Гордон Рис - Мыши
На повороте я спряталась за кустом и стала шпионить за мамой из зарослей. Она стояла у столба ворот и, казалось, скребла его пальцами, яростно терла рукавом. Потом она опустилась на четвереньки и медленно поползла по гравию, как зверек. Что она делает, черт возьми? Может, она тронулась умом?
Когда она наконец поднялась, отряхиваясь, я прошмыгнула к дому и стала ждать ее у порога.
Она вскоре появилась в поле зрения и, остановившись на мгновение, словно мысленно еще раз сверяя план действий, двинулась ко мне похоронным шагом, неотрывно глядя себе под ноги. Она переступила через труп толстяка с величайшей осторожностью, как будто боялась вляпаться в грязь, потом вдруг остановилась и что-то подняла с земли. Я сделала шаг вперед и как раз успела увидеть, прежде чем она сунула это в сумку: то была недокуренная самокрутка толстяка, которую он выбросил, прежде чем войти в дом. Мама защелкнула сумку и выпрямилась, при этом ее колени громко хрустнули.
Она еще постояла какое-то время, обозревая декорации, словно режиссер, который хочет быть абсолютно уверенным в том, что каждая деталь экстерьера продумана, каждый предмет на своем месте, чтобы лишь тогда крикнуть: «Мотор!» Я тоже оглядела съемочную площадку — омерзительная машина с распахнутой водительской дверцей, труп шантажиста лицом вниз, очки на гравии, полусогнутая рука, — но все равно толком ничего не поняла.
— Я нашла свои шлепанцы, — сказала я, подойдя к маме сзади.
От моего голоса она вздрогнула и резко обернулась, на ее лице не было и тени улыбки.
— Хорошо. А теперь отнеси их наверх, как я просила.
— Хорошо. А потом что? Что дальше?
— Дальше? — Она положила руки на пояс и странно посмотрела на меня. — А дальше мы позовем на помощь.
43
Я последовала за ней в дом, окончательно сбитая с толку.
— Позовем на помощь? Я не понимаю. Что происходит? Что ты собираешься делать?
Мама скороговоркой изложила мне свой план, стремительным шагом направляясь на кухню.
— Я собираюсь позвонить в службу спасения и сообщить, что мы сидели в гостиной, когда незнакомая машина въехала к нам во двор, оттуда вышел мужчина, держась за сердце, и тут же рухнул на землю. Я скажу, что он без сознания и, кажется, не дышит, и мы не знаем, что делать, и не могут ли они срочно выслать к нам карету «скорой помощи»!
Она бросила на меня взгляд через плечо, но все происходило так быстро, что я не успевала соображать.
— Он умер от сердечного приступа, Шелли. На нем нет никаких улик, которые бы могли вызвать у них подозрения в том, что мы причастны к его смерти. Они придут к выводу, что ему стало плохо за рулем и он свернул к первому попавшемуся дому, но умер, прежде чем смог дойти до двери.
Она изучала циферблат своих часов, ее губы беззвучно двигались в такт мыслям, и в следующее мгновение она резко схватила телефонную трубку:
— Но я должна позвонить им немедленно. Уже десять часов — он полчаса как умер.
Я стояла как оглушенная, пока до меня медленно доходил смысл ее плана. Как все гениальные идеи, он казался очевидным и простым, но я была уверена, что лично мне такое никогда бы не пришло в голову. План был невероятно смелым. И требовал железных нервов для своего воплощения. «Скорая помощь» избавит нас от трупа. Полиция избавит нас от машины шантажиста. Власти сами избавят нас от всех инкриминирующих улик. Нам не придется ничего делать. Мы будем вне подозрений — добрые самаритяне, которые тщетно пытались помочь незнакомцу.
Мама зажала трубку между щекой и плечом.
— Отнеси эти шлепанцы наверх, я же тебя просила, — сказала она, дрожащим пальцем набирая номер.
Карета «скорой помощи» прибыла на удивление быстро, учитывая, в какой глуши находился коттедж Жимолость. Ее колеса зашуршали по гравию уже в четверть одиннадцатого, сирена протяжно выла, полыхали голубые огни, бригада честных медиков торопилась совершить доброе дело. Я с ужасом ждала встречи с этими ангелами, которые прибыли спасать жизнь, которую мы только что отняли (смогут ли они по моим глазам догадаться о том, что произошло на самом деле?). В то же время меня угнетала мысль о той долгой и мучительной процедуре, которую предстояло пережить, пока они будут пытаться спасти жизнь толстяка. Никакими усилиями уже было не вернуть коротышку.
Два врача «скорой» — одна лет пятидесяти, крашеная блондинка в очках без оправы, вторая гораздо моложе, с щечками, как у бурундука, и мальчишеской стрижкой, — бросились на помощь толстяку. Они не суетились, спокойно осмотрели тело; улыбающиеся, опытные профессионалы, которые знают, насколько важно сохранять спокойствие, не создавать панику. Тем временем водитель, долговязый парень с чудовищной угревой сыпью, принялся разгружать оборудование: кислородный аппарат, пластиковую трубку с каким-то мешком, прикрепленным к ней, черную коробку, похожую на усилитель для гитары, которая, судя по его прихрамывающей походке, была куда тяжелее, чем казалась со стороны.
Мама суетилась вокруг медиков, изображая шокированную домохозяйку, чье тихое субботнее утро было разрушено нежданной трагедией, нагрянувшей в ее дом. Она отвечала на их вопросы с отлично разыгранным беспокойством и желанием помочь. Когда он упал? — Десять… нет, минут пятнадцать назад. — Вы не делали ему массаж сердца? — Простите, я не умею, мне очень жаль… — Вы двигали его? — Нет, что вы, я бы не осмелилась… Никто бы и не подумал, что она выдает ложь за ложью.
Врачи безо всяких усилий, одним синхронным движением, перевернули толстяка на спину.
— Пульса нет, дыхания нет, — бесстрастно объявила Крашеная Блондинка, словно комментировала погоду.
У меня не было ни малейшего желания оставаться и смотреть на этот фарс, но я думала, что мне не следует вот так запросто исчезать — я не хотела вызывать подозрений. Так что я прошла в дом, но осталась в коридоре у двери, откуда меня было видно и я сама могла наблюдать за происходящим. Я играла роль чувствительной шестнадцатилетней девушки, которой невыносимо видеть такие сцены, в которых идет борьба между жизнью и смертью. На самом деле мне хотелось одного: чтобы они уехали, забрали с собой труп и исчезли. Когда это произойдет, все будет кончено. Долгому ночному кошмару придет конец. Невероятная удача, которую подарил нам толстяк своей смертью от сердечного приступа, и мамин острый ум совершенно неожиданно вывели нас из запутанного лабиринта, в котором мы затерялись, и мне просто хотелось остаться с мамой вдвоем, чтобы отпраздновать это чудесное спасение.
Я привалилась к стене, время от времени поглядывая на часы, нервно царапая ногтем обои. Почему они так долго возятся? Разве они не видят, что он мертв, мертв, мертв? Я выглянула наружу и увидела, как Щекастый Бурундук разрезает ножницами футболку толстяка, обнажая волосатый торс, белый пупок, толстые груди с огромными розовыми сосками.
Когда я снова выглянула, Крашеная Блондинка подсоединяла провода к черной коробке, на которой — мама загораживала мне обзор — мигали зеленые лампочки.
Мама обернулась и посмотрела на меня, все еще в роли потрясенной домохозяйки, и на ее лице явственно читалось: «Ну не ужасно ли это, Шелли? Бедный, бедный мужчина!» Потом она снова повернулась к медикам, сочувственно прижимая руку ко рту.
Крашеная Блондинка теперь держала над головой две черные пластины, похожие на плоские утюги, в то время как Щекастый Бурундук методично снимала с рук толстяка часы, именной браслет и медный браслет против артрита. В тот момент, когда зеленые лампочки сменили цвет на оранжевый, она с силой опустила пластины-утюги на грудную клетку толстяка. Его руки и ноги конвульсивно дергались несколько секунд, как в эпилептическом припадке. Крашеная Блондинка подалась назад и приготовилась повторить реанимацию.
Смотреть на этот дергающийся труп было невыносимо, но в то же время мне хотелось смеяться. Я отвернулась, прикрывая скривившийся в усмешке рот, и прошла на кухню, где меня никто не видел. Я постояла там, пережидая, пока уляжется приступ смеха, мысленно подгоняя время, тупо разглядывая разнообразную кухонную утварь.
Оставшись одна на кухне, я начала беспокоиться насчет расхождения во времени между реальной смертью толстяка и тем, что мы назвали медикам. По моим подсчетам, эта разница составляла сорок пять минут. Заметили медики что-нибудь необычное в состоянии трупа? Могли они определить, что смерть наступила гораздо раньше? Когда начинается трупное окоченение? С Полом Ханниганом это произошло в течение первых двух часов — а возможно ли быстрее? Не может ли это стать той самой уликой, которая разоблачит нас? Может, они уже обмениваются понимающими взглядами, планируя сообщить полиции о своих подозрениях? Может, прыщавый водитель сейчас как раз водит рукой по машине шантажиста и отмечает, что двигатель холодный, в то время как он должен быть теплым, если мы говорим правду?
