Леонид Бершидский - Дьявольские трели, или Испытание Страдивари
— Если смотреть реально, Боб, мы завтра ничего сыграть не можем, ты ведь это понимаешь? — говорит Дорфман. — Почему ты раньше не позвал?
— Не мог, Миш. Я сам тут четыре дня. Времени мало, это понятно. Но ведь… Вы хоть понимаете, зачем я вас выписал? Вот был у нас в Москве квартет. И мы сыграли в Малом зале, здорово, очень радовались, строили планы. А здесь совсем другое. Нет, я не рвусь в рок-звезды. Но нас точно услышат. Представляете себе, что может у нас получиться, если не облажаемся?
— Не облажаемся, — хорохорится Чернецов в ответ на самую длинную речь, произнесенную Ивановым за всю жизнь, и допивает вторую кружку. — Поехали.
* * *Припарковавшись на северной оконечности Квинса перед мостом на Райкерс-Айленд, Молинари забирается в синий микроавтобус, который возит посетителей тюремного города через мост, и готовится многократно выворачивать карманы, подставлять бока и ноги для ощупывания, отвечать на вопросы про наркотики и бритвы, которых он, конечно, не везет для Людмилы Константиновой. Почти все его попутчики — чернокожие, в том числе пара едва одетых девиц, явно стремящихся облегчить бойфрендам тюремные муки. Их, знает Молинари, на острове нарядят в безразмерные футболки больничного бирюзового цвета, как бы они ни сопротивлялись и ни материли бесчувственную охрану. Сыщик бывал здесь много раз: на РайкерсАйленд попадает большинство арестованных в Нью-Йорке, а женщины — вообще все. Тюремное население острова — тысяч пятнадцать или чуть меньше. Чтобы навестить любого из них, нужно часами ждать и терпеть унижения. Но это самый короткий путь к ответу про скрипку. Более прямой, чем выцарапывание видеозаписей из службы безопасности «Фор Сизонс» или полиции, а потом их отсмотр. Более надежный, чем разговоры с полицейскими, которые ни про какую скрипку вообще могли не слышать, — а поговорив с Молинари, принялись бы ее искать.
На мосту в автобус забираются двое в форме департамента исправительных учреждений. «Народ, сегодня на острове проходит проверка на контрабанду, — лениво произносит один из них. — У кого с собой наркотики, в карманах или в любой полости тела, давайте их сюда, без последствий. Предлагаю в первый и последний раз. Если у вас что-нибудь найдут при досмотре, я не виноват. Давайте, думайте скорее; вы хотите на свидание, а я хочу на обед. Сегодня пятерых уже поймали».
И когда успели, думает Молинари: сегодня это, может быть, второй или третий рейс на остров. Верят они или нет, но пассажиры микроавтобуса молчат. Никто даже не смотрит на двоих в форме, и те вылезают вместе со всеми перед входом в тюремный комплекс. Отсюда будут на автобусах развозить по разным тюрьмам.
Сегодня Молинари везет: уже через два часа его заводят в комнату с кабинками, где можно через стеклянную перегородку общаться с подозреваемыми в серьезных преступлениях. Константинову приводят не в тюремной форме, а в своей одежде: белая блузка, джинсы. Садясь напротив Молинари, она серьезно и выжидательно смотрит на гостя, о котором ничего не знает.
— Меня зовут Том Молинари, — говорит сыщик в телефонную трубку. Так им и предстоит общаться — максимум час. — Я друг Анечки Ли. Можно я задам вам несколько вопросов?
— Я плохо говорю по-английски, — признается Людмила и вдруг переходит на итальянский: — Ваша фамилия — Молинари, значит, вы итальянец? Я когда-то была переводчицей с итальянского, мне было бы удобнее на этом языке.
— Конечно, синьора, — широко улыбается Молинари. — Зря я волновался, что не знаю русского.
— Вот и хорошо. Можно тогда я сначала спрошу вас? Откуда вы знаете Анечку Ли?
— Мы с моим партнером частные сыщики. Нам поручили выяснить происхождение одной очень дорогой итальянской скрипки. Эта скрипка принадлежала одно время приятелю Анечки, а потом пропала. Анечка была в тот вечер с этим музыкантом. На следующее утро он тоже пропал. Мы вместе с ней искали этого скрипача.
— У Анечки был еще любовник, кроме моего мужа?
— Я рад, что вы готовы открыто говорить на эту тему.
— Уж если я оказалась готова застрелить эту свинью, обсуждать я могу что угодно, — говорит она, словно это должно быть очевидно любому здравомыслящему человеку. — Мы ведь были в некотором смысле подружками с Анечкой, когда она спала с моим мужем. Она предлагала считать ее младшей женой.
Константинова в этой новой жизни явно решила называть вещи своими именами.
— Отвечая на ваш вопрос — да, Анечка считает, что любит этого музыканта, — принимает правила Молинари.
— Вам явно неприятно было это говорить, — замечает Константинова.
— Вы наблюдательны. Анечка мне небезразлична.
— Очень популярная девушка. — И опять Людмила только констатирует факт, никакого сарказма в ее тоне нет. — Хорошо, чего вы хотите от меня?
— Людмила, ведь Анечка была в номере, когда погиб ваш муж, верно?
— Когда я убила его, — поправляет она. — Давайте говорить как есть. Я теперь имею такое право.
— Хорошо, когда вы убили его.
— Да, была. Мой муж сперва признавался ей в любви и звал замуж, а потом попытался изнасиловать. Я все видела из спальни. Если бы я не выстрелила, Алексей трахнул бы Анечку прямо на ковре. Он уже разорвал на ней трусы.
Молинари отводит взгляд: спокойное безумие, наполняющее желтовато-зеленые, слегка навыкате, глаза Константиновой, — это для него чересчур.
— Вы сказали полиции, что это была Анечка?
— Нет. Но они наверняка выяснили и без меня. Они здесь сообразительные, как мне показалось.
— Зачем вы помогли ей уйти? — спрашивает он, хотя приехал на Райкерс-Айленд вовсе не за этим.
— Я хорошо к ней отношусь. Она не пыталась влезть на мое место, просто брала то, что давали, и старалась не вредить. Вот и в гостинице, когда он звал ее замуж, она отказала. Пусть живет, дай бог ей не повторить моих ошибок. Не превратиться в то, во что он меня превратил.
— Скажите, вы ведь все равно собирались убить мужа?
— Вы расспрашиваете меня, как полицейский. Я уже отвечала им на этот вопрос.
— Я не полицейский. Я спрашиваю, потому что хочу понять. У вас был пистолет — наверняка его непросто было привезти с собой в Штаты. Зачем-то вы ведь это сделали.
— Полиция тоже интересовалась пистолетом. Я прилетела чартером и в принципе могла ввезти его незаконно. Но он ввезен легально. Есть процедура. Я прошла ее три года назад. Я ведь никогда не пользовалась охраной, могу сама за себя постоять.
— Не каждая женщина может взять и застрелить человека. Тем более собственного мужа.
Константинова некоторое время молчит, не отрывая трубку от уха. Молинари понимает, что даже сейчас ее болезненная откровенность имеет пределы.
— Я только что солгала вам, — сообщает она наконец. — Я купила пистолет и ходила в тир, потому что… Мне много раз хотелось просто достать оружие и выстрелить в Алексея, чтобы его не стало, чтобы все это закончилось. Но я, вы правильно говорите, я женщина, и я не могла. Теперь понимаю, что не хватало только хорошего повода. Хотя вся моя жизнь и есть повод. Так что вы на самом деле хотите узнать?
Напряжение в ее голосе слишком сильно даже для толстокожего Молинари, и теперь уже он медлит с ответом:
— Когда Анечка убежала из номера, что она взяла с собой?
— Вы уже знаете, верно? У нее была с собой скрипка. Она хотела вернуть ее какому-то… Бобу, кажется. Боб — это тот скрипач? Он американец?
— Русский.
— Значит, Анечка сейчас в Москве. Она мне всегда казалась целеустремленной девушкой. И неглупой. Вы поедете за ней туда?
— Да, виза будет готова в понедельник.
— Хорошо. Спасибо, что приехали навестить. Мне важно видеть кого-то, кроме полицейских и людей из посольства. Меня посадят надолго. Жалко совсем терять связь с миром.
— Но у вас же есть дети?
— Взрослый сын. Он работает в банке у отца. — Она не продолжает: и так ясно, что сын вряд ли одобрит то, что она сделала.
— Хотите, еще приду? — Молинари вдруг становится нестерпимо жаль эту сдержанную, очень прямо сидящую на стуле женщину, почти ровесницу его матери. Ему кажется, что он начинает понимать, чего ей стоит спокойствие: он видит напряжение в уголках ее рта, усталые складки вокруг глаз. — Вы бы могли рассказать мне свою историю. Я умею слушать.
— Приходите. — Она слегка пожимает плечами. — В моем положении от общения отказываться не стоит, наверное. И мне нравится говорить по-итальянски. Это из другой жизни.
— Вам нужно что-нибудь? Из одежды, например, или еще каких-то вещей?
— Спасибо, это все у меня есть. Узнаете что-нибудь об Анечке — расскажите мне, если еще придете.
— Хорошо. Я приду обязательно, — обещает Молинари, поднимаясь.
Константинова в первый раз за все свидание улыбается. Или ему только кажется, что вздрагивают кончики ее тонких губ…
