Светлана Гончаренко - Измена, сыск и хеппи-энд
— Это что? Орхидея? — спросила Вика.
— Да. Для вас. Как я понял, вам совсем не нравятся гвоздики. Может быть, это странное существо вы не станете заталкивать мне за пазуху, — сказал Гузынин и робко улыбнулся. Вике сделалось очень неловко.
— Я ничего не буду заталкивать, — вздохнула она, — только и вы обещайте больше не говорить, что любите меня и хотите на мне жениться.
— Хорошо, обещаю не говорить, хотя и люблю, и хочу. Ничего уж тут не поделаешь.
Вика поспешно перевела разговор на другое:
— Где вы взяли это чудо?
— Цветок? Известно где — в магазине. Откуда еще чудеса в наше время! Перед вами некая лелия обоюдоострая. Черт знает, что это означает, но говорят, будет долго стоять и не вянуть. Да там в коробке бумажка есть, вроде инструкции, где все написано. Вот: “произрастает в лесах Мексики и Гватемалы” и так далее. Знаете, эта лелия на вас похожа, когда вы явились к “Спортсервису” с белыми волосами. Что-то есть в ней такое же неземное и не вполне настоящее. Не водятся у нас подобные редкости… Ладно, не буду мозолить вам глаза, схожу к машине. В ней и переночую. Вы только не грустите! Смотрите на этот цветок, как в зеркало.
Гузынин придвинул Вике розовую лелию и вышел. Вика потрогала лепестки, нежный желтый язычок. Неужели она такая?
— О, вот так прелесть! — прошептала за ее спиной неслышно прокравшаяся из помывочной Римма Васильевна. — Я никогда ничего подобного не видела!
— Это мексиканская или гватемальская орхидея, — пояснила Вика.
— Боже, какой аромат! Гватемальская орхидея! Чего же после этого удивляться, что у них там такая любовь и такие сериалы, несмотря на наркобаронов…
Она подсела к Вике с деликатной улыбкой:
— А за вами очень красиво ухаживают. Я сразу вспомнила:
Весь я в чем-то норвежском,
Весь я в чем-то испанском…
Похоже, правда? Вы тоже вспомнили? Постойте-ка: да ведь это стихи про ананасы в шампанском! Боже! И у нас тоже только что это было! И почему я не догадалась кусочек ананаса в стакан положить? Всю жизнь мечтала эту штуку попробовать, а тут взяла и растерялась. Жаль! Ах, я ведь сто лет уже не пила шампанского!
“Захмелела старушка”, — подумала Вика.
— В жизни очень мало красивого, — продолжала Римма Васильевна. — И мужчины, даже лучшие из них, ничего не умеют сделать красиво и романтично. Они в основном любят поесть. Любят пиво. Колбасу с чесноком. Любят снять побыстрее галстук, расстегнуть пуговку на животе и засунуть свою чесночную руку вам за пазуху. Или под юбку. Сегодня вам повезло! Как это все красиво! Дайте мне еще понюхать орхидею. Если шампанского я не пила давно, то орхидей вообще никогда не нюхала. У нас в санатории росли только петунии, настурции и львиный зев. Кое-что из этого пахло, но разве так! Нам директор всегда велел сажать цветы поневзрачнее, чтоб стебельки были коротенькие-коротенькие, или липкие, или чтоб мухи на них сидели. А они все равно драли — даже липкие и с мухами. Разве убережешься, если любовь!
— Я вам оставлю эту орхидею, — пообещала Вика. — Она очень долго не вянет.
— Что вы! Нельзя! Это подарок любви. Конечно, этот мужчина постарше вашего мужа, пониже и вообще… Но он тоже очень интересный.
— Да уж, интереснее некуда! — усмехнулась Вика.
— Вы очень неправы. Приглядитесь получше: он не красавец, но интересный — именно такое слово подходит. Море обаяния! Он довольно сильно похож на писателя Алексея Толстого — не Льва (тот с бородой) и не Алексея, написавшего “Царя Федора Иоанновича”. Этот тоже бородатый. Я имею в виду Алексея Николаевича Толстого. Он написал…
— …про Буратино, — подсказала Вика.
— Именно! Вы совершенно правы. Это был представительный мужчина, тоже в очках, с чувственным ртом. В него влюблялось множество женщин, несмотря на то, что он тоже достаточно рано начал лысеть. Облысение не помеха мужскому шарму. Есть масса артистов с лысинами — Дуров и… больше не помню, но их масса! А гениальный Жванецкий!
— Да что вы меня уговариваете? — засмеялась Вика.
— Вы молоды, а я знаю жизнь. Одних отдыхающих я видела тысяч восемь, не меньше. Поэтому послушайте меня: он сейчас стоит там, на воздухе, и у него такое несчастное лицо, что смотреть неудобно. Он вас любит и тоскует. Это заметно даже в темноте. Пойдите к нему… Нет, не возражайте! Ничего и говорить не надо, если не хотите. Просто постойте поодаль, на крыльце, и он поймет, что вы его оценили. Это будет так романтично!
“Только романтизма мне теперь и недостает, — подумала Вика. — И романтика с лысиной гениального Жванецкого. Всем остальным я уже обеспечена: с работы меня после сегодняшнего, конечно, вышибут, бандиты с ног сбиваются, чтоб меня прикончить, а завтра чернобровый следователь Пролежнев потащит меня глядеть на покойника по фамилии Всяких. Вот это жизнь! Как в Парагвае! Но, может быть, эта несчастная старуха не так уж неправа. Сейчас самое подходящее время рассказать Гузынину о том, что произошло сегодня. Надо же что-то делать дальше — скрываться от банды Очкастого, например”.
Вика набросила на плечи куртку и вышла на крыльцо. Пока глаза привыкали к темноте, она никак не могла определить, где Гузынин. Холодное синее небо было полно звезд (Вике даже казалось, что их много больше положенного), зато на земле царила сплошная, непроглядная чернота. Пахло свежестью и волей. Через несколько мгновений Вика уже сумела увидеть желтый “Москвич”. Гузынин приткнул машину на выезде у главного корпуса — побоялся съезжать с крутой горы. Тишина стояла вокруг, и, как всегда, где-то в самой глубине этой абсолютной тишины жил слабый, непонятный, непрекращающийся гул. Или это поезд далеко идет? Или стучит движок в Дряхлицыне?
— Виктория Сергеевна! — тихо позвал голос Гузынина. Так вот он где, романтик! Теперь видно, что он стоит на дорожке под елками. Вика решительно направилась туда.
— Юрий Петрович, я вам должна сказать, — начала она резко.
Гузынин зашевелился в темноте и приложил палец к губам.
— Тише! — прошептал он. — Здесь нельзя говорить так громко. Все спит. Даже какие-то птицы — здесь, над нашими головами, в гнездах — тоже спят.
— Это вороны. Подумаешь! Даже если я их вспугну, завтра днем они отоспятся. Какие у них проблемы?
— Никаких проблем! Нигде. Ни у кого. Только тишина. И столько звезд! Посмотрите! Даже думать страшно, что это все не просто блестки на синем полотне. Они страшно далеко, причем одна звезда дальше, другая ближе, и многие невыносимо пылают, а только отражают свет, хотя выглядят не хуже горячих; одни рождаются, другие умирают или умерли уже…
Вика подняла голову, и невообразимые дали тихо опрокинулись на нее. Какие из звезд сейчас умирают? Ведь каждая светится! Чем дольше на них смотришь, тем ближе они придвигаются, роятся перед самыми глазами и даже, кажется, шуршат сухо и нежно, как елочный дождь, совсем рядом шуршат, а под ногами пустота, бездна. “Где это я?” подумала Вика и не сразу сообразила, что целуется с Юрием Петровичем, а в щеку ей колючим неживым пальцем тычется еловая лапка.
“Я сошла с ума. Это шампанское”, — встрепенулась Вика и вскрикнула возмущенно:
— Вы что, с ума сошли!
Глава 16. Инстинкт перепелки
— Да, я сошел с ума! — охотно признался Юрий Петрович. Он не пожелал выпустить Вику из объятий, и она стала отбиваться локтем, краем глаза подглядывая, в какой степени Гузынин похож на автора “Буратино”. Некоторое сходство имелось: лысина, тяжелые щеки, губастость, очки. И все-таки многих достоинств знаменитого писателя Юрий Петрович не имел — ни славы, ни блеска, ни графского титула.
— А ну вас к черту! — прошипела Вика, сердито уставившись в звездное небо, которое отражали гузынинские очки. — Думаете, ананас привезли, и я у ваших ног? Да я видела толпы мужчин, которые в тысячу раз состоятельнее и лучше вас!
— Не сомневаюсь. Но я вас люблю, — не унимался Юрий Петрович.
— А меня, возможно, завтра убьют! — выпалила Вика.
Хватка Гузынина сразу обмякла, и он с ужасом и нежностью прижался к Викиной щеке своей щекой. “Слушайте, — тихо начала Вика, — пока вас не было, я решила изменить внешность и перекраситься в мышиный цвет. И вот нынче утром в “Грунде”…
Викин рассказ произвел на Гузынина ошеломляющее впечатление. Он так и сказал:
— Я ошеломлен. Да я, увидев этого Вову и миллионера с Балеарских островов, бежал бы без оглядки, а вы решились на такое! Да еще и следователя вызвали! Какое-то безумство храбрых! У меня в голове это не укладывается. Но ведь теперь что-то предпринимать надо, да?
План спасения, предложенный Юрием Петровичем, не отличался оригинальностью. Гузынин считал, что Вика должна немедленно взять отпуск или даже вовсе неожиданно и бесследно исчезнуть из “Грунда” и из Нетска. Лучше всего ей временно переселиться к его, Гузынина, тетке в райцентр Повалихино. Поскольку тетка работает там директором школы, Анютка могла бы благополучно закончить учебный год. Вика сразу сообразила, что Юрий Петрович догрузит ее и Антоном, раз уж Лариска с Пашкой сбежала на море. Все эти переезды к тетке были сущей глупостью, но никакого своего плана Вика придумать не могла. Ей никогда прежде не приходилось попадать в серьезный переплет.
