Артур Хейли - Сильнодействующее лекарство
— Сэр, ваши слова — самый лучший для меня подарок, — ответила Селия, причем совершенно искренне.
Последовавшее за этим голосование по вопросу о перестройке политики компании было единогласным.
Воздействие декларации «Фелдинг-Рот» оказалось весьма ощутимым, однако в целом она не получила того отклика среди широкой публики, на который надеялась Селия.
Врачам, за редким исключением, она пришлась по душе.
Среди врачей были и такие, кто выступал против. Свой протест они обосновывали тем, что они, а не фармацевтическая компания, должны советовать больным, какие лекарства и когда принимать или не принимать. Но таких врачей было незначительное меньшинство.
Декларации «Фелдинг-Рот» уделялось широкое внимание в рекламных мероприятиях компании, ограниченных, правда, научными и медицинскими журналами. Вначале Селия поддержала идею использовать для рекламы газеты и другие массовые печатные издания, но затем вняла доводам, что это может вызвать нарекания профсоюзов медицинских работников. Как и в ФДА, там косо смотрели на попытки непосредственного воздействия на потребителя, когда речь касалась рецептурных средств.
Вероятно, по этой причине декларация компании нашла довольно слабое отражение на страницах газет. «Нью-Йорк тайме» поместила лишь заметку в два параграфа в колонке финансовых новостей. «Вашингтон пост» опубликовала аналогичное сообщение на своей последней странице. Другие газеты ограничились лишь краткой информацией, да и то в тех случаях, когда им удавалось выкроить несколько свободных строк. Телевидение, несмотря на все старания рекламного отдела компании, так и не откликнулось на эту новость.
Реакция различных фармацевтических компаний на декларацию «Фелдинг-Рот» была неоднозначной.
— Дешевый трюк, грязная самореклама, и только! — так отозвался об инициативе «Фелдинг-Рот» представитель одной из таких компаний. Причем заявил об этом публично.
Другие замечали по этому поводу, что «Фелдинг-Рот» стремится быть «святее самого папы римского» и что все это может нанести ущерб отрасли в целом; при этом, правда, не указывалось, какой именно. Однако среди конкурирующих фирм нашлись и такие, где не скрывали своего восхищения.
— Честно говоря, — признался Селии один из уважаемых лидеров отрасли, — мне жаль, что подобная мысль не осенила нас первыми.
— В общем, все это доказывает лишь одно, — призналась Селия в разговоре с Эндрю, — а именно: всем сразу угодить невозможно.
— Не торопись с выводами, — заметил ее муж. — Ты сделала доброе дело, но круги по воде уже идут вовсю. Со временем ты сама удивишься, как далеко они могут зайти.
Но этим дело не ограничилось. Давали о себе знать и другие «круги» — последствия скандала с монтейном. В том числе и от камня, брошенного с Капитолийского холма в Вашингтоне.
Если бы слово «демагог» или «демагогос» не родилось в Древней Греции где-то во времена Клеона, его все равно пришлось бы изобрести, чтобы определить сущность члена сената США Денниса Донэхыо. Более яркого представителя этого племени быть не могло.
С самого рождения он купался в богатстве и привилегиях, однако постоянно пытался из себя изображать, как он говорил, «сына простых людей, выходца из народа, кость от кости тех, кто всего ближе к земле». Большей несуразности выдумать было невозможно, но, как часто бывает, постоянное повторение возымело свое действие и на сей раз: нашлось немало тех, кто свыкся с этими словами и стал в них верить.
Сенатору нравилось также, когда его изображали «защитником бедняков и угнетенных, врагом их притеснителей». В действительности же если он и питал к «беднякам и угнетенным» чувство сострадания, то запрятано оно было так глубоко, что оставалось тайной души Донэхью, известной лишь ему одному. Но вот пользу для себя извлечь из этого он умел.
Донэхью мчался в любую точку страны, где бы ни разгоралась очередная, и к тому же сенсационная с точки зрения прессы, схватка в духе сражения Давида с Голиафом. Донэхью с ходу вступал в бой на стороне Давидов, даже когда правда, по мнению людей здравомыслящих, была на стороне голиафов.
— Давидов всегда больше, а значит, от них больше пользы, когда наступает пора выборов, — как-то раз слетело с языка у одного из помощников сенатора.
Он давным-давно смекнул, что там, где речь идет о трудовых конфликтах и безработице, открываются широкие возможности для честолюбивого политика. Именно поэтому, когда уровень безработицы поднимался выше обычного, сенатора можно было увидеть в очередях у бирж труда, где он вступал в разговоры с теми, кто пытался найти себе работу. Делалось это под предлогом «необходимости лично убедиться и удостовериться в положении безработных».
Весьма примечательно, что о намерениях сенатора всегда становилось заранее известно, и, когда он появлялся на месте события, его уже ждали телевизионщики и фоторепортеры. Ну и конечно же, его всем знакомое лицо с написанным на нем выражением растроганности во время беседы с безработными появлялось в программах телевизионных новостей в тот же вечер и на следующее же утро — на страницах газет.
Что касается прочих аспектов жизни «простых людей», то не так давно сенатор счел весьма полезным выступить с возражениями против не облагаемых налогами воздушных путешествий по первому классу, услугами которых пользовались представители делового мира. Если людям угодно пользоваться подобными особыми привилегиями, заявил сенатор, они должны оплачивать их из собственного кармана, а не за счет налогоплательщиков. Он выступил в сенате с предложением снять подобные налоговые ограничения, хотя отлично понимал, что этому законопроекту суждено умереть в тенетах законодательного процесса.
Зато в прессе его инициатива вызвала целую шумиху. Дабы подлить масла в огонь, сенатор Донэхью заявил, что сам он намерен путешествовать туристическим классом, о чем не забывал сообщить газетчикам накануне каждого своего перелета. При этом ни один пассажир первого класса не пользовался таким вниманием, как примостившийся в хвостовом отсеке в кресле салона туристического класса Донэхью. Надо ли говорить, что он предпочитал умалчивать в своих публичных выступлениях, что при этом путешествует преимущественно в комфортабельных частных самолетах — либо взятых напрокат семейной кредитной компанией, либо одолженных у друзей.
Донэхью был приземист. Щечки его горели розовым румянцем, и он выглядел моложе своих сорока девяти лет. Он был тяжеловат, но без лишнего жира. Большую часть времени, особенно на людях, он прямо-таки лучился дружелюбием, постоянно расплывался в широкой улыбке. Костюм сенатора и даже его прическа носили отпечаток продуманной небрежности, что должно было соответствовать облику «парня из народа».
И хотя объективные наблюдатели прекрасно понимали, что Донэхью — всего лишь оппортунист, он пользовался искренними симпатиями многих не только в своей партии, но и среди политических противников. Объяснялось это, в частности, тем, что он обладал чувством юмора и умел принимать шутки на свой счет. Кроме того, это был человек живой, с ним всегда было интересно.
Все это, по-видимому, служило причиной успеха, которым он пользовался у прекрасного пола и, как поговаривали, не упускал случая ответить взаимностью, несмотря на то что считался добропорядочным семьянином и частенько появлялся в обществе с женой и детьми-подростками.
Таков был сенатор Донэхью, ударом молотка в десять утра в первый вторник декабря месяца призвавший к вниманию сенатский подкомитет по этике торговли и заявивший, что начинающиеся слушания он откроет собственным коротким заявлением.
Председатель и другие сенаторы — члены подкомитета сидели за столом, напоминающим подкову. Ее концы были направлены к свидетелям и публике. Из трех широких окон были видны фонтан и парк, примыкавший к зданию сената. Зал украшал мраморный камин. На бежевых гардинах был выткан государственный герб Соединенных Штатов.
— Все мы, здесь присутствующие, — начал читать Донэхью заранее подготовленный текст, — знаем о страшной, потрясшей весь мир трагедии с детьми, чьи умственные способности и другие нормальные жизненные функции оказались нарушенными действием препарата, который еще до недавнего времени прописывался и продавался у нас в стране. Этот препарат — монтейн.
Сенатор был умелым оратором, и более ста человек, собравшихся в зале, напряженно внимали его властному голосу. На него были устремлены объективы телевизионных камер.
— Цель этих слушаний, — продолжал Донэхью, — определить, кто несет ответственность за ряд событий, а также…
Селия — в списке свидетелей она значилась первой — слушала вступительное слово сенатора. Все шло так, как она и ожидала. Она сидела за покрытым зеленым сукном столом. Соседнее с ней место занимал адвокат Чайлдерс Куэнтин. Она уговорила его не отказать в любезности и взять на себя эту дополнительную ответственность:
