Дэн Браун - Ангелы и демоны
– Понять?
– Галилей его хорошо спрятал. Если верить историкам, segno записан на языке, который иллюминаты называли «чистым». На lingua pura.
– Чистый язык? – Да.
– Язык математики?
– Думаю, что именно так. Это достаточно очевидно. Галилей был ученым и писал для ученых. Математика была вполне логичным выбором для сокрытия ключа. Брошюра называется «Диаграмма», и математические диаграммы сами по себе могли быть частью кода.
– Остается надеяться лишь на то, что Галилей создал такой математический код, расшифровать который оказалось не под силу клирикам. – Судя по тону, которым были произнесены эти слова, девушка все еще не до конца избавилась от своих сомнений.
– Итак, насколько я понимаю, мне не удалось вас убедить? – сказал Лэнгдон.
– Не удалось, – ответила она, – но только потому, что вы сами до конца не уверены в своей правоте. Вы наверняка опубликовали бы свое открытие, если бы были абсолютно уверены в правильности своих умозаключений. Если бы вы это сделали, люди, которые имеют доступ к архивам, смогли бы подтвердить или опровергнуть ваше открытие, обратившись к подлиннику.
– Я не хотел публиковаться раньше времени, – сказал Лэнгдон. – Я изо всех сил пытался самостоятельно добыть подтверждение. Я не хотел... – начал было он, но тут же смущенно умолк.
– Вы жаждали славы, – закончила она вместо него.
– В некотором роде, – сказал Лэнгдон, заливаясь краской стыда. – Но это всего лишь...
– Не смущайтесь. Ведь вы говорите с ученым. Опубликуй или погибни. В ЦЕРНе мы обычно говорим: «Докажи или сдохни».
– Дело не только в моем желании быть первым. Я опасался, что если о segno узнают не те, кому следует, знак может навсегда исчезнуть вместе с брошюрой.
– Говоря о не тех, кому следует, вы имеете в виду Ватикан?
– Я не хочу сказать, что здешние обитатели как таковые являются плохими людьми. Но церковь в целом постоянно пыталась отрицать значение ордена «Иллюминати». В начале 1900-х годов Ватикан дошел до того, что объявил сообщество плодом больного воображения. Клир полагал и, видимо, не без основания, что простым христианам вовсе не следует знать о том, что существовала могущественная антихристианская организация, члены которой сумели проникнуть в банковскую систему, политические круги и университеты.
«Употребляй настоящее время, Роберт, – сказал он себе. – Надо говорить: существует антихристианская организация, члены которой действуют в банковской системе, политических кругах и университетах».
– Значит, вы считаете, что Ватикан мог навеки похоронить любое доказательство существования угрозы церкви со стороны иллюминатов?
– Не исключено. При этом речь может идти о любой опасности – действительной или воображаемой. Если люди узнают о ней, это подорвет их веру в могущество церкви.
– И последний вопрос, – глядя на него, как на марсианина, сказала Виттория, – вы действительно во все это верите?
– Во что? – спросил Лэнгдон. От неожиданности он даже остановился.
– Вы действительно верите, что вам все это удастся? Лэнгдон так и не понял, что прозвучало в ее словах – ирония, жалость или страх?
– Вы сомневаетесь, что я найду «Диаграмму»? – в свою очередь, спросил он.
– Нет, дело не только в «Диаграмме». Ведь речь идет о том, что нам следует найти книгу, обнаружить в ней segno, которому исполнилось четыре сотни лет, расшифровать какой-то математический код и пройти по древней тропе искусства, которую способен заметить лишь самый изощренный ум... И на все это нам отпущено лишь четыре часа.
– Я готов выслушать любые альтернативные предложения, – пожал плечами Лэнгдон.
Глава 50
Роберт Лэнгдон стоял у архивного хранилища номер 9 и читал прикрепленные к полкам ярлыки: БРАГЕ[63]... КОПЕРНИК... КЕПЛЕР[64]... НЬЮТОН...
Повернувшись к Виттории, изучавшей содержимое соседнего хранилища, Лэнгдон сказал:
– Я нашел нужную рубрику, но Галилея в ней нет.
– Его там нет, – сказала она, переходя к следующему стеклянному кубу, – но не огорчайтесь. Он здесь. Надеюсь, вы не забыли прихватить очки? Они вам понадобятся, поскольку все это хранилище посвящено нашему герою.
Лэнгдон подбежал к девушке и убедился, что та права. Все указатели хранилища номер 10 содержали лишь два слова:
IL PROCESSO GALILEANO
Лэнгдон даже присвистнул, увидев, что Галилею отведен целый блок.
– «Дело Галилея»! – восхитился он, вглядываясь сквозь стекло в темные ряды полок. – Самый продолжительный и самый дорогой судебный процесс в истории Ватикана. Четырнадцать лет и шестьсот миллионов лир. И все это собрано здесь.
– То еще собрание юридических документов!
– Похоже, что юристы за последние четыреста лет не очень изменились.
– Не больше, чем акулы.
Лэнгдон надавил на большую желтую кнопку, и за стеклом под самым потолком вспыхнула батарея темно-красных ламп, превратив хранилище в светящийся багровый куб с темным лабиринтом полок.
– Бог мой, – произнесла Виттория, – так мы будем загорать или работать?
– Пергамент под воздействием света обесцвечивается, поэтому все хранилища имеют приглушенное освещение.
– Да мы там просто свихнемся.
Или даже хуже того, подумал Лэнгдон, подходя к единственному входу в стеклянный куб.
– Хочу вас предупредить. Поскольку кислород является окислителем, его содержание в атмосфере хранилища существенно снижено. В кубе соблюдается частичный вакуум, и ваше дыхание будет затруднено.
– Не волнуйтесь. Если даже старцы кардиналы выдерживают эту атмосферу...
«Верно, – подумал Лэнгдон. – Может, и нам повезет».
В хранилище вела единственная вращающаяся дверь. В шахте двери ученый заметил четыре кнопки, по одной в каждом отсеке. Когда нажимали на кнопку, управляемая электроникой дверь приходила в движение. Совершив пол-оборота, она останавливалась в соответствии со стандартной процедурой сохранения постоянного атмосферного давления в помещении.
– После того как я войду, – продолжал Лэнгдон, – нажмите на кнопку и следуйте за мной. Учтите, что влажность там не превышает восьми процентов, поэтому будьте готовы к появлению сухости во рту и горле.
Лэнгдон зашел в открытую секцию и надавил на кнопку. Дверь издала громкий сигнал и начала вращаться. Следуя за двигающейся панелью, Лэнгдон готовил себя к шоку, который он всегда испытывал, оказываясь в помещении с пониженным атмосферным давлением. Такое ощущение может испытать человек, мгновенно оказавшийся на высоте 20 000 футов. Столь резкий перепад давления довольно часто сопровождается легкой тошнотой и головокружением. «В глазах двоится, в ушах шумит», – вспомнил он присказку архивистов, ощутив хлопок в ушах. Послышалось шипение, и дверь замерла.
Он был в архиве.
Воздух в кубе оказался даже более разреженным, чем он предполагал. Похоже, что в Ватикане относились к своим архивам несколько бережнее, чем в большинстве других учреждений. Лэнгдон поборол рефлекторное желание вдохнуть как можно глубже и замер. Капилляры его легких вскоре расширились, и напряжение сразу спало. «Превращаемся в дельфина», – сказал он себе, с благодарностью вспоминая те пятьдесят дистанций, которые он каждый день проплывал в бассейне. Выходит, он напрягался не зря. Когда дыхание почти полностью восстановилось, Лэнгдон огляделся по сторонам. Несмотря на то что стены помещения были стеклянными, к нему вернулось привычное чувство тревоги. «Я заперт в ящике, – думал он. – В кровавой красной коробке».
За его спиной снова раздался сигнал, и Лэнгдон обернулся. В хранилище вошла Виттория. Ее глаза сразу же начали слезиться, а дыхание стало тяжелым.
– Потерпите минутку, – сказал Лэнгдон, – а если кружится голова, слегка наклонитесь.
– У... меня... – задыхаясь, начала Виттория, – у меня такое ощущение... что я ныряю с аквалангом... а баллоны заполнили не той газовой смесью.
Лэнгдон подождал, пока девушка придет в себя. Он знал, что с ней все будет в полном порядке. Виттория Ветра находилась в потрясающей физической форме и являла собой полную противоположность той престарелой выпускнице Редклифа, которую Лэнгдону пришлось спасать, делая ей искусственное дыхание методом «изо рта в рот». Случилось это, когда он знакомил старушку с архивным хранилищем Гарвардской библиотеки. Бедняга тогда едва не погибла, подавившись своей искусственной челюстью.
– Ну как? – спросил американец. – Вам уже лучше? Виттория утвердительно кивнула.
– Мне пришлось лететь на вашем проклятом стратоплане, а долг, как известно, платежом красен.
– Сдаюсь, – с трудом выдавив улыбку, произнесла она.
Лэнгдон запустил руку в стоящий у дверей ящик и извлек оттуда пару белых нитяных перчаток.
– Разве нас ждет светский раут? – спросила Виттория.
– Все дело в кислоте, которая образуется на пальцах. Мы не можем работать с документами без перчаток.
