Джорджо Фалетти - Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)
– Даже не знаю, как тебе сказать. Твой третий роман как будто писал не автор «Утешения», а кто-то другой.
К счастью, Рей не видел выражения лица автора при этих словах. Если б они смотрели друг другу в глаза, литагент наверняка бы догадался, что сказал чистую правду.
…как будто писал кто-то другой…
Алистер бы посмеялся, если б хватило сил.
В Вермонте, в большом отцовском доме, где они почти все время жили вдвоем с матерью, был у них секретарь, которого они унаследовали от прежнего владельца. Звали его Уаймен Соренсен; он занимал флигель в глубине парка. Сколько Алистер его помнил, этот человек ни на йоту не менялся. Он будто родился высоким, седовласым, в костюме, что болтался на его тощем теле, как на вешалке.
У него были спокойный голос, мягкая улыбка и самые ясные на свете глаза.
Для Алистера он стал единственной опорой в жизни, поскольку отец все больше уходил с его горизонта, а мать своей любовью и тревогой, словно колючей проволокой, оградила его от мира. Уаймен один относился к нему не как к инвалиду, а как к нормальному ребенку, и это в какой-то мере компенсировало запрет играть, бегать и смеяться с другими ребятами.
Уаймен научил его всему, что умел. Казалось, они вдвоем отгородились от остального мира, недоступного для Алистера и не интересовавшего Уаймена. Последний как будто сошел со страниц Стейнбека, с комфортом поселившись в своем личном «квартале Тортилья Флэт».[9]
От Уаймена он заразился любовью к книгам и чтению, Уаймен ему открыл мир странствий, в котором пребывал, не слезая со скамейки у крыльца своего флигеля. Благодаря ему Алистер постиг значимость слов и полет фантазии, хотя ни к тому, ни к другому предрасположен не был. По совету старика он поступил в Вассар-колледж на литературный факультет, что стало первым его решением, принятым вопреки материнской воле.
Старик спокойно умер в своей постели, когда Алистеру исполнилось четырнадцать, перейдя от жизни к смерти сквозь тонкий фильтр между сном и явью. И до сих пор Алистер с умилением думал, что старый Уаймен Соренсен вполне заслужил такую привилегию.
Ему запретили быть на похоронах: мать сочла, что это будет слишком сильным эмоциональным потрясением для болезненного мальчика. В то утро он бесцельно бродил по парку, впервые чувствуя себя по-настоящему одиноким. Дойдя до дома своего друга, он обнаружил, что дверь не заперта. И вошел, ощущая непонятную неловкость, словно бы предал доверие беззащитного человека. Но несмотря на угрызения совести, он принялся рыться в вещах Уаймена, спрашивая себя, куда это все денется, ведь старик был один, как перст.
И наконец добрался до того ящика.
В нем лежала объемистая черная папка, перевязанная красным шпагатом. И белая наклейка с написанным от руки заглавием.
«Утешение конченого человека».
Он вытащил папку, развязал шпагат и нашел внутри сотни пронумерованных страниц, исписанных микроскопическим нервным почерком. Странно было видеть, что в эпоху компьютеров у кого-то хватило терпения и охоты от руки исписать такое море страниц, как будто время для этого человека не существовало.
Алистер спрятал папку в своем тайнике и, хоронясь от других, прочел роман, сотворенный Уайменом втайне от всего света. Алистер почти ничего в нем тогда не понял, но все равно сохранил, сперва как бесценную реликвию своей первой и единственной дружбы, потом как сокровище, которым воспользуется в будущем.
И таки воспользовался.
После полного равнодушия читателей и критики к его первому роману он решил опубликовать «Утешение» под своим именем, слегка осовременив язык и реалии.
При въезде в туннель сотовый отключился. Не слыша больше звукового фона, каким был голос литагента, Алистер очнулся от своих мыслей. Он напряженно сверлил глазами тьму туннеля, чтобы возобновить разговор, которого ждал с таким нетерпением и который так разочаровал его.
Когда машина выехала на открытое пространство, он нажал кнопку повторного набора с таким ощущением, будто приводил в действие электрический стул, на котором сидит.
Рей ответил после первого гудка.
– Прости, мы въехали в туннель, и сигнал пропал.
– Я хотел сказать, что тебе не стоит беспокоиться. Айерофф недоволен, но контракт пока не расторгает. Думаю, мне удастся уговорить его дать тебе время для написания другого романа. Напиши так, как ты умеешь.
Да не умею я. Тот, кто умел, давным-давно умер, а я теперь конченый человек без всякого утешения.
Ему хотелось это крикнуть в мегафон, да так, чтоб сорвать голосовые связки, но он, разумеется, промолчал и спрятался в своей скорлупе, как делал всегда в критические моменты жизни.
– Все уладится, вот увидишь. Это ведь не жизнь и смерть. Слышал, какие дела творятся в Нью-Йорке?
– Нет, на острове я полностью отключаюсь от мира.
– У тебя волосы дыбом встанут. Убили художника, сына мэра, и Шандель Стюарт.
После внушительной серии экстрасистол его лоб покрылся холодным потом. Рука, сжимавшая телефон, увлажнилась, и казалось, сам аппарат задымился, словно кусок сухого льда.
Алис задал вопрос, ответ на который был ему уже известен, однако он слишком привык цепляться за свои иллюзии:
– Какую, дочь стального короля?
– Ее самую. Убийцу до сих пор не нашли, но вроде бы это один человек. Неплохая завязка для триллера, верно?
Алистер Кэмпбелл лишился дара речи; язык стал шершавым, как напильник, облизывающий ржавую поверхность пересохших губ.
– Ты меня слышишь?
– Да. Как это случилось?
– Говорю же, полный мрак. Никто ничего не знает. Только то, что я сказал. И немудрено, все-таки сын Кристофера Марсалиса.
Рей Мигдала наконец расслышал перемену в его голосе.
– Ты чего, Алис, тебе плохо?
– Да нет, просто устал немного. Не волнуйся, все хорошо.
На самом деле все было плохо.
Он ощутил тошнотворный привкус страха и потребность в своем привычном лекарстве – иллюзии бегства. Захотелось сказать таксисту, чтобы поворачивал обратно в аэропорт: ему надо как можно скорее вернуться к застойному покою своего острова. И только мысль о том, что рейсов домой до завтра не будет, удержала его от этого.
– Ладно, утром созвонимся и решим, как быть.
– Хорошо, до завтра.
Такси уже сворачивало с Первой авеню на Тридцать четвертую улицу. Алистер откинулся на сиденье и больше до самого дома не отрывал глаз от грязного окошка, за которым проносились светящиеся вывески и фары других машин.
На виске неприятно билась жилка, и он опять полез в рюкзак за своим лекарственным футляром. Не дожидаясь телефонного напоминания, он все так же, на сухую, принял таблетку рамиприла от давления.
Два имени плясали в голове, как скринсейвер взбесившегося компьютера.
Джеральд и Шандель.
И еще одно слово.
Убиты.
Он не успел отдаться воспоминаниям и сопровождающей их панике. Такси остановилось перед его домом, как будто и не было всего этого пути. Алистер расплатился с шофером и вышел. Шаря в рюкзаке в поисках ключей, он на автопилоте двигался к приветливому дому светлого дерева, к трем ступенькам перед ореховой дверью с медной ручкой.
Бедфорд-стрит – короткая, прямая улица, отходящая от берега Гудзона, – была в этот час пустынна и темна. Единственный огонь горел в старой пошивочной мастерской на углу Коммерс-стрит, напротив его дома. Видимо, там кто-то до сих пор трудится, но Алистер Кэмпбелл, погруженный в свои мысли, не придал этому значения. Не заметил он и того, что от тротуара в ста метрах от мастерской отделилась старая, раздолбанная машина с погашенными фарами. Он не слышал и не видел, как рыдван вновь остановился, как оттуда вышел человек, не потрудившись захлопнуть дверцу, и неверным шагом двинулся по направлению к нему. Человек был в спортивном костюме с надвинутым на голову капюшоном и слегка припадал на правую ногу. Алистер Кэмпбелл уже поднялся на три ступеньки и вставил ключ в дверь, когда в поле его зрения появилась рука. Чьи-то пальцы закрыли влажным платком его нос и рот. Он было попытался высвободиться, но вторая рука мертвой хваткой сдавила ему горло.
В ноздри ударил явственный запах хлороформа. Он ощутил резь в глазах, потом перед ними все поплыло, и ноги подогнулись. Болезненно хрупкое тело обмякло в руках нападавшего, но тот без труда удержал его.
Несколько минут спустя Алистер уже лежал на заднем сиденье потрепанного временем «доджа». Человек в надвинутом капюшоне сел за руль и, не включая фар, тронулся с места, чтобы влиться в сверкающий, хаотичный поток движения.
32
Алистер Кэмпбелл окоченел от наготы и ужаса.
Он, скрючившись, лежал в темном багажнике машины, где пахло грязными носками и дерьмом, а машина мчалась, жестко подпрыгивая на неровностях дороги из-за разболтанных рессор. После нападения перед дверью дома он не полностью потерял сознание, а погрузился в странный ступор, от которого тело словно отяжелело, а кости налились свинцом.
