать. Виднелись кишки, воняло распадом и разложением.
– Кто бы подумал, что в этом старике так много крови? – прошептал я.
Анна-Мария в спортивном костюме с кровавыми пятнами и накинутым на плечи одеялом услышала мой голос, отошла от женщины-полицейского, с которой разговаривала, и побрела ко мне.
– Убить мертвого человека – это грех? – шепотом спросила она.
Я прижал ее к себе. Мы вместе смотрели, как полицейский фотограф присел, настроил объектив и навел его на тело. Сверкнула вспышка, и мистер Маккиндлесс – человек, которого я знал под именем Скорба, – остался запечатленным навсегда.
23. Протокол
Мой допрос вел полицейский моложе Андерсона. Хороший пиджак и слегка высокомерный тон, который я обычно встречаю в штыки. Однако я рассказал ему все – начиная с фотографий и заканчивая ограблением в аукционном доме. Когда я говорю «все», то, конечно, не имею в виду рассказ со всеми подробностями. Само собой, я сильнее всего нажимал на Трэппа, но ничего не сказал про Леса, подпольную торговлю Джона, сомнительный операторский опыт Дерека и про наши планы по поводу аукционных денег. Себя я просто разложил по полочкам, распластался на кресте, готовясь принять мученическую смерть. Когда же он вдруг отпустил меня, я даже воспротивился. Я остался сидеть в кресле и сказал:
