Мартин Смит - Красная площадь
— Не знаю, — Аркадий разыскал водку, притаившуюся за бутылкой «бурбона».
«Зачем люди пьют? Француз, итальянец, испанец — для успеха в любовных делах. Англичанин — чтобы расслабиться. Русские откровеннее, — подумал Аркадий. — Они пьют, чтобы напиться». Именно этого ему и хотелось в данный момент.
Людмила была тут как тут. Она возникла из дыма, глядя во все глаза, и спрятала его стакан.
— Все валят на Сталина, — сказала она.
— Вряд ли это справедливо, — Аркадий пошарил между бутылками и ведерком со льдом в поисках другого стакана.
— Все параноики, — сказала она.
— Я в том числе, — стакан исчез.
Людмила понизила голос и заговорщически пророкотала:
— Знаете ли вы, что Ленин жил в Мюнхене под фамилией Мейер?
— Нет.
— Знаете ли вы, что царя расстрелял еврей?
— Нет.
— Все плохое, чистки и голод, вершилось руками окружавших Сталина евреев, чтобы истребить русский народ. Он был пешкой в их руках, козлом отпущения. Как только поднял руку на врачей-евреев, тут ему и наступил конец.
Стас в свою очередь спросил Людмилу:
— А ты знаешь, что в Кремле ровно столько уборных, сколько в Иерусалимском храме? Подумай над этим.
Людмила ретировалась.
Стас налил Аркадию.
— Интересно, донесет она об этом Майклу или нет? — он обвел комнату горящим злым взглядом, не оставляя никого без внимания. — Сброд.
Разгорелись споры. Аркадий уединился на лестничной площадке с таким же мизантропом — немцем лет двадцати с небольшим, с бегающими глазами, который, как и пристало интеллектуалу, был одет в черное. Ниже, на ступеньках, рыдала девица. «Ни одна порядочная русская вечеринка не обходится без споров и без девицы, рыдающей на лестнице», — подумал Аркадий.
— Жду, когда можно будет поговорить с Ириной, — сказал немец по-английски, с некоторым трудом подбирая нужные слова.
— Я тоже, — сказал Аркадий.
Последовало молчание, вполне устраивавшее Аркадия. Потом парень выпалил:
— Малевич бывал в Мюнхене.
— Ленин тоже, — добавил Аркадий. — Или Мейер?
— Художник.
— А-а, художник. Тот самый Малевич, художник русской революции, — Аркадий чувствовал себя несколько глупо.
— Между русским и немецким искусством существуют традиционные связи.
— Существуют.
«Кто станет с этим спорить», — подумал Аркадий.
Паренек рассматривал свои обкусанные до мяса ногти.
— «Красный квадрат» символизировал конец искусства.
— Правильно, — Аркадий одним глотком выпил полстакана водки.
Парень вдруг прыснул, словно вспомнил что-то забавное.
— В 1918 году Малевич сказал, что футбольные мячи запутанных веков сгорят в искрах кипящих световых волн.
— Кипящих световых волн?
— Кипящих световых волн.
— Потрясающе, — Аркадию захотелось узнать, что пил Малевич.
Ирина почти не оставалась одна, и Аркадий никак не мог подойти к ней. В то время как он лавировал между беседующими, его захватил Томми и подвел к висящей на стене огромной карте Восточной Европы с обозначенными свастиками и красными звездами позициями немцев и русских накануне гитлеровского вторжения.
Томми сказал:
— Потрясающе. Мне только что сказали, кем был ваш отец. Один из великих умов прошлой войны. Мне не терпится точно обозначить, где находился ваш отец, когда немцы начали терпеть поражение. Вот было бы здорово, если бы вы показали!
Это была карта вермахта. Названия населенных пунктов и рек были на немецком языке. Далеко расположенные друг от друга линии вились кругами по украинской степи; штрихи предупреждали о болотах Бессарабии; отдельными фронтами сосредоточились свастики, чтобы ринуться на Москву, Ленинград и Сталинград.
— Не имею ни малейшего представления, — ответил Аркадий.
— Ни даже намека? Ну хоть какие-нибудь эпизоды он вам рассказывал? — умолял Томми.
— Только тактику, — вмешался в разговор Макс. — Прячься по ямам и бей противника ножом в спину. Неплохая тактика, когда тебя одолели и разбили, — он повернулся к Аркадию: — Чувствуете себя побежденным? Считайте, что вопроса не было. Однако странно, что отец стал генералом, а сын следователем. Хотя сходство имеется: в обоих случаях склонность к насилию. А что думаете вы, профессор? Вы ведь медик.
Приехавший с Максом психолог все еще следовал за ним по пятам.
— Возможно, дискомфорт в условиях нормального общества, — сказал он.
— Советское общество — не нормальное общество, — возразил Аркадий.
— Тогда скажите, — заметил Макс, — объясните нам, почему вы следователь. Ваш отец предпочел убивать. Именно таким путем становятся генералами. Утверждать, что генерал ненавидит войну, все равно что утверждать, что писатель ненавидит книги. С вами иначе. Вы предпочитаете явиться на место после убийства. Вам достается кровь, и никакой забавы.
— Скорее похож на жертву, — сказал Аркадий.
— В таком случае, что вас влечет? Вы живете в одном из самых худших обществ на земле и к тому же выбираете самую худшую его часть. Чем привлекает ужасное? Коллекционированием трупов? Тем, что можно отправить в тюрьму на всю жизнь еще одну отчаявшуюся душу? Как сказал бы мой друг Томми: что ты с этого имеешь?
Вопросы неплохие. Аркадий сам задавал их себе.
— Дозволенность, — ответил он.
— Дозволенность? — удивленно повторил Макс.
— Да. Совершив убийство, человек (в случае ареста) некоторое время находится под следствием. Следователю дозволено проводить дознание на разных уровнях, он имеет возможность увидеть многое с самой неожиданной стороны. Раскрытие преступления чем-то сродни многоэтажному дому в разрезе: видишь, как один этаж следует за другим, какая дверь куда ведет.
— Итак, убийство имеет отношение к вопросам социологии.
— К советской социологии.
— При условии, что люди говорят правду. Но, я думаю, они обычно лгут.
— Убийцы лгут.
Аркадий заметил, что свита Макса переместилась к ним. Стас наблюдал за происходящим из угла. Ирина принимала участие в другом разговоре, стоя спиной к ним в коридоре, ведущем на кухню. Аркадий пожалел, что вообще раскрыл рот.
— Кстати, о правдивых ответах. Как давно вы слушаете по радио Ирину? — спросил Макс.
— Около недели.
Казалось, Макс впервые искренне удивился.
— Всего неделю?! Ирина уже давно ведет передачи. Я думал, вы скажете, что много лет преданно сидели у приемника.
— У меня не было радио, — Аркадий посмотрел в сторону коридора. Ирины там не было.
— А неделю назад оно у вас было. И вот вы в Мюнхене! И именно на этой вечеринке! Потрясающая цепь совпадений! — воскликнул Макс. — Вряд ли объяснишь это простой случайностью.
— Может быть, повезло, — вступил в разговор Стас. — Макс, нам хотелось бы побольше узнать о твоей телевизионной карьере. Что из себя представляет Донахью? И еще о твоем совместном предприятии. Я всегда представлял тебя вдохновителем, а не бизнесменом.
— Только сначала Томми расскажет мне о своей книге, — улыбнулся Макс.
— Мы как раз подошли к самому интересному, — сказал Томми.
Аркадий выскользнул из комнаты. Он нашел Ирину на кухне. Она брала сигареты из лежащего на полке начатого блока. Томми был весьма нерадивым поваром: вся кухня с ее яркой пластмассовой мебелью была сплошь усеяна кусочками моркови и листиками сельдерея. На полке для поваренных книг стоял портативный телевизор. На стене висел плакат с изображением прародительницы арийцев. Часы показывали два часа ночи.
Ирина чиркнула спичкой. Аркадий вспомнил, как тогда, при самой первой их встрече, она, испытывая его, попросила дать ей прикурить. На этот раз не попросила об этом.
Ему вспомнилось, что в тот, первый раз, он был невозмутим. Теперь во рту пересохло, дыхание перехватило, слова куда-то провалились. Зачем ему нужно снова пытаться заговорить с ней? Проверить, до какой глубины унижения он способен пасть? Или же, как собака Павлова, он напрашивался на пинки?
Самым необычным было то, что Ирина в значительной мере оставалась все той же Ириной и в то же время не имела с ней ничего общего. Словно в знакомую ему оболочку вселилась совсем другая женщина. Ирина сложила руки на груди. Кашемир и золото не имели ничего общего с тряпьем, в котором она щеголяла в Москве в давние времена. Внешний облик, который он все годы хранил в памяти, остался прежним, но это была всего лишь маска. Из-под маски смотрели совсем другие глаза.
Аркадию довелось побывать во льдах Арктики. Но там было не так холодно, как сейчас в комнате. Такое бывает, если ты когда-то был близок с женщиной, а теперь больше не мил ей, испарился из ее памяти, как бы вращаешься вокруг Солнца, лучи которого погасли для тебя.
— Как ты сюда попал? — спросила она.
