Татьяна Степанова - Драконы ночи
– Чего же не на машине к провалу приехал, а на катере? Испугался, что тачка твоя навороченная уже один раз засветилась?
– Как это засветилась? Почему, где?
– На шоссе в Елманово, а перед этим на остановке у рынка, откуда ты забрал сына учителя.
– Я клянусь вам, что… я не был ни в каком Елманове и у рынка тоже не был, точнее, был…
– Ну?
– Я сто раз, наверное, мимо проезжал, но к убийству мальчишки я непричастен. Я снова и снова это вам повторяю. Я клянусь вам чем угодно.
– Чем же ты клянешься? – Шапкин смотрел мимо него или сквозь него. Катя видела, он смотрел на зеркало, по-прежнему держа в руках открытый альбом.
Сначала, как только этот альбом достали из «бардачка» «Вольво», Катя подумала, что вот оно, еще одно доказательство вины: альбом с рисунками. Но там оказались фотографии. Судя по всему, это был старый семейный альбом. Только вот что за семья была запечатлена на снимках, ей никак не удавалось разглядеть.
– Чем угодно, чем хотите. Здоровьем своим, жизнью, счастьем, именем…
Тут Симон вдруг запнулся. Фраза должна была звучать как общепринятая слегка старомодная формула: «клянусь именем божьим», но он словно споткнулся об нее.
– Клянусь… inimicus occultus.
– Это еще что за…?
– Только без ругани, – резко оборвал Симон. – Неважно, что это. Этого я не нарушу никогда. Я никого не убивал, напротив, я приехал сюда, чтобы разобраться, если хотите расследовать одно давнее происшествие, убийство… цепь смертей, которая имеет непосредственное отношение к моей семье, нашему роду и вот уже полвека мешает, не дает нашей семье жить, чувствовать себя в покое, в безопасности… Можно мне альбом?
– Бери, – сказал Шапкин. – Это что же, и есть твоя родня?
Катя быстро вышла из гаража, позвав жестом за собой оперативника, закончившего осмотр.
– Срочно нужен диктофон, – шепнула она. – Как бы достать, а?
Опер глянул на нее, пререкаться не стал, мол, «ты кто такая здесь».
– В дежурной машине есть.
– Пусть будет у вас, включите, но ему не показывайте, просто держитесь поближе, чтобы записалось отчетливо. Он псих и маньяк, подобные типы в любую минуту могут отказаться от своих показаний.
После его «оccultus» и той странной, но многозначительной запинки, которой она предшествовала, ПОДОЗРЕНИЕ снова обрело свою прежнюю силу. Сейчас, глядя на Симона – по паспорту уроженца Киева Семена Трущака, Катя не верила ни единому его слову насчет «я нанял мальчишек за деньги, чтобы спуститься в провал».
ОН ДАЛ ИМ ДЕНЬГИ И ЗАПУДРИЛ МОЗГИ. ОН ИХ ОБМАНУЛ, ОН ПРИВЕЗ ИХ ТУДА, ЧТОБЫ УБИТЬ, КАК ДО ЭТОГО УБИЛ ВОСЬМИЛЕТНЕГО МИШУ. САМ ТОГО НЕ ЖЕЛАЯ, ОН ВЫДАЛ СЕБЯ СЕЙЧАС ЭТОЙ СВОЕЙ ОККУЛЬТНОЙ АБРАКАДАБРОЙ.
МОЖЕТ БЫТЬ, ОН И НЕ ПЕДОФИЛ В КЛАССИЧЕСКОМ ПОНИМАНИИ. ВОЗМОЖНО, САТАНИСТ, ТАКИЕ НЕ В СИЛАХ УДЕРЖАТЬСЯ ОТ ЖЕЛАНИЯ ПОХВАСТАТЬСЯ СВОИМИ ВООБРАЖАЕМЫМИ СПОСОБНОСТЯМИ И ЗНАНИЯМИ. И ЭТО СЕЙЧАС ТОЛЬКО НАМ НА РУКУ.
ЕСЛИ БЫ В АЛЬБОМЕ ОКАЗАЛИСЬ РИСУНКИ, НАБРОСКИ, ТО ВСЕ ВООБЩЕ ВСТАЛО БЫ НА СВОИ МЕСТА. НО ТАМ СНИМКИ. А ПОЭТОМУ РИСУНКИ И ВСЕ, ЧТО К НИМ ОТНОСИТСЯ – БУМАГУ, КАРАНДАШИ, УГОЛЬ, КРАСКИ, НАДО ИСКАТЬ. НАДО ПЕРЕВЕРНУТЬ ВВЕРХ ДНОМ ЭТОТ ЧЕРТОВ ДОМ!
Симон открыл альбом. Он молчал. Пауза затягивалась.
– Ну? – не выдержал Шапкин. – Долго будешь вола вертеть?
– Это мой отец, это вот дед, – Симон ткнул в снимок. – Фотография сделана в сорок шестом году в Одессе, цирк приехал туда на гастроли. Отцу было тогда лет двенадцать и он уже начал выступать вместе с дедом в их номере. Они были жонглеры-эксцентрики и одновременно клоуны. Трущаки – отец и сын, после войны они были любимцами одесской публики.
– И что с того?
– Это вот вторая жена моего деда Каролина, а это его младший брат Симон. Он никогда не выступал на арене под фамилией Трущак, у него был итальянский псевдоним, который он сам выбрал себе в середине двадцатых, когда вынужден был бросить свое прежнее занятие и поступить в цирк. Мой дед посоветовал ему это сделать тогда.
– Податься в жонглеры-клоуны?
– Стать фокусником-гипнотизером. Представлять на арене…
– Фокусы-покусы?
– Представлять иллюзии. – Симон перевернул несколько страниц. – В юности он учился в Киеве на медицинском факультете, был учеником знаменитого доктора Даля, увлекался парапсихологией, возможностями гипноза.
– Даль, это который из словаря, что ли?
– Однофамилец, знаменитый гипнотизер, вылечивший от депрессии Рахманинова. Он вернул ему способность писать музыку, используя метод гипнотического внушения. Брат моего деда был его лучшим и самым талантливым учеником, но он всегда мечтал превзойти своего учителя. Он пробовал себя на факультете, пытался заявить о себе как ученый в совершенно новой области. Но тогда, в конце двадцатых, такие штуки, как парапсихология, гипноз, называли «опиумом для народа», можно было и в Соловки загреметь. И он решил уйти в цирк. Он был еще совсем молодой, но почти сразу стал известен как гипнотизер-иллюзионист. Выступал он сначала под маской индийского факира. Вся Одесса хотела видеть его на арене. Помните у Ильфа и Петрова «приехал йог, раздача слонов»? Это навеяно его сценическим образом, его искусством. В двадцать шестом году он отплыл из Одессы в Марсель, потом переехал в Париж. Там встречался с Полем Седиром, который в то время сам увлекался гипнозом и гаданием с помощью зеркал. После этой парижской встречи, которую брат моего деда помнил потом всю жизнь, в его программе появились новые, до этого невиданные номера с зеркалами. Он не только показывал фокусы на арене, он внушал с помощью гипноза зрителям некие… не знаю, как бы это точнее сказать – иллюзии, галлюцинации, отчего эффект трюков стократно усиливался. Публика видела то, чего не было. До этого факиры укладывали своих ассистенток в закрытый куб – ну вот примерно в такой, – Симон указал на черный ящик с монограммой Walenty, – и распиливали. И все – даже дети в цирке знали, что это туфта, что там две ассистентки, а не одна. Брат моего деда стал использовать ящик из прозрачного стекла. И когда туда ложилась его ассистентка и мечи сквозь отверстия вгонялись в стенки, публика видела, как они входят в человеческое тело. Но это была иллюзия, галлюцинация, которой он добивался с помощью гипноза и особым образом установленных на арене цирка зеркал. Сила внушения была такова, что его воле подчинялись сразу несколько сотен человек – партер, ложи, галерка, работники кулис, артисты-коллеги – все во время его номера видели под гипнозом то, что он хотел им внушить.
Но не только зрители восхищались его талантом, его заметило и решило использовать для себя ГПУ.
– Валенти завербовали? – спросила Катя.
Она слушала его и… Его голос звучал ровно, журчал как ручей. И все вроде бы оставалось в силе: подозрение, сомнение, его «occultus», уверенность, что все это от первого до последнего слова ложь и бред – как и его прозвище Симон, как и его глаза, которые он держал опущенными вниз, как и это зеркало, мерцавшее за его спиной…
Разбитое колдовское зеркало…
Залитое когда-то чем-то, утратившим от времени свой настоящий вид и цвет…
Маньяк… убийца…
КТО СКАЗАЛ, ЧТО В СТАРЫЕ РАЗБИТЫЕ ЗЕРКАЛА ЛУЧШЕ НЕ ЗАГЛЯДЫВАТЬ НИКОМУ И НИКОГДА?
Кто это сказал? Она услышала это там – в вагоне-ресторане «Северо-Западного экспресса»? Нет, там о зеркалах и речи не шло. Там даже не упоминалось ГПУ, там говорили об НКВД…
КАК ОН СТРАННО ЕГО НАЗЫВАЕТ – БРАТ МОЕГО ДЕДА, ТАК ДЛИННО, ТАК НЕУКЛЮЖЕ И ТАК… ОСТОРОЖНО. И НИКОГДА ПО ИХ ОБЩЕЙ ФАМИЛИИ – ТРУЩАК. И НИКОГДА – ВАЛЕНТИ…
– А правда, что Валенти приглашали в Кремль, что он встречался с Берией?
Шапкин изумленно воззрился на Катю.
– Уже после войны в нашей семье стало известно, что его хотели привлечь для лечения сына Сталина, страдавшего от пьянства, – ответил Симон. – Но Берия так и не решился подсунуть Сталину в качестве лекаря циркача, трюкача…
– Своего агента? Так он был завербован? – настойчиво повторила Катя.
– Еще перед той своей поездкой в Париж к Полю Седиру.
– Что за фраер? – хмыкнул Шапкин.
– Оккультист, широко известный тогда в Европе. После встречи с ним брат моего деда, видимо, и решил для себя, что дело не только в гипнозе, внушении и тщательно изучаемой им метапсихологии. Что всего этого НЕДОСТАТОЧНО для тех задач и целей, которые он для себя ставил, решения которых требовали, добивались от него… перед войной Ежов, а потом и другие…
– Органы безопасности пользовались его способностями? – спросила Катя.
– Возможно, точно этого я не знаю, в нашей семье ходили слухи, что он бывал у Абакумова, его перевод в столичный цирк был организован им. Москва аплодировала фокуснику-гипнотизеру. А на Лубянке он был еще и чем-то вроде консультанта, тренера, работал со специальной агентурой, готовил ее… ну, к выполнению задач, выходивших за рамки обычных операций. Он работал над развитием сверхспособностей у тех учеников, которые должны были… с которыми он контактировал в диверсионной школе. Это было связано с так называемым «внушением на расстоянии», с практикой «провоцируемых галлюцинаций», в ходе которых ученик в зависимости от поставленной задачи становился либо «воском», либо «оружием». Или полностью подчинялся воле того, кто им управлял, мог кинуться в огонь, не чувствуя боли и не испытывая никаких для себя последствий, превратиться в камикадзе, или же сам получал часть той силы, что… Нет, с этим как раз дело буксовало, – Симон криво усмехнулся. – Брат моего деда понимал, что для обретения настоящей силы, истинной власти, что подчиняет себе время, реальность, жизнь, смерть, – для этого гипноза, метапсихологии, психоанализа недостаточно. Тут требуется нечто иное. То, что искал, нашел и тайно практиковал в Париже оккультист Поль Седир, практиковал до тех пор, пока ЭТО не вырвалось у него из-под контроля и не сломало ему шею.
