Анри Шарьер - Ва-банк
К этому времени я переведу половину денег в банк «Лионский кредит». Другая половина будет лежать в резерве в Буэнос-Айресе.
Все, с кем придется сталкиваться в Джорджтауне, Бразилии и Аргентине, все без исключения должны думать, что я отправляюсь в Италию, где меня ждет жена и где мы собираемся открыть торговлю на морском курорте.
В Париже я остановлюсь в отеле «Георг V». Никаких ночных выходов. Обедаю в отеле, затем в десять заказываю себе чай в номер. И так целую неделю. Надо выдержать марку серьезного человека, ведущего размеренную жизнь строго по часам. В гостинице это сразу бросается в глаза.
Отпущу усы – это обязательно. Стрижка – ежик, под офицера. Никаких лишних разговоров, только самое необходимое. Обхожусь несколькими французскими словами, но произношу их на испанский манер. Попрошу администратора, чтобы каждый день в моей ячейке оставляли испанские газеты.
Тысячу раз я задавался вопросом, с кого начать. Надо сделать так, чтобы между тремя последовательными ударами и Папийоном не прослеживалось никакой связи.
Первыми в списке стоят фараоны. Я им доставлю на набережную Орфевр, 36, чемодан, набитый взрывчаткой. Если все сделать как следует, то не возникнет ни малейшей причины заподозрить меня. Сначала я съезжу на место действия, точно рассчитаю время, необходимое для того, чтобы подняться по лестнице, пройти в зал совещаний и успеть выбраться на улицу. Никого не буду просить помочь управиться с запалом и детонатором: у меня достаточный опыт, работа во франко-венесуэльском гараже даром не прошла.
Подкачу в фургончике с надписью «Фирма такая-то, канцелярские принадлежности». Сам буду в форме служащего названной компании, с чемоданчиком на плече, – все должно пройти как по маслу. Только сначала при выяснении обстановки на месте мне надо будет установить по табличке на дверях кабинета имя бригадного комиссара или выведать фамилию какой-нибудь важной персоны на этаже. Постовым у входа я могу сказать, что иду к ним, или покажу накладную, вроде как не могу вспомнить имя получателя. А потом начнется фейерверк. Надо быть чертовски невезучим человеком, чтобы этот удар, похожий на вылазку анархистов, связали с именем Папийона.
Таким образом, Прадель ничего не заподозрит. Для встречи с ним надо подготовить чемодан, часовой механизм, взрывчатку и картечь. Сниму виллу по парагвайскому паспорту, если не удастся достать французские документы. Но боюсь, что заводить новые связи в преступном мире опасно. Так что лучше всего обойтись паспортом.
Виллу сниму в предместье Парижа, на берегу Сены. Надо, чтобы к ней был доступ и по шоссе, и по воде. Куплю маленькую легкую быстроходную лодку с кабиной; необходимо, чтобы для нее был причал как у виллы, так и на берегах Сены в центре Парижа. Потребуется также небольшой автомобиль с мощным двигателем. Только полностью устроившись на месте, я приступлю к выяснению, где Прадель живет, где работает, где проводит выходные, ездит ли на метро, автобусе, такси или на собственном автомобиле. И после этого я приму все необходимые меры, чтобы захватить его и посадить под замок на вилле.
Очень важно установить время и места, где он бывает один. Как только Прадель попадет на виллу, начну его поджаривать. Этот прокурор на суде присяжных в тысяча девятьсот тридцать первом году своим видом стервятника запугал адвокатов. Он словно говорил мне тогда: «Если ты думаешь, что сможешь выпутаться, молодой петушок, то глубоко заблуждаешься. Я использую все зацепки, всю ту грязь, которую насобирало следствие, и вымажу тебя так, чтобы у присяжных не оставалось другого желания, кроме как поскорее оградить от тебя общество». Это он направил всю силу своего ума и всю свою образованность, чтобы нарисовать портрет подлого и неисправимого негодяя двадцати четырех лет. Что же оставалось делать тем ублюдкам, присяжным-недоумкам, вонючим головкам сыра, как не заслать меня на вечную каторгу? Я буду пытать его целую неделю, никак не меньше, прежде чем он сдохнет. И то еще дешево отделается!
И третий мой должник – лжесвидетель Гольдштейн. Я возьму его последним, ибо он для меня самый опасный. Полицейские ведь не все безмозглые скоты. Как только я убью Полена, они возьмут его досье и легко установят, какую роль он играл в моем судебном процессе. А поскольку полиции доподлинно известно, что я в бегах, нетрудно будет догадаться, что Папийон порхает по Парижу, кружится где-то рядом. С этого момента все для меня станет исключительно опасным: отель, улицы, вокзалы, порты, аэропорты. Тогда придется быстро сматываться и заметать следы.
Выследить Полена будет нетрудно – он частенько ошивается в магазине меховых изделий своего отца. Убить его найдется много способов, но, каким бы из них я его ни прикончил, я хочу, чтобы он меня узнал перед тем, как сдохнуть. Если удастся, я задушу его своими руками. Как давно я мечтал об этом! Буду душить медленно, приговаривая: «Покойники иногда встают из могил. Не ожидал? Не думал не гадал, что я наложу на тебя вот эти вот руки? Тебе еще повезло: умрешь через несколько минут, а вот меня ты загнал в пожизненный гноильник до самой смерти».
Не знаю, удастся ли мне выбраться из Франции. Мертвый Гольдштейн представляет для меня реальную опасность. Почти уверен, что меня вычислят. Но мне ровным счетом на все наплевать. Даже ценой собственной шкуры я должен заставить оплатить счет за смерть отца. За свою голгофу я бы им простил. Но за смерть отца никогда не прощу. Отца, которому я не мог даже сообщить, что жив и выбрался из сточной канавы! Он, поди, и умер-то от стыда, прячась от своих старых друзей. Теперь он спит в могиле и не знает, кем стал его сын. Нет, нет и нет! Я не смогу их простить и никогда не прощу!
Тягостное молчание явно затянулось, и пока я прокручивал в голове подробности своих действий, прикидывая, как сделать так, чтобы ничего не сорвалось, Рита сидела неподвижно у моих ног, положив голову мне на колени. Ни слова, ни звука из ее уст. Она как будто затаила дыхание.
– Рита, дорогая, я завтра уезжаю.
– Ты никуда не поедешь!
Она поднялась и положила руки мне на плечи. Посмотрела мне прямо в лицо и продолжила:
– Ты не должен уезжать. Ты не можешь уехать. В моей жизни тоже грядут перемены. Я воспользовалась поездкой, чтобы подготовить приезд своей дочери. Она прибывает через несколько дней. Ты хорошо знаешь, почему она оказалась не со мной. Сначала надо было приготовить место, где ее можно было бы принять. А теперь у нее будет не только мать, но и отец. Им станешь ты. И ты хочешь убежать от ответственности? Хочешь испортить все то, что мы создавали вместе с любовью и доверием друг к другу? Ты полагаешь, что убить тех, кто виновен в твоих страданиях и, возможно, в смерти твоего отца, это единственное, что надо делать? И ничего другого? Это единственное решение, на котором ты настаиваешь?
Наши судьбы связаны навеки, Анри. Ради меня, ради взрослой дочери, которая едет к тебе и полюбит тебя. Я в этом уверена. Я не прошу тебя простить, но прошу оставить помыслы о мести. Раз и навсегда. Ты, собственно, уже так и решил. Но вот смерть отца – и ты снова готов броситься в сточную канаву. Послушай меня хорошенько: если бы твой отец, сельский учитель, добрый и справедливый, всю свою жизнь учивший детей быть порядочными, трудолюбивыми, милосердными, законопослушными, мог заговорить сейчас, ты думаешь он принял бы и одобрил твои мысли о мести? Нет. Он бы тебе сказал, что ни фараоны, ни лжесвидетель, ни прокурор, ни те, кого ты называешь ублюдками или вонючими головками сыра, ни надзиратели не стоят того, чтобы из-за них приносить в жертву любящую и любимую жену, мою дочь, которая, надеюсь, обретет отца, твой семейный очаг и твою честную жизнь.
Еще скажу, какой бы мне хотелось видеть твою месть: я хочу, чтобы наша семья стала для всех символом счастья, чтобы с твоим умом и моей помощью мы добились хорошего положения в обществе, но только честным путем; чтобы люди этой страны говорили о тебе в один голос: «Этот француз – человек честный, прямой и справедливый, и его слово – золото». Вот какой должна быть твоя месть. Самая красивая месть – доказать всем, что они страшно ошибались на твой счет, что страдания не испортили тебя – ты вышел из них человеком, достойным называться честным, вопреки неисчислимым ужасам средневековой исправительной системы и бесхребетности людей. Это единственная месть, которая стоит моей любви и веры в тебя.
Рита победила. Мы проговорили с ней всю ночь напролет, и я узнал, что такое испить чашу до дна. Мне не терпелось выведать у нее все подробности поездки. Она лежала на широком диване, удрученная неудачным исходом своего долгого путешествия и утомленная борьбой со мной. А я все спрашивал и спрашивал без остановки, сидя на краешке дивана и склонившись над ней, и по крупице вытягивал из нее все, что ей хотелось бы скрыть от меня.
С самого начала, как только она выехала из Маракайбо и направилась в порт Каракаса, ее не покидало смутное предчувствие, что поездка должна провалиться: казалось, все работало против нее, мешая ей отправиться во Францию. При посадке на борт «Колумбии» она вдруг обнаружила, что в документах недостает одной необходимой визы. Гонка против часовой стрелки назад в Каракас по узкой и опасной дороге, которую я хорошо знал. Документы в сумке – и снова в порт. Сердце рвалось на части от страха, что она не успеет и судно уйдет. В пути разыгралась страшная гроза, дорогу размыло, и на некоторых участках появились грязевые оползни. Ехать дальше было очень опасно. Шофер запаниковал и, потеряв голову, помчался обратно, оставив Риту на обочине под проливным дождем, в грязи. Она прошла три километра, и – о чудо! – подвернулось такси, возвращавшееся в Каракас. Шофер испугался оползней, развернулся и поехал обратно в порт. А из порта доносились протяжные гудки кораблей, и ей все казалось, что отчаливает «Колумбия».
