Вячеслав Энсон - Эра беззакония
Он справился. Не впервой. Ушел с головой в операцию.
Результата добились во вторник. Два предыдущих дня, особенно две ночи, Рамикович таяла и мягчела. Уже о многом говорили. Он посвящал ее в выдуманные секреты своей работы. Она изливала душу, говоря, в основном, о чувствах.
Калмычков не торопил. Когда чувства окончательно излились, а спиртное, наоборот, влилось, он решился. Поймал момент. Поздно ночью во вторник они возвращались из стрип-бара, и он, еще в машине, начал атаку.
— Ты удивительно легкая и приятная женщина. Я сразу не разглядел. В первую встречу. Вез тебя и думал: «Надо же, зануда какая…»
Она в ответ только пьяно хмыкнула. Но позже, в постели, вместо того чтобы заснуть, вдруг разнюнилась до рыданий.
— Зануда… Что ты знаешь про меня? Зануда…
— Успокойся, Инна…
— Просиди всю жизнь на моей работе! Погляжу на тебя… — вытирая слезы, гнусила она.
— Работа не стоит слез! Не надо о ней, — Калмычков протянул ей недопитый бокал шампанского.
— Стоит. Еще как стоит, — всхлипнула Инна Михайловна. — На что я без мужа живу? На что дочку учу? На что эти бары, рестораны? Где мне еще такую деньгу заплатят? Знаешь, сколько я получаю? Не знаешь, и не скажу. Нельзя! Ты генералом столько получать не будешь!
— Брось ты! — удивился Калмычков. — Не может быть.
— Может, Коленька. Может!
— Тогда зачем тебе я? Стриптизеров пачками покупай, — сказал Калмычков.
— А ты чего же не покупаешь, а со мной, старой, возишься? — спросила Рамикович.
— Они не люди — половые органы. Быстро надоедают. Душу хочется человеку открыть. Иной раз столько дерьма насмотришься! Не помещается… — ответил Калмычков.
— И у меня так, Коля. По макушку в дерьме. Сдаю потихоньку. Сопьюсь через пару лет или в окно выпрыгну. Устала… — Слезы опять подступили к горлу Инны Михайловны.
— Пугаешь меня? Телевидение — веселое шоу… — зауспокаивал Калмычков.
— Шоу, только не очень веселое… — Она закурила сигарету.
Свет в спальне выключен. Лишь синий отблеск облаков, подсвеченных Москвой, льется в окна. Сидящую в подушках Инну Калмычков едва различает в синем свечении. Она часто и глубоко затягивается, и красного огонька сигареты хватает на то, чтобы разглядеть печальное лицо в потеках косметики и полные слез глаза. Она считает его «своим». Ей так хочется. Верит ему и открывает душу. Зря!.. Калмычкову жаль Инну. Он знает, что нельзя делать ни того, ни другого. Никогда и ни с кем!
Он мог бы остановить ее, но не останавливает. Работа, блин!..
— Я на телевидении давно, с советских времен, — рассказывает Инна. — После университета выскочила за своего Рамиковича. Он меня и устроил. Блат чистой воды при моем экономическом образовании. Много кем была: сначала на побегушках, потом редактором развлекательных программ, потом в информационное вещание попала. А что? Повышала квалификацию. В девяносто первом — стажировалась в Штатах. Переучивали на «правильное» телевидение. Пока училась — муж сбежал. Я и не заметила.
Счастливая была, что работу не потеряла, да еще выучилась по-новому. Понесу в нашу темень свет демократии. Помнишь то время? Надежды и розовые сопли. Когда вернулась из Штатов, почти никого из «стариков» не застала. И телевидение изменилось. Я в тонкости не вдавалась, ишачила сутками. Платили хорошо… Первый раз споткнулась, когда выборы девяносто шестого года готовили. Превращали мозги электората в кашу. Ужас что делали! Врали на полную катушку… Тогда спортивный азарт спас. Мы — за победу демократии. Она и победила…
— Но ведь хорошо живем, Инна. Лучше, чем при коммунистах… — сказал Калмычков.
— Те, придурки, головы людям партийной туфтой забивали. Так ее нормальный человек видел и не принимал. А мы вам, простакам, в душу залезли. Ведем, как бычков на веревочке. Интересно — куда? Вдруг на убой?.. Эх, Коля! Знал бы ты глубину манипулирования! Я в двухтысячном вырвалась с этой кухни. Тошно стало отраву готовить. Пять лет работаю сбоку, в отделе, который оценивает эффективность телепродукта. В смысле воздействия на аудиторию.
— Интересная работа. У нас тоже аналитики есть. Только получают мало… — сказал Калмычков.
— Интересная, говоришь? Пока не знаешь, о какой эффективности речь. Ты потом лишнего, с мужиками за пивком, не болтай. Огребешь неприятностей… — предупредила Инна Михайловна.
— Так ты и не рассказывай… — ответил Калмычков.
— Почти ничего и не говорю. Пар выпускаю. Чтобы не лопнуть… — сказала Инна Михайловна. — Моя беда знаешь, в чем? В советском детстве. В Бога не верили, но была мораль. Когда в Штатах переучивали, подчистили мировоззрение. Под общечеловеков подогнали. У них «мораль» — ругательное слово. Оковы на свободной личности. Мешает деньги делать. Так и работала десять лет. Отмахивалась от очевидного… Стопроцентное манипулирование сознанием целого народа. Целого мира!
Своим они давно бошки засрали, потому в глаза не бросается. А тут, когда видишь результат на непаханом поле, — ужас берет! Собственная дочь превратилась в эталонный продукт. Потребитель без роду и племени. Овца на веревочке. Глотает пережеванную информацию и верит ей. Еще и меня учит… Понимаешь о чем я? Миллионы людей принимают за собственное мировоззрение ложную картину мира, внушенную телевизором. И меняют ее, когда телевизору нужно. «Матрица», чистой воды… Волосы дыбом! Дочь ведь единственная. Что же я делаю?! Когда понимаешь, что собственными руками творишь идиотов, просыпается этот забытый советский атавизм. Совесть.
Я в церковь хожу, Коля. Третий год… Страшное дело делаем! Наполняем мир ложью. А если на том свете к ответу призовут? Как там написано: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской…» Не помню точно. Страшно!.. «Горе миру от соблазнов: ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». Мне горе, Коленька, мне. Столько соблазнов за пятнадцать лет напустила.
— Успокойся, Инна! Я в этом не силен. Ты просто устала и наговариваешь на себя, — гладил ее по голове Калмычков. — Успокойся.
— Отнимая у людей правду, мы разрушаем основу их существования. Превращаем в уродов. Потом этих уродов и показываем… — теперь уже без слез, зло и жестко продолжала говорить Инна Михайловна. — Есть сериалы, которые просто забивают ватой сознание. Смотрит человек мексиканскую дурь, а что за окном творится — его не волнует. Вчерашний день! Готовят к запуску переделки американских сериальчиков, где за ублюдочным юмором четкая установка. Например: детей рожать — дурой быть. Семья — вообще глупость. С одним пожила, с другим, с третьим. Как зверьки. И все работает на просторах страны. Всасываемость экранных установок почти стопроцентная.
— И мы замечаем, что преступления стали очень киношными, — осторожно вставил Калмычков.
— Замечаете! Я тебе в цифрах могу показать, насколько аудитория восприимчива к телевоздействию. Как попугаи. Повторяют любую ерунду. И восприимчивость растет. Запущены спецканалы для жесткого воздействия. Так понимаю, будут долбить реалити-шоу. Убойная штука. На американцах отработана. Выключает целые социальные пласты.
— Не перегибаешь палку? В смысле, силы воздействия, — спросил Калмычков.
— Доказано, проверено, и вовсю используется! Лет сто назад, человек видел что-то новое. Долго разглядывал, сопоставлял. Примеривал к традициям культуры, религии, семьи. Кое что принимал, но большинство новшеств отбрасывал, как несовместимые с внутренними и общественными установками. А сейчас установок нет! Что телек скажет, то и делаем. Главное громко и несколько раз! «Бери от жизни все!» Плывут граждане. Наркота, гомосексуализм, преступность. Вы, дураки, боретесь или вид делаете, что боретесь, а мы вам ублюдков тысячами клепаем.
— А возможно такое: по телеку что-то покажут, и некоторое количество зрителей повторит это в жизни? Даже с риском для себя, — спросил Калмычков.
— Да сплошь и рядом! Диеты, похудания, покупки — все копируют, — ответила Рамикович. — До маразма дошло. Пустили в эфир ролик о самоубийстве, а через неделю, смотрю, по региональным каналам волна повторений прокатилась. Вешаются, стреляются, травятся под видеозапись… Повторяется история про избиение подростками людей с записью на камеры телефонов. Я отслеживала — началось с репортажа о случае в Москве. В других регионах ничего подобного не фиксировалось. За два месяца приняло характер эпидемии. По всей стране. Когда просчитала коэффициент переноса того репортажа, хотела за диссертацию садиться. Не собралась.
— Я тоже слышал о волне самоубийств. Говорят, ее кто-то специально инициировал… — закинул удочку Калмычков.
— Ерунда все! Если бы специально, эффект был бы в сотню раз больше, — ответила Инна Михайловна. — Как было с МММами, «Хопрами» и выборами.
