Дж. Фридман - Против ветра
— Вот даже как!
Я бросаю взгляд на нее. Она на самом деле любит меня.
— Я больше не хочу спать ни с кем, кроме тебя.
В ответ она ласково гладит меня по щеке.
— Нам придется вести себя осторожно на людях. Я не хочу, чтобы про меня пошли сплетни.
— Я тоже, — заверяю ее я. О Боже, другого мне и не нужно!
— Но я хочу как можно больше быть с тобой. Как по-твоему, я тороплю события?
Внезапно меня охватывает страх; дело не в том, что она думает, что торопит события, а в том, что я хочу ее.
— Надеюсь, что нет.
— Я очень откровенна с тобой, Уилл. Ты можешь сделать мне больно, сам о том не догадываясь.
— Я бы догадался. Успокойся, не сделаю. — Во всяком случае, умышленно.
— О'кей. На этом, пожалуй, пока все.
Свернувшись калачиком, она подвигается поближе ко мне, чтобы заснуть, положив голову мне на плечо. Странное дело — меня это нисколько не удивляет.
В коридоре вспыхивает свет, его полоска выбивается из-под двери.
Я рывком сажусь на постели, голова Мэри-Лу слетает с моей руки на подушку, она широко раскрывает глаза.
— Папа? — слышится голос Клаудии. Он у нее дрожит.
— Сейчас приду, радость моя! — откликаюсь я, ловя на себе вопросительный взгляд Мэри-Лу, в котором читается: может, мне лучше…
Я отрицательно качаю головой, приложив палец к губам. Накинув халат, выхожу в коридор, плотно притворив за собой дверь.
— Что случилось, ангел мой? — Она стоит на пороге своей комнаты, крепко прижимая к груди мишку.
— Мне приснился плохой сон.
Подойдя, я беру ее на руки и на секунду прижимаю к себе.
— А что тебе снилось?
— Снилось, что я в пещере, а за мной гонится какое-то чудовище.
— Ты в последнее время смотрела фильмы ужасов? — спрашиваю я. От них, как правило, и снятся кошмары, у некоторых моих друзей дети без конца смотрели «Канун Дня всех святых» или «Пятницу, 13-е» только потому, что никого не нашли, кто бы мог присмотреть за детьми в их отсутствие.
— Да нет. Хотя перед сном я посмотрела по телику фильм вроде ужастика.
— Может, в нем-то все и дело! Впрочем, теперь уже все позади. — Я несу ее обратно в комнату. — Все хорошо, я здесь, рядом. Постарайся снова заснуть.
— Мне очень страшно.
— Не думай об этом. Я побуду с тобой немного.
— Я хочу спать у тебя.
— Нельзя, ангел мой! Не сегодня.
— А я все равно хочу! — Она начинает плакать — то ли на самом деле, то ли понарошку, не поймешь. — Одна я все равно не смогу уснуть.
— Знаешь что, я побуду с тобой, пока ты не заснешь.
— Я все равно проснусь. — Она льнет ко мне еще теснее. — Пожалуйста, папа. Я буду спать спокойно.
Я усаживаю ее на кровать, сам сажусь рядом.
— Не могу, Клаудия. Не сегодня.
— Почему? — Она ничего не понимает, откуда ей понять? — Я же спала у тебя в прошлый раз.
— Потому что я не один.
Мгновение она пристально глядит на меня, потом, отпрянув, поворачивается лицом к стене и принимается плакать. Вытянув руку, я трогаю ее за плечо, она отталкивает мою руку.
— Клаудия…
Кипя от ярости, она резко оборачивается ко мне.
— Мы же решили провести этот уик-энд вместе! — кричит она сквозь слезы. — Ты же обещал!
— Да, обещал.
— Обещал, что будешь один! А не с кем-то еще! — Она снова отворачивается, все ее тело сотрясается от рыданий.
— Девочка моя, я…
Она начинает биться, словно в истерике. О Господи! Она изо всех сил молотит кулачками по матрацу, дрыгает ногами, плачет во весь голос, уткнувшись лицом в подушку. Я отодвигаюсь от нее, сажусь на самый краешек кровати. Тут я — пас, пусть она отведет душу.
— Уилл, — слышится из коридора шепот Мэри-Лу.
Я оборачиваюсь. Одетая, она стоит в полумраке. Встав, я подхожу к ней, прикрыв дверь в комнату Клаудии.
— Я ухожу.
Да, если уж не везет, так не везет.
— Я не хочу, чтобы ты уходила.
— Все в порядке, Уилл, я все понимаю. Я отлично вижу, что она сейчас чувствует, ведь, как и она, я хочу, чтобы ты принадлежал мне. — Она проводит рукой по моей шее. — У нас с тобой еще будут ночи вместе. Совсем скоро.
Вместе с ней я выхожу на улицу, провожаю ее до машины, целую на прощание. Затем возвращаюсь в дом, взяв Клаудию на руки, несу к себе в спальню, кладу на кровать, накрываю одеялом. Я думал, она уже спит, но не тут-то было, она рывком садится на кровати, повернув ко мне лицо.
— Я не хочу тебя ни с кем делить, папа.
— И не нужно, ангел мой. Это ни к чему.
— Я не хочу от тебя уходить. Не хочу уезжать.
Что тут ответишь? Что я тоже этого не хочу? Она и так это знает, а остальное от меня не зависит.
— Но ты же еще здесь. Вот когда настанет пора переезжать, тогда и поговорим.
Слабое утешение и для нее и для меня.
— Жалко, что у тебя голова сейчас занята этим дурацким судом. Жалко, что я не могу приезжать к тебе каждый день, чтобы мы каждый день были вместе.
— Суд уже скоро кончится. К тому же ты ведь знаешь, что сердцем я всегда с тобой.
Она рада моим словам, это все-таки лучше, чем ничего.
— Папа?
— Что, ангел мой?
— Обещай, когда мы вместе, ты никого больше не будешь к себе приводить.
Я обнимаю ее за плечи. Девочка моя.
— Обещаю.
14
— Как она?
— Все в порядке.
Мы с Мэри-Лу сидим в кафе, на первом этаже в здании суда. Мы одни, до начала заседания целый час. Пол и Томми еще не пришли. Вот и хорошо, нам нужно хоть немного побыть наедине.
— А ты?
Глядя на нее, я вздыхаю. Я не выспался, потому что ночью как раз об этом и думал.
— Мы не сможем с тобой больше встречаться. — Я помешиваю ложечкой сахар в чашке, хотя уже размешал его, налив кофе. — Пока она не переедет и не кончится суд.
— Уилл…
— Ни от нее, ни от суда мне никуда не деться. На большее я сейчас просто не способен. Черт побери, Мэри-Лу, у меня хватает и других проблем, о которых ты и не догадываешься!
— Думаю, что догадываюсь.
— Да ну?
— Речь о твоих компаньонах?
Я смотрю на нее, стараясь не показать, права она или нет.
— Ни для кого не секрет, что ты подумываешь, не стоит ли податься куда-нибудь в другое место. Ведь ты из-за этого и ушел в отпуск, правда? Чтобы все хорошенько обдумать?
— В том числе.
— Ладно, давай поговорим о нас с тобой. Не знаю, что и сказать. Ты мне нравишься и… пожалуй, больше ничего говорить и не стоит.
— Ты мне тоже нравишься, Мэри-Лу. Очень!
— Звучит довольно смешно.
— У меня просто голова идет кругом! Нам с тобой это ничего хорошего не сулит, как бы у нас ни сложились отношения дальше.
— Мне непросто будет это сделать.
— Мне тоже. Я очень хочу тебя, я сам этого не ожидал, но нужно какое-то время обождать.
— Разве что какое-то время.
— Вот именно.
— Интересный ты парень, Уилл. Совсем не похож на других.
— Раньше мне казалось, что это здорово. — Подняв голову, я вижу входящего Пола, он нас заметил и идет к нашему столику. — А теперь я просто старею. Знаешь, надо же сказать что-то ради собственного успокоения.
— Если бы ты был таким, я бы на тебя никогда не запала!
Я отвечаю ей кислой улыбкой. На секунду она накрывает мою руку своей, затем убирает ее, как только вблизи появляется Пол.
— Я буду паинькой, — шепчет она, поддразнивая. — Но лишь до тех пор, пока суд не кончится.
— Надеюсь. — Так оно и есть. Я в самом деле на это надеюсь.
15
— Вызовите доктора Милтона Грэйда.
Грэйд не торопясь идет между рядами к месту для дачи свидетельских показаний. Зачитывают присягу — он стоит прямо, как столб, затем садится, осторожно положив ногу на ногу, поддернув брючину указательным и большим пальцами, чтобы не помять тщательно отутюженную складку. Местная молва утверждает, что он — единственный в Нью-Мексико, кому костюмы шьют на заказ в Лондоне. Сейчас он уже в преклонном возрасте, в штате установлен обязательный возраст для ухода на пенсию, но для него из этого правила уже дважды делались исключения. Хотя выглядит он неплохо: густая копна седых волос, пронизывающий взгляд голубых глаз, крупный нос, как у истого римлянина. Одним словом, краса и гордость американской медицины.
На стенде между местом для дачи свидетельских показаний и скамьей присяжных установлен крупный, в натуральную величину снимок Бартлесса, сделанный в тот момент, когда его труп доставили в морг. Фотография отснята на черно-белой пленке и сильно размыта, но все равно зрелище жуткое. Подсудимые с любопытством разглядывают ее, похоже, она не слишком их шокирует, но для меня важнее то, что, судя по всему, они никогда его раньше не видели, по крайней мере в таком вот состоянии.
Снимок производит сильное впечатление. Как только Моузби выставил его на всеобщее обозрение, я, конечно, первым делом бросил взгляд на своих подзащитных, а потом — на присяжных. У одних вырвался судорожный вздох, у других — какое-то невнятное бормотание, но в целом они отнеслись к нему спокойнее, чем я ожидал. Если бы кто-нибудь из женщин завопил не своим голосом, я тут же стал бы ходатайствовать об отводе жюри присяжных на том основании, что оно не способно прийти к единогласному мнению.
