Александр Ольбик - Падение «черного берета»
— Ты же не знаешь, куда ехать, и я не знаю…
— Пусть тебя это не волнует!
— Но это опасно, — глаза Татарина оживились. — Учти, если застанут, и тебе и мне и всем будет очень плохо. Ты же не забывай, что нас закрывают на замки, а на окнах решетки.
— Я в курсе. Но ты должен сказать мне одну вещь — тебя такая жизнь устраивает или ты… Или ты хочешь что-нибудь изменить?
— Валерка Быстров тоже хотел что-то изменить, но его повесили в туалете. Что ты, лейтенант, предлагаешь?
— Пока ничего не предлагаю. После разведки скажу, но мне этот Освенцим не нравится. Но, если те мудаки, которые вас на точки посадили, вас устраивают, то тогда и говорить не о чем… Так?
Татаринов повертел по сторонам головой.
— Дай мне ствол и тогда посмотрим, кто кого устраивает, а кого не устраивает
— Допустим, я тебе дам ствол, а против кого ты его повернешь?
— Была бы железка, а лоб всегда найдется. Я бы начал с нашего Верховного главнокомандующего, который нас бросил и отдал на растерзание бандитам. Затем я дошел бы до президента фирмы «Голубая лагуна», на которую работают наши шестерки. И конечно, проредил бы всю мразь, посадившую нас в рабство… Нас тут недавно трясли — исчез один из тех, кто нас сюда привозил. Но вчера, сучара, опять появился, и стал в сто раз злее. Может, на курсах каких был… По-моему, употребляет наркоту и бьет, падла, Гарика. У того, как у всех нас, сильные фантомные боли и по ночам страшно мучается, бывает температура, но этот гад все равно таскает его на точку… Просто возненавидел его, а за что — хрен его знает…
Карташов от этих слов аж взвыл.
— Ну, знаешь, Кот, еще одно слово и я сам отхожу тебя по харе. Дожили мужики, мать вашу разэтак!
— А чтобы ты сделал? Ты очень, посмотрю, храбрый! Попал бы в нашу шкуру… голова Татаринова упала на грудь и он культей стал вытирать глаза.
Карташов, не прощаясь, развернулся и пошел на стоянку.
В Ангелово он приехал около четырех и застал Брода и Одинца почти в отключке. Они сидели в холле, друг против друга, и мерились силами. Кто у кого пережмет руку. Одинец, увидев Карташова, довольно развязно бросил:
— Мцыри, ты случайно, бутылку не принес?
Брод осоловелым взглядом уставился на вошедшего. Один глаз у него закатился под лоб, хотя голос был твердый и слова произносились членораздельно.
— Это наш Штирлиц… Я ведь знаю, Серго, что ты работаешь на контрразведку? Так или нет? Признание облегчит твою ментовскую душу и утихомирит мою руку.
Карташов увидел, как правая рука Брода рюхнулась к висевшей сбоку кобуре и довольно уверенно выудила оттуда «глок». Карташов сделал к нему шаг, но его остановил голос Вениамина.
— Замри, Мцыри, там, где стоишь! Так за сколько штук ты нас с Саней и Николой заложил? А я могу тебя сейчас уложить в деревянный бушлат, и Саня с удовольствием оттаранит тебя в кре-мат-то-рий… Ну как, подходит такой вариант?
Однако бурный поток, лившийся из малозубого рта Брода, прервал Одинец. Он незаметным движением выбил из рук шефа пистолет и тот, громыхнув, о стол, свалился на пол… Они завозились, стали бороться и вместе рухнули на ковер. Задели ножку стола, зазвенела посуда, упал стул… В комнату вбежал Николай. Расставив широко ноги, и, держа обеими руками пистолет, выкрикнул:
— Мцыри, мать-перемать, что здесь происходит?
— Коля, все в порядке, — с изрядной одышкой проговорил Брод. Он уже был внизу, под Одинцом. — Я хотел полюбезничать с Мцыри, но Санька мне не разрешает. Покушение на свободу слова…
Николай поднял с пола пистолет и сунул его себе в карман.
— Как дебильные дети, — он снова матерно выругался и вышел во двор.
— Я все равно, Серега, тебе все выскажу! — хрипел Брод. — Во-первых, ты внедрёнка, а во-вторых, подбиваешь клинья к моей Галочке, что вообще ни в какие ворота не лезет… Или я не прав? Санька, ты меня не держи, сейчас буду блевать и я за себя не ручаюсь, могу и на тебя травануть…
Карташов растащил их и усадил на диван.
— Ладно, Серый, с тебя бутылка, — проговорил Одинец, — я практически не позволил оборваться твоей молодой жизни.
— Спасибо, Саня, два ноль в твою пользу… Постараюсь отдать долг…
— Мрази, суки! — кому-то погрозил кулаком Брод. — Я за Таллера набью всем зобы свинцом. Слышь, Мцыри, меня никто не остановит. Даже твоя ФСБ…
Брод поднялся с дивана и, выписывая галсы, пошел в сторону туалета. И вскоре послышались стоны, видимо, страдая от дурноты, он пытался вытащить из себя все, что перед этим он так непотребно в себя напихал.
Карташов отправился к себе в комнату, но когда он был на середине лестницы, услышал голос Одинца:
— Мцыри, черт тебя дери, я дождусь когда-нибудь от тебя бутылки или ты и дальше будешь крутить динамо?
Карташов не ответил. Он чувствовал себя вконец разбитым и потому, добравшись до кровати, рухнул на нее и, наверное, уснул бы мертвецким сном, если бы не заявился Одинец. Ему явно хотелось общаться, тем более тема сама срывалась с языка.
— Так что же ты, Серый, не возразил по существу Броду насчет «внедренки», а? — лихо взбив подушку, спросил Одинец.
— А толку? Во-первых, он пьяный, а во-вторых, если бы он действительно так думал, давно бы мой пепел летал в районе Митинского крематория.
Одинец откинулся на диван, руку — под голову. Глядя на потолок, вновь заговорил:
— Все в твоей версии побега более или менее правдоподобно, за одним исключением… Сколько, ты говоришь, тогда рвануло зеков?
— Девяноста шесть рыл*… Об этом тогда писали все газеты и, в том числе, российские.
— Это еще ни о чем не говорит. Если банда, куда тебя хотели внедрить, стоила таких жертв, то государство может пойти даже на такую дорогостоящую инсценировку. Спонсорами могли стать ФБР, Интерпол…
— Но ты не забывай, что я сидел в Латвии, а не в России.
— Ну и что из того? Между нашими государствами существует договоренность о правовой помощи и, если, предположим, речь идет о крупных партиях наркотиков или торговли редкоземельными металлами, Россия и Латвия вполне могут спеться. Поэтому твои аргументы насчет массового побега, мягко говоря, никакой критики не выдерживают. Хотя сам по себе этот факт выдающийся.
— Элементарный! Пользуясь халатностью охраны, зеки сделали из банного блока подкоп и сбежали. Семнадцать метров длина лаза, восемьдесят сантиметров в диаметре и, как черви по нему…
— Семнадцать метров? Это, считай, семнадцать кубометров земли. А земельку надо куда-то заховать…
— Объясняю, может, тебе когда-нибудь это пригодится. Рядом с баней проходила инженерная траншея, слега прикрытая чем попало. В нее весь извлеченный из тоннеля грунт и спрятали. Был праздник Лиго, охрана перепилась, кругом анархия, никто никого в голову не брал…
— И ты за компанию тоже рванул?
— Сначала и не думал. Один мужик попросил ему помочь, боялся, что на полпути ему станет плохо с сердцем. Собственно, так и случилось: где-то на двенадцатом метре тоннеля он начал загибаться и мне надо было его, как козла на убой, тащить наверх на веревке. Пришлось как следует попотеть.
Одинец внимательно слушал и даже перевернулся со спины на бок, лицом к Карташову.
— Но, несмотря на все заморочки, мы все же увидели свет в конце тоннеля… Вылезли, кругом ночь, звезды, лето… Подкатил джип, мой мужик сел в него и стал махать мне рукой. Зовет с собой… Оглядываюсь — забор с колючей проволокой по гребешку, на фоне звездного неба вышка и у меня появился гигантский соблазн никогда туда больше не возвращаться. Ну махнул я в этом джипе к российской границе. В знак благодарности этот мужик в Москву меня и доставил…
Одинцу, видимо, такой хэппи-энд пришелся по душе. Он закурил и нечто улыбки появилось на его лице.
— Значит, целая рота рванула? — спросил он, однако уже без настороженности.
Карташов увидел, как рука Одинца безвольно повисла, сигарета упала на пол. Брови вытянулись в одну линейку, скулы утратили угловатую напряженность. Дыхание стало ровным и глубоким. Он спал.
Сергей поднял с пола сигарету и размял ее в пепельнице. Осторожно уложил руку Одинца на диван и сам отправился спать. Отключился мгновенно и, пройдя череду незапоминающихся снов, попал в былое. В интернат, где они с сестрой Светкой провели шесть лет. Приснился умывальник, с рядом выкрашенных в синий цвет рукомойников, покрытый коричневой краской цементный пол, схваченное проржавевшей решеткой единственное окно. Было холодно, сумеречно и одиноко. И что особенно ярко воскресилось в сонной памяти: он стоит перед рукомойником и тщетно подбрасывает ладошкой его краник, но вода ни в какую не желает литься… Ни в какую…
Заговор
Проснувшись около одиннадцати вечера, Карташов увидел спящего на диване Одинца. Тот лежал, поджав ноги к самому подбородку, одеяло съехало, обнажив мускулистое плечо.
Сергей подошел к окну и увидел прохаживающегося вдоль забора нового охранника. Открыв тумбочку, он достал из нее целлофановый пакет, в котором лежали вещи, реквизированные у бандита Сучкова. Карташова интересовала связка ключей, которую он без труда выудил из пакета и положил себе в карман. Затем он открыл окно и, убедившись, что охранник на другой половине дома, спустился вниз и оказался на задней стороне двора, заваленной разного рода стройматериалами. Брод давно пустил на самотек созидательные работы, отчего недостроенная баня и оранжерея стали приходить в упадок.
