Джон Гришэм - Вне правил
— Я знаком со многими полицейскими, и мы неплохо ладим, — возражаю я, слегка покривив душой. Мне нравятся только Нейт Спурио и еще пара копов. — Поговорим о деле. Я беседовал с детективом Лэнди Риардоном. Улик у них мало. Они уверены в вашей виновности, но доказать это пока не могут.
Сейчас для него наступил самый подходящий момент заявить о своей невиновности. Что-нибудь простое и неоригинальное, типа «они взяли не того парня», было бы вполне уместным. Но вместо этого он говорит:
— Я уже сталкивался с адвокатами — в основном их назначал суд, — но никогда не чувствовал, что могу им доверять, понимаете? А вот вам, мне кажется, доверять можно, мистер Радд.
— Вернемся к делу, Арч. За десять тысяч долларов я возьмусь представлять ваши интересы на стадии подготовки обвинительного акта. После предъявления обвинения моя работа заканчивается. Тогда мы сядем и обсудим условия нашего дальнейшего сотрудничества.
— У меня нет десяти тысяч долларов, и я считаю, что это слишком много за работу до предъявления обвинения. Я знаю, как работает система.
Вообще-то он прав. Десять штук баксов для начальных стычек слегка чересчур, но я всегда начинаю с высокой планки.
— Я не собираюсь торговаться, Арч. Я известный адвокат, и клиентов у меня хватает.
Из нагрудного кармана рубашки он вытаскивает сложенный чек.
— Тут пять тысяч со счета моей матери. Больше у нас нет.
Я разворачиваю чек. Местный банк. Пять тысяч. Подписано Луизой Пауэлл.
— Пауэлл, ныне покойный, был ее третьим мужем, — поясняет он. — Мои родители развелись, когда я был ребенком. Не видел дорогого папочку уже не помню сколько.
Пять штук баксов позволят мне остаться в деле и в центре внимания прессы, и это неплохой гонорар за первые один или два раунда. Я складываю чек, засовываю в нагрудный карман и достаю контракт на оказание юридических услуг. Мобильник, лежащий передо мной на столе, начинает вибрировать. Звонит Напарник.
— Прошу меня извинить. Я должен ответить.
— Это же ваш офис.
— В белом джипе в пятидесяти футах два копа, — сообщает Напарник. — Только что приехали и следят за фургоном.
— Спасибо. Держи меня в курсе. — Я поворачиваюсь к Свэнгеру:
— Твои приятели тебя выследили. Они знают, что ты здесь, и знают мой фургон. Но ничего плохого во встрече клиента с адвокатом нет.
Он качает головой:
— Они все время сидят у меня на хвосте. Вы должны мне помочь.
Мы медленно проходим по всем пунктам контракта. Когда все пункты разъяснены, мы оба его подписываем. На всякий случай я предупреждаю:
— Я прямо сейчас отправляюсь в банк. Если чек не примут, контракт аннулируется. Это понятно?
— Вы думаете, я способен всучить вам фальшивый чек?
Я не могу сдержать улыбки:
— Его выписала ваша мать. Я предпочитаю не рисковать.
— Она много пьет, но не мошенница.
— Извините, Арч, я совсем не это имел в виду. Просто такое со мной уже не раз случалось.
— Ладно, чего там.
Какое-то время мы молча разглядываем стол, наконец я спрашиваю:
— Раз у вас теперь есть адвокат, может, хотите что-то обсудить?
— А в этом чудесном маленьком холодильнике есть пиво?
Я достаю банку пива. Он открывает ее и делает большой глоток. Потом одобрительно смеется:
— Наверное, это самое дорогое пиво, которое мне доводилось пить.
— Это как посмотреть. Не забывайте, что ни один другой адвокат не угостит вас пивом у себя в офисе.
— Что верно, то верно. Вы — первый. — Он делает еще глоток. — Послушайте, Себастиан, ведь я могу вас теперь так называть, раз уж раскошелился на гонорар и мы подписали контракт?
— Теперь можете.
— Ладно, Себастиан, а что кроме пива я еще получу за свои пять тысяч долларов?
— Для начала консультации по правовым вопросам. И защиту — у полицейских больше не будет искушения вас схватить и прессовать на допросах продолжительностью в десять часов. Они будут вынуждены соблюдать закон. У меня неплохие отношения с инспектором Риардоном, и я постараюсь его убедить, что у них слишком мало улик, чтобы доводить дело до суда. Но если новые улики появятся, вероятность, что мне станет о них известно, весьма велика.
Он опрокидывает остатки содержимого банки в рот и вытирает губы рукавом. Типичный студент-разгильдяй не смог бы прикончить пиво быстрее. У него снова появляется удобный случай сказать что-нибудь, типа «никаких улик нет», но он, рыгнув, просто спрашивает:
— А если меня арестуют?
— Тогда я приеду в тюрьму и попытаюсь вас вытащить, что мне наверняка не удастся. В нашем Городе при обвинении в убийстве под залог не выпускают. Я подам разные ходатайства и подниму шум. У меня есть связи с прессой, и туда просочится информация, что у полиции плохо с доказательной базой. Я начну давить на прокурора.
— Не очень-то много за пять тысяч долларов. А можно мне еще пива?
Я секунду размышляю, потом решаю, что больше двух банок он не получит, во всяком случае, у меня в офисе. Я передаю ему пиво и говорю:
— Если тебя смущает наша договоренность, Арч, я готов вернуть тебе деньги прямо сейчас. Как я уже говорил, я востребованный адвокат и клиентов у меня хватает. Пять тысяч баксов мне погоды не сделают.
Он открывает банку и делает большой глоток.
— Вернуть тебе чек? — интересуюсь я.
— Нет.
— Тогда хватит скулить насчет гонорара.
Он поднимает на меня глаза, и я вдруг ощущаю на себе холодный и пустой взгляд убийцы. Такие взгляды мне уже приходилось видеть.
— Они меня прикончат, Себастиан. Копы ничего не могут доказать, не могут найти того, кого ищут, и на них постоянно давят со всех сторон. Они боятся меня, потому что в случае ареста им придется иметь дело с вами, и не хотят обращаться в суд, потому что у них нет улик. Только представьте, что в таком громком процессе будет вынесен вердикт о невиновности. И чтобы решить все проблемы разом, они меня просто устранят, и тогда все будут довольны. Я это знаю, они сами сказали мне это открытым текстом. Не детектив Риардон. И не большие шишки из департамента. Это были патрульные, из тех, что круглосуточно не спускают с меня глаз. Они следят за мной постоянно, даже когда я сплю в трейлере. Они не дают мне покоя, осыпают проклятиями, угрожают. И я знаю, что они меня убьют, Себастиан. Вы и сами в курсе, как сильно прогнил наш департамент. — Он замолкает, снова прикладываясь к банке.
— Не думаю, — возражаю я. — Да, в полиции есть отморозки, но я никогда не слышал, чтобы подозреваемого в убийстве убирали только потому, что нет возможности его прищучить.
— Я знаю, как они прикончили одного парня, который промышлял наркотой. Выдали это за разборку при сорвавшейся сделке.
— Не стану спорить.
— Только есть одна проблемка, Себастиан. Если мне всадят пулю в башку, то тело девушки никогда не найдут.
У меня перехватывает дыхание, но мне удается ничем не выдать волнения. В том, что обвиняемый отрицает свою вину до последнего, нет ничего удивительного. Но чтобы он признавал ее, да еще с самого начала — просто неслыханно. Я никогда не спрашиваю подсудимых, виновны ли они, — в этом нет никакого смысла, они все равно солгут.
— Так вам известно, где ее тело? — осторожно спрашиваю я.
— Давайте начистоту, Себастиан. Теперь вы мой адвокат, и я могу ничего от вас не скрывать, так? Если бы я убил десять девушек, спрятал их тела и все бы вам рассказал, то вы и тогда ни с кем не поделились бы этой информацией, так?
— Так.
— Никогда?
— Есть одно исключение из правил. Если вы что-то мне расскажете без передачи другим и я сочту, что это представляет угрозу для других людей, то я имею право сообщить об этом властям. Во всех других случаях я обязан молчать.
Он удовлетворенно улыбается и делает глоток.
— Расслабьтесь, никаких десять девушек я не убивал. Как и не сказал, что убил Джилиану Кемп. Но я знаю, где похоронено ее тело.
— И вы знаете, кто ее убил?
После недолгой паузы он говорит, что да, после чего снова замолкает. Я лезу в холодильник и достаю пиво себе. Несколько минут мы молча пьем. Он внимательно за мной наблюдает, будто слышит, как колотится у меня сердце. Наконец я не выдерживаю:
— Ладно, я не задаю никаких вопросов, но, может, вы считаете важным, чтобы кто-то, пусть даже я, был в курсе, где она?
— Да, но мне надо об этом подумать. Может, я скажу завтра. А может, и нет.
Я думаю о семье Кемп и о том невыразимом страдании, в котором проходит их жизнь. Меня захлестывает ненависть к этому парню и желание упрятать его за решетку, если не сказать больше. Он тут сидит у меня в фургоне и невозмутимо потягивает пиво, а семья девушки сходит с ума от переживаний.
— Когда ее убили? — спрашиваю я, стараясь выведать побольше.
— Не могу сказать точно, но я не убивал, клянусь. И в заточении она не рожала, если вы об этом. И на черном рынке ребенка не продавали.
