Майкл Коннелли - Забытое дело
– Приятный парень, да?
– Один из лучших.
– И ты хочешь, чтобы все это я сделала тебе за сегодняшний вечер?
– Нет. У меня в планах молнии на шее и, может быть, что-нибудь на бицепсе. Если, конечно, успеешь.
Она пожала плечами:
– Без проблем. Это же все тюремная классика. Никакого искусства. Один цвет. Сделаю. Садись сюда и снимай рубашку.
Викки отвела его в гримерный уголок, где Босх сел на табуретку рядом с полками, заставленными пузырьками с чернилами и красками, тюбиками, коробочками и пудреницами. На верхней полке стояли головы-манекены со всевозможными париками, усами и бородами. Под ними какой-то шутник наклеил бумажки с фамилиями старших офицеров подразделения.
Босх развязал галстук и снял рубашку. Под рубашкой у него была футболка.
– Я хочу, чтобы наколка была видна, но не бросалась в глаза. Если можно, сделай так, чтобы рисунок выступал, скажем, наполовину из-под ворота футболки. То есть кто знает, тот поймет.
– Понятно. Сделаю все как надо. Сиди спокойно.
Викки взяла кусочек мела и провела линии на бицепсе и шее.
– Это будут границы видимости, – объяснила она. – Тебе остается только определить положение татуировки относительно этих линий – выше или ниже. Решишь, скажешь мне.
– Ясно.
– А теперь снимай все, Гарри.
Викки произнесла это с нескрываемой чувственностью. Босх стащил футболку через голову, швырнул на стул, где уже лежали рубашка и галстук, и повернулся. Ландрет изучающе скользнула взглядом по плечам и груди. Потом протянула руку и дотронулась до шрама на левом плече.
– Свежий.
– Старый.
– Да, Гарри, давненько же я тебя таким не видела.
– Наверное.
– Тогда ты был парень хоть куда, в форме. Тогда ты мог уговорить меня на все, даже на то, чтобы поступить служить в полицию.
– Ну уж нет. В машину я тебя завлек, согласен, но в управление ты пришла без меня. Так что вини себя.
Он смутился и почувствовал, как по коже растекается тепло. Их связь двадцать лет назад оборвалась беспричинно, просто потому что ни один, ни другая не искали привязанности и не ждали ее от партнера. Пути их разошлись, но они остались друзьями, и дружба только окрепла, когда Босха перевели в голливудское подразделение.
– Смотрите-ка, покраснел, – рассмеялась Ландрет. – Столько лет прошло, а он краснеет.
– Ну ты же знаешь…
Босх не договорил и замолчал. Ландрет подкатила табурет на колесиках, села и, протянув руку, потерла подушечкой большого пальца старую татуировку с изображением туннельной крысы на правом плече.
– А вот это я помню. Держится не очень хорошо, да?
Он кивнул. Сделанный много лет назад, во Вьетнаме, рисунок утратил четкость линий, полинял. Рассмотреть черты крысы, выходящей из туннеля с автоматом наперевес, было уже невозможно. С расстояния в несколько шагов татуировка вообще больше походила на синяк.
– Я и сам-то держусь не очень, Викки.
Ландрет пропустила жалобу мимо ушей и принялась за работу. Сначала она, пользуясь карандашом для подведения глаз, наметила контуры обеих татуировок. На шее Майкла Аллена Смита был изображен так называемый гестаповский воротничок: парные молнии слева и справа – знак отличия СС. Они символизировали эмблемы на воротнике мундира, который носили элитные войска Гитлера. Ландрет легко и быстро изобразила их на шее Босха. Было щекотно, и ему с трудом удавалось сидеть смирно. Настала очередь татуировки на бицепсе.
– На какой руке? – спросила она.
– Думаю, на левой.
Босх представил, как сыграет с Маккеем. В воображаемом сценарии ситуация развивалась таким образом, что он оказывался справа от него. А значит, в поле зрения Маккея должна попасть левая рука.
Ландрет попросила его подержать фотографию Смита так, чтобы она смогла скопировать рисунок: череп со свастикой внутри кружка на короне. Так и не признавшись ни в одном из трех убийств, за которые его осудили, Смит никогда не скрывал своих расистских убеждений и источников происхождения украшавших – или уродовавших – его тело символов. Череп на бицепсе, рассказывал он, был скопирован с пропагандистской афиши времен Второй мировой войны.
Переход с шеи на руку позволил Босху перевести дыхание, а Ландрет занять его разговором.
– Что у тебя нового? – спросила она.
– Все по-старому.
– Надоело отдыхать?
– Можно и так сказать.
– Чем занимался?
– Разобрал пару старых дел. Провел какое-то время в Лас-Вегасе. Хотелось побыть с дочкой.
Викки отстранилась и с удивлением посмотрела на него.
– Да я и сам удивился, когда узнал, – сказал Босх.
– Сколько ей?
– Уже шесть.
– А сейчас у тебя есть возможность видеться с ней? Ты же все-таки на работе.
– Не важно, ее там уже нет.
– И где же она?
– Мать забрала ее с собой в Гонконг.
– В Гонконг? А что она забыла в Гонконге?
– У нее там работа. Подписала контракт на год.
– С тобой не посоветовалась?
– Просто сообщила, что уезжает, и все. Наверное, правильнее сказать – поставила в известность. Я проконсультировался с юристом; выяснилось, что сделать в общем-то ничего нельзя.
– Но это же несправедливо, Гарри.
– Ничего, как-нибудь… Я разговариваю с ней раз в неделю. Вот заработаю отпуск и слетаю туда.
– Я имею в виду другое. Не то, что это несправедливо по отношению к тебе. Я говорю о девочке. Ей нужно быть рядом с отцом.
Босх кивнул. Больше сказать было нечего. Через несколько минут Ландрет закончила с предварительной работой, открыла чемоданчик и достала пузырек со специальными голливудскими чернилами для татуировок и похожий на ручку аппликатор.
– Эти называются «Бикблю». В тюрьме чаще всего пользуются именно ими. Я только нанесу их на кожу, без прокалывания, так что все должно сойти через пару недель.
– Должно?
– Обычно сходит. По крайней мере в большинстве случаев. Хотя всякое случается. Был у меня один актер. Ему на руку требовалось нанести туз пик. И представляешь, не сошло. То есть сошло, но не совсем. В конце концов ему ничего не осталось, как сделать настоящее тату поверх моего. Не скажу, что парень очень рад.
– Я тоже вряд ли буду рад, если до конца жизни останусь с эсэсовскими молниями на шее. Э-э, послушай, Викки, пока ты еще не начала, может быть… – Он не договорил, увидев, что она смеется.
– Шутка, Босх. Расслабься. Это называется голливудской магией. Потрешь хорошенько, и ничего не останется. Ясно?
– Ясно, – пробурчал он.
– А раз ясно, то сиди смирно и не мешай мне делать мою работу.
Медленно и осторожно Ландрет наносила темно-синие чернила на контуры карандашного рисунка. Время от времени она промокала их тряпочкой и то и дело приказывала не дышать, на что Босх отвечал, что не может не дышать. Примерно через полчаса Викки закончила работу и подала ему зеркало. Босх придирчиво изучил результат их совместных трудов. Выглядела татуировка неплохо, совсем как настоящая. А еще ему было непривычно видеть у себя на шее эти зловещие символы ненависти.
– Рубашку можно надеть?
– Подожди немного, пусть подсохнет.
Викки снова дотронулась до шрама на плече.
– Ты получил это тогда, в туннеле? В тебя ведь стреляли?
– Да.
– Бедненький Гарри.
– Я бы сказал, Везунчик Гарри.
Ландрет стала складывать инструменты, а он все сидел на табуретке, без рубашки, чувствуя себя неловко и не зная, что делать дальше.
– Что в расписании на вечер? – спросил он, потому что не придумал, о чем еще можно спросить.
– В расписании? У меня? Ничего. Я ухожу.
– Так ты закончила?
– Да, у нас сегодня была дневная смена. Представь, проститутки оккупировали чуть ли не целый отель возле Кодак-центра. Разумеется, новый Голливуд позволить себе такое не может. Четверых мы взяли.
– Извини, Викки, не знал, что задерживаю тебя, пришел бы раньше. Черт, а я еще проторчал внизу с Эдгаром. Почему не сказала, что осталась из-за меня?
– Не переживай, все в порядке. Приятно было повидаться. А еще я хотела сказать, что рада твоему возвращению.
Босх вдруг встрепенулся, словно вспомнил о чем-то.
– Послушай, как насчет пообедать в «Массо»? Если ты, конечно, не торопишься в «Спортсмен лодж» на прощальный вечер Шери Райли?
– Нет, в «Спортсмен лодж» меня не тянет. Слишком напоминает киношные вечеринки. Они мне, кстати, тоже не нравились.
– Тогда что? «Массо»?
– Уж и не знаю, можно ли показаться в приличном заведении с такой откровенно расистской свиньей.
На сей раз Босх распознал шутку. И улыбнулся. Викки ответила улыбкой и сказала, что не прочь пообедать.
– Но только при одном условии, – добавила она.
– И что ж это за условие?
– Я пойду, если ты наденешь рубашку.
Глава 27
Будильник не понадобился – на следующее утро Босх проснулся сам ровно в половине шестого. В этом не было ничего необычного, подобное случалось с ним и раньше, когда расследование достигало кульминации. Время бодрствования всегда перевешивало время сна. По графику до смены оставалось еще двенадцать часов, но он знал, что уже не сомкнет глаз, знал, что наступивший день станет поворотным. Какой уж тут сон.
