Иэн Бэнкс - Пособник
И потому я откашливаюсь, смотрю в глаза Макданну и говорю:
— Хорошо. Еще два имени. — Пауза. Глотаю слюну, у меня словно что-то в горле застряло. Бог ты мой, неужели я действительно скажу это? Да, скажу. — И у меня есть для вас еще кое-что.
Макданн склоняет голову набок. Его брови беззвучно говорят: «Неужели?»
Я набираю побольше воздуха в легкие.
— Но мне кое-что и от вас понадобится.
Макданн хмурится:
— И чего же ты хочешь, Камерон?
— Я хочу завтра быть там, на похоронах.
Макданн хмурится еще сильнее. Опускает взгляд на пачку сигарет и делает ею еще два кульбита по столу. Качает головой:
— Не думаю, что смогу это сделать, Камерон.
— Сможете, — говорю я ему. — Сможете, потому что у меня для вас кое-что есть. — Я снова делаю паузу, еще один вдох, в горле у меня першит. — Оно тоже там.
Вид у Макданна озадаченный:
— И что же там такое, Камерон?
Мое сердце колотится, руки сжимаются в кулаки. Я сглатываю, в горле сухость, на глаза наворачиваются слезы, и все же я наконец выдавливаю из себя это слово:
— Труп.
Глава десятая
Карс-ов-Спелд
Я бегу вниз по склону холма, в залитую солнцем долину, а затем вверх — по противоположному склону, Энди продирается за мной сквозь кусты, вереск и папоротники. Я стряхиваю со своей руки почти все его семя и на бегу выставляю в сторону руку, чтобы листья и стебли стерли остальное. Я смеюсь. Энди тоже смеется, но выкрикивает мне вслед угрозы и оскорбления.
Я бегу вверх, вижу впереди какое-то движение и решаю, что это птица, или кролик, или какая другая живность, и чуть не налетаю на мужчину.
Я останавливаюсь. Я все еще слышу, как сзади Энди топает в гору, продираясь сквозь кусты и выкрикивая проклятия.
На мужчине кроссовки, коричневые вельветовые джинсы, рубашка и зеленая туристическая куртка. За спиной коричневый рюкзак. У него рыжие волосы и разъяренный вид.
— Вы чем это здесь занимаетесь?
— Что? Мы?.. Я?.. — говорю я, оглядываясь, и вижу, как сзади появляется Энди, он внезапно замедляет шаг, а на лице у него при виде незнакомца появляется настороженность.
— Эй, ты! — кричит незнакомец Энди.
Его голос заставляет меня подпрыгнуть. Я прячу за спину липкую руку, словно на ней яркое пятно.
— Что вы здесь делали с этим мальчишкой, а? Что вы делали? — кричит он, оглядываясь. Он засовывает большие пальцы между лямками рюкзака и курткой и выставляет вперед грудь и подбородок. — Ну-ка, выкладывай! Чем это вы тут занимались? Отвечай-ка!
— Не ваше дело, — говорит Энди, но его голос дрожит.
Я чувствую какой-то странный запах. Уж не от моих ли клейких рук? Как бы и этот тип не унюхал.
— Ты еще попробуй со мной так поговори, парень! — кричит мужчина и снова оглядывается. Изо рта у него брызжет слюна, когда он кричит.
— Вы не имеете права здесь находиться, — говорит Энди, но голос у него испуганный. — Это частное владение.
— Неужели? — говорит мужчина. — Частное владение? И это дает тебе право заниматься тут всякими гадостями?
— Мы…
— Замолкни, парень.
Этот тип делает шаг вперед, смотрит на Энди через мою голову. Он стоит так близко, что я могу до него дотронуться. Я чувствую, что запах стал еще сильнее. Господи, он сейчас обязательно унюхает. Мне хочется сжаться, спрятаться. Мужчина тыкает себя пальцем в грудь.
— Вот что я тебе скажу, сынок, — говорит он Энди. — Я — полицейский. — Он кивает, отшагивает назад и снова выпячивает грудь. — Так-то вот, — говорит он, прищуриваясь, — тебе есть чего бояться, парень, потому что тебя ожидают серьезные неприятности. — Он бросает взгляд на меня: — А ну-ка, пошли со мной, живо!
Он делает шаг в сторону. Я дрожу и не могу сдвинуться с места. Оглядываюсь и вижу Энди — вид у него неуверенный. Мужчина хватает меня за руку и тащит.
— Я сказал — пошли!
Он тащит меня за собой по лесу. Я начинаю плакать и пытаюсь вырываться, слабо сопротивляясь.
— Пожалуйста, мистер, мы ничего не делали! — завываю я. — Мы ничего не делали! Честно! Мы ничего не делали, честно, ничего такого! Пожалуйста! Пожалуйста, отпустите нас, пожалуйста, пожалуйста, отпустите нас, мы больше не будем, честно; пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Я оборачиваюсь и сквозь слезы смотрю на Энди, который следует за нами, вид у него отчаянный и растерянный. Следуя за нами сквозь кусты, он грызет костяшку пальца.
Мы уже почти на вершине холма, глубоко в кустах, под тонким прикрытием деревьев; запах очень сильный, колени подкашиваются, будто из меня вытащили все кости. Если бы этот тип не держал меня, волоча сквозь папоротники, я бы упал.
— Оставьте его! — кричит Энди, и мне кажется, что и он сейчас расплачется; всего несколько минут назад он казался таким взрослым, а теперь он опять как ребенок.
Мужчина останавливается, разворачивает меня и держит перед собой. Я спиной чувствую, что от него исходит жар, а запах стал еще сильнее.
Энди останавливается в двух-трех ярдах.
— Подойди сюда! — кричит мужчина.
Передо мной летят брызги его слюны. Энди переводит взгляд с него на меня, и я вижу, как дрожит его подбородок.
— Подойди сюда! — визжит мужчина; Энди приближается на пару футов. — Ну-ка, снимай свои штаны! — шипит человек на Энди. — А ну, снимай. Видел я вас! Видел, чем вы там занимались! А ну, снимай штаны!
Энди трясет головой и отступает назад.
Я начинаю всхлипывать.
Мужчина встряхивает меня.
— Ну ладно! — говорит он.
Наклоняется надо мной, кладет свой большой палец на молнию моих джинсов и пытается ее расстегнуть. Я сопротивляюсь и ору, но высвободиться не могу. Запах окутывает меня; это он, это его пот, его запах.
— Отпусти его, сволочь! — кричит Энди. — Никакой ты не полицейский!
Я не вижу, что делает Энди, — его от меня закрывает этот мужчина, но тут Энди врезается в него, опрокидывает на спину и кричит, а я вывертываюсь от них; я даю деру на четвереньках сквозь папоротники, затем останавливаюсь и оборачиваюсь. Мужчина схватил Энди, тот сопротивляется, а этот тип навалился на него, сгибает, прижимает к земле, Энди тяжело дышит, мычит, пытается вырваться.
— Сволочь! Отпусти меня! — кричит он. — Никакой ты не полицейский!
Мужчина молча бросает Энди в папоротники, высвобождает одну руку и бьет Энди по лицу. Сопротивление Энди слабеет, но он еще дергается; мужчина тяжело дышит, он поднимает взгляд на меня — в его выпученных глазах напряжение.
— Эй, ты, — выдавливает он, хватая ртом воздух. — Стой там! Ты меня понял? Стой там!
Меня так трясет, что я почти ничего не вижу. Слезы стоят у меня в глазах.
Мужчина стягивает с Энди штаны; я вижу, как Энди оглядывается — глаза мутные. Его взгляд останавливается на мне.
— Помоги, — хрипит он, — Камерон… помоги…
— Значит, Камерон? — говорит мужчина, взглянув на меня и спуская с себя брюки. — Вот что, Камерон, стой на месте, понял меня? Стой, где стоишь, понял?
Я трясу головой и делаю шаг назад.
— Камерон! — кричит Энди.
Мужчина возится со своими трусами, а Энди пытается вылезти из-под него. Я пячусь, почти падаю; чтобы не упасть, разворачиваюсь и на том же движении что хватает сил пускаюсь прочь; я не могу остановиться, я должен спасаться бегством; я бегу по лесу, слезы жгут мне лицо, я истерично всхлипываю, отчаянные хрипы и свисты разрывают мне грудь, горячее дыхание обжигает горло, папоротник хлещет меня по ногам, ветки стегают по лицу.
Вчера вечером я назвал Макданну два имени и соответствующие им профессии, а потом замкнулся в себе и больше не стал ничего говорить ни о них, ни о трупе. Он без конца всасывал воздух, пытаясь вытащить из меня еще что-нибудь, и в этом было что-то почти забавное — ведь именно этот звук и подсказал мне решение, меня словно озарило. Зубной врач! Я вспомнил, как ездил в Кайл, когда был в Паром-Стром — паром закрыт, вспомнил ночной кошмар, преследовавший меня, — обгоревшие останки после блеве, сэр Руфус, черные кости, черные ногти, черное дерево, распахнутые черные челюсти, то-то будет возни с картотекой у зубного; вот тогда я и подумал: а как они опознали Энди?
С именами получилось даже лучше, чем я ожидал. Теперь я вижу выход. Я чувствую себя Иудой, но зато у меня есть выход; пусть это и не очень порядочно, но за последние дни я довольно внимательно присматривался к своей особе и вынужден был признаться самому себе, что я вовсе не такой уж замечательный, как мне того хотелось.
Я представлял себя в подобных ситуациях, заранее сочинял речи — о правде и свободе и защите источников информации; представлял себе, как произношу эти речи, будучи вызван в суд свидетелем, после чего судья приговаривает меня к девяноста дням или шести месяцам заключения за неуважение к суду; но я себя обманывал. Даже если я и был готов отправиться в тюрьму, чтобы спасти кого-то другого или сделать какое-нибудь сомнительное заявление о свободе печати, то теперь знаю: я бы сделал это только для того, чтобы предстать перед публикой в лучшем виде. Я эгоист, как и все вокруг. Я вижу путь к спасению и иду по нему, а то, что это предательство, не имеет никакого значения.
