Алексей Хапров - Аномалия души
Четыре убийства! Никодим в панике. Он теряет чувство равновесия. Его душу переполняет страх. А проблемы продолжают прибывать. Отец Агафоний решается вступить в контакт с духами Любавиной топи. А ведь там спрятан убитый Димка! Мало ли что! Никодим следует за священником и учиняет ему жестокую расправу.
Но как это всё ни очевидно, это, всё же, всего лишь догадки. А одними догадками убийцу не изобличишь. Нужно заставить Никодима себя выдать. Как? Очень просто. Спровоцировать его снова появиться на болоте…
Искать встречи с Натальиным братом мне не пришлось. Он заявился сам.
— О-о-о, я смотрю, ты весь в заботах.
Голос будущего шурина заставил меня вздрогнуть. Увлечённый изучением хранящегося в сарае инструмента, я даже не заметил, как он вошёл во двор.
Я заставил себя непринуждённо улыбнуться и приветливо кивнул. Никодим подошёл ближе. Мы обменялись рукопожатием. Я вгляделся в его лицо. На нём проступало любопытство.
— Чего это тебя вчера менты забирали?
— Меня не забирали, а просто возили для консультации, — поправил его я. — Слышал, что Агафоний пропал?
— Ну, слышал.
— Вот меня и спрашивали, не знаю ли я, где он.
— Что ж они, по телефону проконсультироваться не могли?
— Ты об этом лучше у них поинтересуйся, — посоветовал я.
— Понятно, — вздохнул Никодим, и метнул взгляд на сарай. — Чем занимаешься?
— Выбираю, что возьмём с собой в Петрозаводск, — ответил я. — Молотки, пассатижи, гвозди везти, конечно, не стоит. У меня всё это есть. А вот «болгарка» в хозяйстве пригодится.
— Вы, что, уже переезжаете?
— Переезжаем.
— Когда?
— На днях.
— А если конкретно?
— Конкретно пока сказать не могу. Лично я уезжаю сегодня. Подготовлю родителей, освобожу место в квартире, где нам первое время предстоит жить, и после этого вернусь за твоей сестрой.
— Она деньги за магазин получила?
— Получила.
— Когда?
— Вчера.
— Ну, наконец-то! Она сейчас здесь?
— Здесь.
Мой будущий шурин развернулся и направился к крыльцу. Я пристально посмотрел ему вслед. Чего это он так интересуется магазинными деньгами? Это явно неспроста. Очко в пользу моих подозрений.
Выждав минут десять, я вернулся в дом. Брат и сестра оживлённо переговаривались на кухне. Я немного помедлил, затем набрался духу и зашёл к ним.
— Посмотрел? — спросила меня Наталья.
— Посмотрел, — обмывая под краном руки, ответил я. — Из всего, что там есть, не лишней будет только «болгарка».
— И всё?
— И всё.
— А дрель?
— Дрель у меня имеется.
— Если вам она не нужна, я могу её взять, — поспешно вставил Никодим.
— Не встревай, — резко осадила его сестра, и снова обратилась ко мне. — Ты уверен, что кроме «болгарки» нам больше ничего не потребуется? Там же столько всего.
— Уверен, — кивнул я. — Остальные инструменты у меня в наличии. Зачем нам по нескольку штук одного и того же?
Наталья выпятила губу.
— Как скажешь.
Я выключил воду и принялся вытирать руки о висевшее сбоку полотенце.
— Ну, и как вчера смотрелся мой «арест»? — спросил я Никодима, готовя этим вопросом «удочку» для забрасывания «крючка».
— Правдоподобно, — хохотнул он. — Бабки так и посчитали, что ты — преступник. Прасковья божилась, что уже давно тебя заподозрила. Громче всех выступала.
— Идиоты, — проворчала Наталья. — Что эти, что те. И что у нас за милиция? Работать вообще не умеют. Кругом людей убивают, а они лишь глазами хлопают.
— Они глазами не хлопают, — возразил я и, сделав паузу, кинул «наживку», на которую рассчитывал сорвать «улов». — Завтра, например, будут болото осушать.
У Никодима вытянулось лицо.
— Осушать болото? Зачем?
— Искать труп Агафония, — простодушно сообщил я. — Если найдут — тело тут же отправят для экспертизы в Москву. Ланько говорит, там есть какой-то институт, где даже по пылинке всё могут вычислить. Так что убийце не сдобровать. Его быстро определят. Как знать, может там и другие трупы найдутся.
Никодим присвистнул:
— Ну и ну!
— Что-то ты вчера мне об этом не говорил, — недовольно процедила моя будущая супруга.
Я сделал вид, что спохватился, и озабоченно хлопнул себя ладонью по лбу.
— Тьфу ты, чёрт! Я же обещал Ланько держать язык за зубами. Вот что, дорогие мои родственники, дайте мне слово, что до завтра никому об этом не расскажете.
— Даём, — с готовностью откликнулся Никодим. — Но почему такая скрытность?
— Чтобы убийца не пронюхал, — разъяснил я. — Если он об этом узнает, у него будет время вытащить утопленное в болоте тело и перепрятать его так, что Агафония больше уже никто никогда не найдёт.
— А разве его можно оттуда вытащить?
Я пожал плечами.
— Не знаю. Но у убийцы другого выхода нет. Если труп найдут — ему крышка.
— Неужели они смогут осушить болото? — с сомнением проговорила Наталья.
— Чёрт их знает, — притворно вздохнул я. — Ланько говорит, что техники навезут уйму. Жалко, что я сегодня вечером уезжаю.
— Почему жалко? — осведомился Никодим.
— Пошёл бы посмотреть. Интересно. Может и вправду задержаться на денёк?
— Ни в коем случае! — отрезала моя будущая супруга. — Нечего тебе там появляться. Снова попадешь в подозреваемые. Мало тебя потаскали? Ещё хочешь?
Мой вечерний отъезд был разыгран, как по нотам. Наталья привезла меня на вокзал, я купил билет, мы попрощались, я уселся в автобус, проехал на нём до ближайшего поворота, после чего попросил водителя меня высадить и бросился к стоявшему невдалеке такси.
На самом же деле уезжать в этот день из Навалинска я не собирался. Но об этом, для чистоты эксперимента, никто не должен был знать. Все, включая моих родителей и Наталью, должны были быть уверены, что этой ночью я пребываю в дороге. В действительности же я вознамерился устроить засаду на Любавиной топи…
Глава тридцать четвёртая
Несмотря на то, что в ночном небе властвовало полнолуние, вокруг меня царил полумрак. И всё из-за обступивших болото сосен. Их верхушки безжалостно заслоняли безмятежный лик ночного светила, пропуская сквозь себя лишь его слабые отблески. Эти отблески падали на болотную поверхность разрозненными пятнами, и лежали на ней, точно на глине, настолько она была мутна. Тишина угнетала. Мёртвая и холодная, она словно отдаляла земную действительность. И если бы не редкие вскрики совы, да писк вращавшегося вокруг меня роя комаров, можно было бы подумать, что я пребываю в вакууме.
У Любавиной топи я дежурил уже третий час. Выбрав себе в качестве укрытия густой кустарник, я уселся на дорожную сумку и принялся обозревать подходы к болоту. Сперва было страшно. Легенды об обитающих здесь призраках будоражили моё воображение и порождали в нём жуткие по сюжету картины, наподобие рубенсовского «Страшного суда». Но затем я привык. Полночь уже давно минула, потусторонний мир себя никак не проявлял, и я успокоился.
Придёт Никодим или не придёт? Познаю ли я, наконец, истину? Наступит ли этой ночью развязка?
Человек не идеален. У каждого в душе есть тёмные закоулки. Но душу облегает плоть, которая, зачастую, скрывает изъяны внутреннего мира, и не всегда есть его суть. Перебирая в памяти эпизоды своей не богатой на события жизни, я всё более и более предавался убеждению, что такого человека, как Никодим, мне доселе встречать ещё не доводилось. Мне ещё никогда не приходилось наблюдать столь органичного сочетания явно противоречащих друг другу сущностей, когда под маской добродушия и простоты скрывается холодный, точный расчёт и жестокий, циничный разум. Что питает такое двуличие? Врождённый дьявольский червь, всё глубже и глубже вгрызающийся в мозг, или обычная озлобленность на неудавшуюся жизнь?
Жили были брат и сестра. Жили мирно, дружно, в согласии. Случалось, конечно, ссорились, но зла друг на друга не держали, и всегда были готовы друг другу помочь. Но вот пролетело детство, отгремела юность, и пришла пора вступать в самостоятельную жизнь. И тут их пути разошлись. Поначалу первенствовал Никодим. Но вряд ли это первенство следует считать заслуженным, ведь оно возникло не как результат труда, а как результат везения. Удачная женитьба, пришедший с ней в качестве приданного достаток, отсутствие необходимости гнуть спину и проливать пот — всё это не могло не затуманить его взор. Когда богатство приходит в руки само, как-то не обременяешь себя раздумьями о личном участии в его создании. Есть — и всё. Значит, так должно быть. Значит, ты этого достоин. Крепнут иллюзии, нарастает уверенность в собственной исключительности, развивается самодовольство. А вместе с этим слабеет стремление к развитию. Оно всё тускнеет и тускнеет, и в один прекрасный момент достигает так называемой точки необратимости, за которой происходит уже не просто угасание, а деградация. Человек становится беспомощным. И случись с ним какая-нибудь беда, которая в одночасье разрушит ставший для него привычным уклад — он окажется не в силах вернуть всё на прежний уровень, и будет влачить жалкое существование, довольствуясь тем, что оставила ему жестокая судьба. А всё потому, что уже не в состоянии перестроить свою психологию с потребления на созидание.
