Арсений Ахтырцев - Сабля Чингизидов
— Пожалуй, — согласился Розум.
— Поэтому я предпочитаю иметь дело пусть не с самым доброжелательным, но, во всяком случае, вполне вменяемым и предсказуемым членом каратаевского семейства.
— Ну а в чем конкретно заключается ваше предложение?
— У меня есть знакомый. Один из самых богатых людей России. Очень честолюбив и давно мечтает облагодетельствовать родину каким-нибудь показательным актом патриотизма. А каратаевское наследство предоставляет прекрасную возможность для осуществления его амбициозных планов. Просто идеальный шанс. И он такой шанс не упустит. Но это должно произойти до того, как о находках узнает публика. Чтобы первые же сообщения в прессе были связаны с именем нашего патриота, а иначе все предприятие теряет смысл. Вот я вас и прошу поспешить, пока информация не попала в печать.
— Да, заманчиво, конечно. И вроде бы все законно. Дайте мне поговорить с Леной. Я с вами свяжусь на следующей неделе.
— Конечно-конечно, поговорите.
— А об утечках не беспокойтесь. Утечек у нас не будет. Только вы своего профессора нейтрализуйте как-нибудь, а то он не утерпит и еще кому-нибудь нашепчет.
— Профессора заинтересовали, и он будет молчать как рыба.
— Тогда у нас еще минимум три месяца.
Первое, что сделал Розум в понедельник утром, — подал рапорт Суровцеву с подробным описанием его разговора с Сазоновым. После обеда Суровцев вызвал его к себе.
— Ну что, совесть заела, миллионер? — усмехался начальник. — Вспомнил о боевых товарищах?
— Владислав, депутат Сазонов проходит подозреваемым в соучастии по делу Ройбахов. В связи с тем, что я хоть и косвенно, но вовлечен с ним в переговоры, представляя интересы наследников Каратаева, считаю себя не вправе продолжать работать по этому делу.
— Хочешь быть святее папы римского? Нет, дорогой, не получится. Я хочу, чтобы ты участвовал во всех переговорах от начала до конца. И надежно контролировал процесс. Мне больше трупов не нужно. А они вполне могут появиться, если мы пустим дело на самотек. Ты знаешь, от чьего имени он выступает, кого представляет? Хорошо, если все здесь, — Суровцев указал на рапорт, — правда, и там действительно какой-то олигарх. А если опять криминал? Ты можешь поручиться, что это не разводка? То-то.
Розум упрямо смотрел в стол.
— Я прошу дать мне официальный ответ на мой рапорт, товарищ генерал.
Суровцев с интересом посмотрел на Розума, взял из стаканчика карандаш и поверх напечатанного текста наложил резолюцию: «Работу по делу прерывать запрещаю. Суровцев». Затем подвинул бумагу к Розуму.
— На, пойди зарегистрируй, крючкотвор. И можешь расслабиться, Сазонов больше в качестве подозреваемого по делу не проходит.
Розум оторвал взгляд от стола:
— Как это?
— Был звонок, — Суровцев показал глазами наверх, — переквалифицировать его в пострадавшие.
— Вот как, так он пострадал?
— Да, у него угнали яхту.
Розум присвистнул.
— А-а, значит, яхту угнали? Вот горе-то. Ну что ж, значит, мы с ним сейчас на одной стороне баррикад. Разрешите идти?
— Подожди. Вот что, Алексей. — Суровцев внимательно посмотрел на Розума. — Хватит играть в донкихота. Этот прохвост, — тут генерал постучал по рапорту Розума, — по существу, совершенно прав. Да и юридически ничего незаконного в передаче прав я не вижу. Так что, если предложение Сазонова для семьи Лены выгодно, пусть они его принимают. А мы проследим, чтобы их не развели.
— Спасибо, Владислав.
В среду вечером, когда Лена с Розумом и гостями собрались пить чай, раздался звонок в дверь. Розум пошел открывать. Когда он вернулся, в руке он нес увесистый конверт.
— Ленка, пляши, тебе письмо из Германии.
— Из Германии? — заинтересовалась Эмилия.
— Да, у нас там знакомая, Сабина фон Гогенау, — пояснила Лена. — Она должна была прислать нам фотографии из своего семейного альбома. Там много снимков Архипа Каратаева. Дед Сабины Людвиг фон Гогенау был партнером Архипа.
— Гогенау, — задумчиво повторила Эмилия. — Что-то знакомое. Ну-ка, давайте фотографии смотреть.
— Сейчас посмотрим. — Лена аккуратно распаковала плотный конверт. — Надо же, прислала, не обманула.
Розум убрал посуду, тщательно вытер поверхность стола, и хозяйка начала передавать снимки по кругу.
— Архип с Паниным на скачках, — комментировала Лена.
— Эту фотографию я помню, — подтвердила Эмилия.
— А вот собрание акционеров.
— Нет, эту я не видела.
— А здесь какое-то семейное торжество. — Лена передала Эмилии большой групповой снимок.
— О, это помолвка моей бабушки Елизаветы и графа Панина, — оживилась Эмилия. — В Нелюдове. 1912 год. Вот Архип, а высокий старик в смокинге — старый Самарин. Еще был жив. Слева его сын Саша, юнкер Александровского училища. У него как раз той весной был выпуск. Крайняя справа — Лена, твоя прапрабабка, а студент — Сергей, сын Архипа. Вот барон фон Аугстрозе с женой, я не помню, как ее звали, и их дочь Анастасия. Рядом с ними поверенный Каратаевых и Самариных Захарьин, он потом в Париже жил, его сын у нас в Брюсселе часто бывал. Мальчик побольше — дядя Георгий, а маленький мальчик в матроске — мой отец.
— А вот они на заводе. — Лена достала следующую фотографию.
— Эту тоже не помню. Усатый мужчина за Людвигом — барон фон Аугстрозе, а слева опять его дочь, Стасик.
— Как? — в один голос вскричали Лена с Розумом.
— Стасик. — Эмилия удивленно посмотрела на родственников. — А что?
— Но она же Анастасия, Настя, ну, в крайнем случае, Настенька?
— Ну да. По-русски Настя, а они же немцы, вечно все перепутают. Они ее Стаса звали, а жених, Саша Самарин, ее Стасиком дразнил. Так и пошло. Она была Стасик-большой, а мой папа — Стасик-маленький.
— Так Самарин был женат на Анастасии фон Аугстрозе?
— Нет, они были только помолвлены, пожениться не успели. Она его младше на семь лет была. Он погиб под Екатеринодаром.
— Послушай, Эмилия, в одном из писем Архип называл кого-то «наш милый Стасик». Ты думаешь, он так называл Анастасию фон Аугстрозе?
— Да, конечно. Ее все любили. Так что «наш милый Стасик» — это она, больше некому.
— А твой отец?
— Нет, со стороны Архипа я таких нежностей не припомню. Ну, может быть, только в раннем детстве. А Аугстрозе все называли «милый Стасик» даже тогда, когда она уже была старухой.
— Вы ее знали?
— Родители с ней поддерживали связь.
— А где она жила в эмиграции?
— В Швеции.
Розум утвердительно кивнул Лене, уставившейся на него во все глаза.
— Но для них это трудно назвать эмиграцией, они же шведы, — пояснила Эмилия. — Так что они практически вернулись на родину.
— Историческую, — хмыкнул Розум. Эмилия недоуменно посмотрела на него, не поняв юмора.
— Отец ее, — продолжала Эмилия, — Лео фон Аугстрозе происходил из старинной шведской семьи, а мать была немка. Говорили в семье по-немецки, но все знали шведский, а Стасик закончила шведскую гимназию в Гельсингфорсе.
— Надо же, как знала, — удивился Розум.
— О, не только это, — продолжила баронесса. — По рассказам отца, Архип говорил, что Лео оказался умнее их всех. Он перевел весь свой бизнес в Стокгольм еще до войны.
— Так что они, видимо, не нуждались?
— Что вы, конечно, нет. Они жили в Стокгольме на широкую ногу. Лео держал большой дом, машину, давал приемы. Жертвовал на эмиграцию. Родители его часто вспоминали.
— А Стася жива?
— Нет, она умерла. Но у нее, по-моему, осталась дочь. После смерти родителей я с ними связь потеряла. А что это мы на Аугстрозе зациклились? Давай-ка, Лена, остальные фотографии смотреть.
— Да-да, конечно. — И Усольцева передала следующий снимок.
— Думаешь, она? — после отбоя спросила Лена Розума, сопевшего ей в затылок.
— Ну, я тогда не знаю, если и это не она, то я бросаю большой спорт и ухожу в управдомы. Я завтра же сделаю запрос на Аугстрозе. И на следующей неделе можем уже получить ответ.
Ответ пришел уже во вторник. Семья Аугстрозе была достаточно известна в Швеции, входила в многочисленные шведские и европейские справочники «Who is Who», и информации по ней было в избытке.
Отец Анастасии барон Леопольд фон Аугстрозе действительно незадолго до Первой мировой войны очень удачно перевел весь свой бизнес в Швецию. Такое бизнес-решение было тем более примечательно, что как раз в это время в самой Швеции считалось чрезвычайно выгодным вкладывать деньги именно в России. Барон вложил деньги в недвижимость в Стокгольме и выкупил акции пивного производства в Упсале, частью которых владел еще его отец. Ничего лучшего сделать для своих внуков, чем вложить деньги в самую стабильную экономику Европы, нажившуюся на двух мировых войнах, старик Аугстрозе не мог, и к настоящему времени семья Аугстрозе входила в число ста богатейших семейств Швеции.
