Питер Джеймс - Антихрист
Кейси Сьюзан собиралась послать большой букет цветов. Что она подарит родителям – будет зависеть от того, приедут они или нет. Если не приедут, она подарит им уик-энд в Вегасе.
И затем она почувствовала в животе легкий толчок – будто напоминание о том, что есть еще кое-кто, кого тоже не следует забывать в это Рождество. Такие толчки начались всего несколько дней назад, и это было удивительное в своей новизне ощущение.
Она успокаивающе положила ладони на живот.
– Привет, Малыш, – сказала она. Она называла его Малышом потому, что не хотела звать его настоящим именем. Джон сказал, что, если они дадут ему имя – Элис, или Том, или Николас – как угодно, – это слишком привяжет их к нему.
– Это твое первое Рождество, Малыш. Как оно тебе? Ты уже написал письмо Санте?
О мистере Сароцини не было ни слуху ни духу с того самого утра после операции, когда он пришел к ней в палату. Она сказала Джону, что это ее ничуть не обижает, что так даже легче, – но в глубине души обижало. Обижало потому, что выглядело еще более сухо и по-деловому, чем требовалось.
Что же будет с Малышом, когда он родится?
Какая жизнь ждет его с мистером Сароцини? Каким отцом он, пожилой человек, станет ему? А что миссис Сароцини? Мистер Сароцини говорил, что у нее был рак и поэтому она не может иметь детей. Она до сих пор болеет? Или она светская львица, которая живет от банкета до фуршета и у которой нет времени на детей – настолько, что она предпочла, чтобы ребенка ей выносила другая женщина. Как те женщины, которые настаивают на кесаревом сечении, так как боятся растянуть во время родов влагалище? Без сомнения, у мистера Сароцини хватает средств на все ее сумасбродства – но если она не изменит стиль жизни и после появления Малыша? Не окажется ли так, что его будут держать в детской комнате особняка где-нибудь в Швейцарских Альпах и выносить к родителям раз в день?
Будто разделяя ее беспокойство, Малыш снова толкнулся в животе.
Автобус замедлял ход перед остановкой. Сегодня в нем было больше народу, чем обычно, – наверное, многие едут в город за рождественскими подарками. Из передней двери автобуса вышла беременная женщина. Сьюзан встретилась с ней взглядом, улыбнулась: «Я тоже!» Женщина не улыбнулась в ответ.
Ей вдруг ужасно, до слез захотелось домой – совсем как утром, когда позвонил Джон.
Ее отец и мать не стали знаменитыми актерами, и денег в их семье никогда не было достаточно, но все равно для них с Кейси они были хорошими родителями. Они всегда были рядом, когда было нужно, и дом никогда не был для Сьюзан местом, куда не хотелось возвращаться. Их не смогла испортить ни неудача в актерской карьере, ни даже трагедия с Кейси. Сьюзан знала, что они обрадовались бы, если бы у них появился внук или внучка. Она помнила, как они были разочарованы, когда вскоре после свадьбы с Джоном она сказала им, что они не собираются заводить детей.
И вот она беременна. Сьюзан хотела поделиться этим с отцом и матерью. Она хотела увидеть, как засветятся их лица, испытать чувство единения с ними, когда она разделит с родителями… что?
Радость?
Или Джон прав и это будет жестоко – зажечь в них надежду, чтобы потом сказать, что ребенка нет, что он родился мертвым? Может, правда ничего им не сообщать?
Нет, этого скрывать нельзя. А если они узнают от кого-нибудь, что она беременна? Или что была беременна и им ничего не сказала? Это будет еще хуже.
И как у нее вырвалась фраза о том, чтобы мать осталась в Англии и присмотрела за ребенком? Это вышло так естественно, будто она на самом деле верила, что это возможно.
Сьюзан покачала головой и подумала: «Да, Сьюзан Картер, ты и вправду не в себе».
Тем же утром, около одиннадцати, Сьюзан печатала отказное письмо автору рукописи, посвященной тому, как гены могут влиять на предрасположенность людей к совершению преступлений. Рукопись понравилась рецензентам, и стиль у молодого писателя, на взгляд Сьюзан, был неплох, но руководство сочло книгу, которая явно представляла собой переработанную докторскую диссертацию, слишком трудной для широкого круга читателей.
Когда зазвонил телефон, она как раз пыталась придумать для отказа такую формулировку, которая не расстроила бы автора, а побудила бы его переписать книгу в более коммерческом ключе. Это была ее секретарша. Она сообщила, что на линии мистер Сароцини.
Все формулировки мгновенно вылетели у Сьюзан из головы. «Странное совпадение, – подумала она. – Я ведь вспоминала о нем всего час назад или около того».
– Я приму звонок через секунду, – сказала она и отпустила кнопку, вдруг почувствовав себя мешком с желе.
Она зачем-то пригладила волосы, затем оглянулась, чтобы убедиться, что дверь закрыта, и снова нажала на кнопку:
– Гермиона, соедини, пожалуйста.
Через мгновение она услышала голос, который нельзя было не узнать: приятный, вежливый, может быть, звучащий чуть суше и чуть более официально, чем раньше.
– Доброе утро, Сьюзан, – сказал мистер Сароцини. – Я звоню справиться о вашем здоровье. И, само собой, о здоровье ребенка.
– С нами обоими все хорошо, – выпалила Сьюзан на одном дыхании. – А как вы?
– Спасибо, хорошо.
Возникла пауза. Сьюзан искала, что сказать дальше. Она хотела задать мистеру Сароцини множество вопросов, но сейчас не могла вспомнить ни одного. Наконец она сказала:
– А ваша жена? Как она себя чувствует?
Мистер Сароцини, казалось, поколебался, затем ответил:
– Тоже хорошо, спасибо. – После короткой паузы он продолжил: – Пожалуйста, простите меня за то, что я не связался с вами раньше. Я ни на минуту не забывал о том, что мы собирались вместе посетить оперу и картинную галерею, но в последнее время дела потребовали всего моего внимания. Скажите, не свободны ли вы завтра или в среду в обед? Я хотел бы показать вам замечательную коллекцию импрессионистов. Насколько я помню из наших разговоров, вам нравится импрессионизм.
Завтра у Гермионы день рождения, и Сьюзан с Кейт Фокс собирались вытащить ее пообедать в кафе.
– Мне удобно в среду, – сказала она.
– Замечательно. В среду мне также удобнее, чем завтра. Я заеду за вами в двенадцать сорок пять.
35
На очередной редакционной летучке – они всегда проходили по средам – Сьюзан была невнимательна и рассеянна. Утром она не могла выбрать, что надеть к предстоящему обеду с мистером Сароцини, и толком уложить свежевымытые волосы, с которыми у нее обычно никаких проблем не возникало, – и поэтому опоздала на работу.
Ко всему прочему, вчера вечером Джон был невыносим. Он будто разозлился на то, что мистер Сароцини пригласил только ее, и с напыщенным видом, изображая банкира, ходил взад-вперед по спальне, зло высмеивал его манеры и акцент, а потом заставил ее заняться любовью, хотя ей и не хотелось. Казалось, он делал это только для того, чтобы подтвердить свои права на нее и показать, кто главный.
Когда ей позвонили из фойе и сказали, что ее дожидается мистер Сароцини, она надела свой темно-синий плащ и спустилась вниз. Она нервничала, как перед собеседованием при приеме на работу. Обычно она чувствовала себя уверенно в своем самом строгом костюме – черной двойке, дополненном белой блузкой с высоким воротником, заколотым серебряной брошью, – но сегодня ей было в нем как-то неуютно и неловко.
Мистер Сароцини, в длинном пальто из верблюжьей шерсти с бархатным воротником, выглядел на фоне стендов с недавно вышедшими книгами пришельцем с другой планеты. Кроме него, в фойе находился только иллюстратор – парень с конским хвостом, в свитере и джинсах. Он, по-видимому, тоже ждал кого-то, с кем договорился пообедать вместе. Банкир встретил Сьюзан вежливой улыбкой и холодным, почти до абсурда официальным рукопожатием.
– Очень рад вас видеть, Сьюзан, – сказал он и махнул рукой в сторону выхода. – Моя машина ждет снаружи.
Сьюзан поймала себя на мысли, что ей странно снова видеть этого высокого, хорошо одетого, обходительного, умудренного прожитыми годами мужчину и знать, что внутри ее растет его ребенок… их ребенок. Она внимательно рассматривала его лицо, старалась лучше понять его и запомнить. Ее мысли путались: этот человек был для нее то отцом ее ребенка, то превращался в незнакомца, которого она никак не могла соотнести с Малышом в ее животе.
В то время как они, сидя на заднем сиденье «мерседеса», разговаривали о погоде, о трудностях Великобритании с Европейским сообществом и о том, что по Лондону стало совсем невозможно ездить, Сьюзан думала о том, как будет выглядеть Малыш и какие черты мистера Сароцини он унаследует. Нос мистера Сароцини придавал его лицу что-то хищное и больше подошел бы мальчику, чем девочке. Но эти серые глаза были безупречны. Сьюзан хотела бы, чтобы у Малыша были такие глаза.
За обедом она продолжала рассматривать его, не оставляя попыток определить, сколько ему лет. Это по-прежнему было невозможно. Он улыбался – и выглядел на пятьдесят. Поворачивал голову вправо – на семьдесят. Наклонял голову и чистил перепелиное яйцо – на восемьдесят. Поворачивался влево – максимум на шестьдесят. Она поискала обычные знаки, выдающие возраст человека, но кожа у него на шее не висела складками, на руках было совсем мало темных пятен, а на лице – одно, крохотное. Когда он улыбался, вокруг его глаз собирались мелкие морщинки, но в другое время их не было заметно. Его движения были наполнены скрытой энергией, беседуя, он активно жестикулировал, особенно если разговор касался искусства или музыки. И все же аура старости незримо окутывала его, словно поднявшаяся с земли тень.
