Джеймс Паттерсон - Розы красные
И это письмо является подтверждением всех противозаконных действий, которые вы предпринимаете против меня.
Вы должны немедленно прекратить оставлять у моей двери записки с уведомлением о выселении. Я платил вам регулярно: каждый месяц и всегда вовремя!
Прекратите беспокоить меня, стучаться ко мне и бормотать на своем дурацком кантонском диалекте.
Прекратите издеваться надо мной!
Я требую этого в последний раз.
Прекратите издеваться!
Немедленно.
Иначе я сам найду способ извести вас!!!
Он перестал писать и надолго задумался над тем, что же он только что сочинил. Может быть, он и в самом деле начинает сходить с ума? Еще немного, и он взорвется.
Он выключил компьютер и вышел в коридор, не забыв «надеть» на лицо маску полной апатии. Психи разгуливали здесь во всей своей красе. Психи в поношенных старых банных халатах, психи в скрипучих креслах-каталках, психи нагишом.
Иногда, а точнее, почти всегда, ему казалось невозможным даже поверить в то, что он находится здесь. Конечно, это ведь все и объясняет, не так ли? Никто никогда и не догадается, что он и есть Дирижер. Никто не найдет его здесь. Поэтому он пребывает тут в полной безопасности.
И в этот момент он увидел детектива Алекса Кросса.
Глава 100
Сэмпсон и я в тот день отработали смену с 7.00 до 15.30. Когда я поднялся на пятый этаж, то почти физически почувствовал, как растягивается тоненькая красная линия, разделяющая разум и безумие.
Отделение имело довольно стандартный больничный вид: повсюду блеклые розовато-серые тона, краска в некоторых местах облупилась. Медсестры с подносами, мужчины в мешковатых больничных штанах и застиранных халатах с не выводимыми уже ничем пятнами. Все это мне приходилось видеть и раньше. Кроме одного. Сотрудники здесь носили при себе свистки, чтобы поднимать тревогу в экстренных случаях. Это могло означать только то, что здесь имели место нападения больных на персонал.
Четвертый и пятый этажи вместе составляли отделение для душевнобольных. На пятом находился тридцать один ветеран в возрасте от двадцати трех до семидесяти пяти лет. Все пациенты пятого этажа считались в той или иной мере опасными либо для других, либо для самих себя.
Я начал поиски именно с пятого этажа. Двое пациентов оказались довольно плотными, крупными мужчинами. Они чем-то напоминали описание человека, которое дали детективы Круз и О’Мэлли. У одного из них, Клета Андерсона, была борода цвета «перца с солью». К тому же, после увольнения из армии он служил в полиции Денвера и Солт-Лейк-Сити.
В первое же утро я разыскал Андерсона, бездельничающего в комнате отдыха. Было уже начало одиннадцатого, но он все еще слонялся в пижаме, накинув поверх нее грязный халат. Время от времени он поглядывал в сторону работающего телевизора, и уж, конечно, не производил впечатления сверхталантливого преступника.
Обстановка в комнате отдыха состояла из дюжины коричневых стульев, обтянутых винилом, покосившегося столика для игры в карты и телевизора, вмонтированного в стену. Воздух здесь был тяжелым оттого, что почти все пациенты беспрестанно курили. Я сел перед телевизором и кивнул Андерсону, приветствуя его.
Он повернулся ко мне и выпустил в воздух не совсем идеальное колечко дыма.
— Ты здесь новенький? — поинтересовался он. — Играешь в пул?
— Можно попробовать.
— Так попробуй, — сказал он и улыбнулся, словно услышал шутку. — У тебя есть ключи от бильярдной?
Он встал, не дожидаясь ответа на свой вопрос. А может быть, уже успел забыть, что только что спрашивал. Из истории болезни я знал, что у него случаются приступы гнева, но сейчас он регулярно принимал валиум лошадиными дозами. Что ж, неплохо. Андерсон был не менее шести футов и шести дюймов роста и должен был весить более двухсот семидесяти фунтов.
В бильярдной оказалось на удивление мило. Здесь было два больших окна, отчего комната казалась чрезвычайно светлой. Окна выходили на двор, где больные занимались физическими упражнениями. Там росли клены и вязы. С улицы доносилось веселое щебетанье птиц.
Мы были в комнате одни с Клетом Андерсеном. Мог ли этот гигант оказаться Дирижером? Пока что сказать мне было нечего. А ведь сейчас Клет способен запросто расправиться со мной при помощи кия или бильярдного шара.
Мы играли восемью шарами. Он оказался игроком средней руки. Я решил немного поддаться, чтобы подольше пообщаться с ним, и сделал две «подставы», но Андерсон этого, похоже, даже не заметил. Его серо-голубые глаза были абсолютно пусты.
— Хотелось бы свернуть шеи всем этим проклятым сойкам, — пробормотал он после неудачного удара. При этом он каждый раз почему-то выбирал не самые выгодные позиции на столе.
— Что же такого плохого сделали вам несчастные сойки? — поинтересовался я.
— Они там, на свободе. А я здесь, — пояснил Клет и уставился на меня. — Только не пытайся доставать меня своими психологическими вопросами, договорились? Мистер Дерьмовый помощник психиатра. Твоя очередь.
Я послал в лузу один шар, по другому промазал. Андерсон взял у меня кий и задумался над следующим ударом. Как мне почудилось, он размышлял слишком уж долго. Затем неожиданно выпрямился, отчего стал казаться еще более массивным. Сейчас он смотрел прямо на меня, и я заметил, как начало напрягаться все его тело, особенно руки.
— Ты мне сейчас что-то сказал, мистер помощник врача? — грубо спросил он, крутя в руке кий. Хотя тело Андерсона обросло жиром, но этот жир был достаточно плотным, как это бывает у профессиональных борцов.
— Нет. Даже не пискнул.
— Это, по-твоему, очень смешно? Пищат только эти поганые сойки, а ты знаешь, как я их ненавижу.
Я в отчаянии покачал головой:
— Я ничего не имел в виду.
Андерсон отступил от стола, продолжая держать кий обеими руками:
— Могу поклясться, что ты тихонько назвал меня киской. Что же я, по-твоему, киска? Или, может быть, писка? Или еще что-то такое же унизительное?
Я посмотрел ему прямо в глаза.
— Мне кажется, наша игра закончилась, мистер Андерсон. Пожалуйста, положите кий на место.
— Ты считаешь, что можешь заставить меня положить его назад? Попробуй, если ты думаешь, что я на самом деле — киска.
Я поднес свой свисток ко рту.
— Я здесь новенький, и не хочу терять место из-за глупых неприятностей.
— Ну, тогда ты пришел на работу не в самую лучшую дыру, приятель, — заявил Клет. — Свистун.
Потом он бросил кий на стол и, проходя к двери мимо меня, словно нечаянно, задел меня своим богатырским плечом.
— Следи за своим языком, черномазый, — презрительно заметил он, будто сплевывая слова.
Я не стал давать Андерсону больше никаких поводов к агрессии. Я схватил его в охапку и развернул так, что он остолбенел от изумления. Я позволил ему полностью прочувствовать силу моих рук, и теперь смотрел прямо в глаза Клета. Мне нужно было знать, как он поведет себя, если его спровоцировать к действию.
— Это ты следи за своим языком, — тихо прошептал я. — И, находясь рядом со мной, всегда старайся быть очень-очень осторожным и вежливым.
Я ослабил хватку, и Андерсон, освободившись из моих объятий, быстро удалился. Глядя ему вслед, я в глубине души понадеялся, что, может быть, он и есть Дирижер.
Глава 101
Самое неприятное, чего я только мог ожидать до сих пор, что Дирижер, после удачно проведенной операции, теперь исчезнет, и больше никто никогда о нем не услышит. Охота на Дирижера теперь больше напоминала ожидание появления Дирижера. Скорее, даже мольбу Всевышнему о том, чтобы Дирижер сделал что-нибудь такое, что привело бы нас к нему.
Смена в госпитале для ветеранов начиналась тридцатиминутной «оперативкой» с выступлением медсестер и заканчивалась обязательным кофепитием. Во время совещаний вкратце рассказывалось о каждом пациенте в отдельности, отмечались изменения в предоставлении привилегий некоторым из больных. Самыми модными словами и выражениями здесь были: «аффект», «податливость», «взаимодействие» и, разумеется «посттравматическое стрессовое расстройство». Этим последним расстройством страдала, как минимум, добрая половина всех лечившихся в госпитале мужчин.
Оперативное совещание закончилось, и начался мой рабочий день. Главным занятием помощника психиатра является общение с пациентами. Я прекрасно справлялся со своими обязанностями, и это напомнило мне о том, почему я так люблю психологию.
На самом деле сейчас происходило вот что. Большая часть моей прошлой жизни как бы снова накатывалась на меня. Я особенно остро чувствовал и понимал ужасные последствия психических травм. А мои «подопечные» мучились как раз от этого. Для них мир уже больше никогда не покажется таким же безопасным и удобным местом для существования, как раньше. Люди, окружающие их, теперь все казались предателями, и нельзя было довериться ни одной живой душе. У больных постоянно присутствовало чувство вины и сомнения в самом себе. Вера и духовность здесь просто не существовали. Зачем же Дирижеру понадобилось выбирать именно такое страшное место в качестве убежища?
