Виталий Полищук - Частная (честная) жизнь, или Что выросло, то… увы!
– Здесь присутствуют, – продолжал я, – те, кто помог нам. И помог очень серьезно. Что позволит в течение месяца оказать значительную материальную помощь всем нуждающимся.
Петр Игнатьевич, Иван Степанович, Андрей Андреич, прошу вас!
Все трое встали, стали раскланиваться, я предложил выпить за их здоровье, все выпили…
После этого я сел. В принципе, моя задача была исчерпана.
Встав с места, слово взял мэр Славограда, потом – еще кто-то.
Главное было в том, что я смог увести мысли родственников и близких от факта вандализма – все просто-напросто на время забыли о нем.
Ну, а после, если и узнают подробности… Ну, в общем это будет после – разборки пойдут, как говорится, «в частном порядке». А сегодня их допустить было нельзя.
Поминальный обед в этом случае мог превратиться в бедлам.
Потом все внимательно слушали последнего директора Славоградского химкомбината (именно при нем комбинат был закрыт).
– Я понимаю, всем тем, кто потерял близких, да и самим ветеранам, оставшимся в живых, не слова утешения нужны. Кое-кто наверняка ждет слов покаяния. У нас ведь так любят последние десятилетия добиваться от всех покаяния.
Мы перед началом с коллегами – нас здесь семеро – бывших директоров комбинатов системы Минсредмаша… так вот, мы поговорили между собой, и я как бы от всех хочу сказать.
Не в чем нам каяться. Было время такое, была такая о б ыд е н н о с т ь. В чем нам каяться? И мы ведь, пусть в незначительной степени, но облучались, как все, кто работал на наших предприятиях.
Можете себе представить, что на встречах ветеранов войны командиры все как один, обязательно каяться – простите, не сберег я погибших…
Только как сберечь было их, во время войны-то? Во время боев, когда, извините, стреляют люди друг в друга, пули летают и увы, попадают иногда.
В тех же людей… – Он говорил медленно, слова его словно тяжелыми гирями падали вниз. И это придавало весомость тому, что сейчас слышали люди, и этому седому худому старику верили, верили…
– Наша работа была той же войной… – продолжал бывший директор. – Вот рядом сидят представители Минобороны, для них мы работали.
Он помолчал.
– Уважаемые родные и близкие погибших, если вы примете наше сочувствие – а мы сожалеем от всей души, поверьте – примите его.
А ребятам, что здесь лежат – что ж, вечная память…
Он залпом выпил, сел на место и полез в карман за платком.
Некоторое время за столом царила тишина, потом постепенно стал нарастать шумок… Выпили уже изрядно, так что начались и воспоминания, и просто разговоры. Кое-кто встал, отошел от столов и закурил.
Когда через некоторое время на столах поменяли посуду, появились новые блюда и все вновь расселись по местам, слово взял Андрей Андреевич.
За годы, что я его не видел, он еще больше стал похож на профессора Челленджера из американского кинофильма – стал как будто еще более кряжистым и округлым.
Но голос его остался по-прежнему низким и сочным.
Он взял в ладонь стакан и негромко сказал, однако такой голос не мог не услышать ни один из сидящих:
– Несколько лет назад мы трое, – тут он бросил взгляд на сидевших рядом с ним Петра Игнатьевича и Ивана Степановича, – обидели Виктора Петровича… – и он повернулся в мою сторону.
– Вы нас простите, Виктор Петрович… – тут я тоже поднялся со своего места.
– Мы вот пытаемся возродить сибирскую культуру, традиции, через это – дух русского человека… – продолжал он. – А он вот он – жив наш дух! Нация сильна памятью, а так как вы помните своих друзей, свои дела, свою страну… – он покачал головой и закончил, обращаясь ко мне:
– Ты прости меня, Виктор Петрович! Я ведь не со зла тогда – по глупости, незнанию… Да и выпили мы лишку… В общем, не держи зла!
Я встал со своего месте, подошел к нему, мы чокнулись стаканами, выпили и тут он отчудил – схватил меня в охапку, приподнял и так сжал, что я чуть было не ойкнул.
Он действительно был, судя по всему, точно искренен, но мне вдруг стало не до него.
Когда он поднял меня вверх, я смог увидеть появившиеся невдалеке три черные машины и направляющуюся от них в нашу сторону группу людей.
Впереди шел собственной персоной Юрий Борисович Кудрявцев…
Я не знал, что делать. Поминальный обед завершался, но тем не менее пока еще шел полным ходом.
Что нужно этому человеку з д е с ь?
Или – кто ему нужен?
Кудрявцева, конечно, узнали. Стулья задвигались, к нему направилось городское начальство, министерские представители…
А вот троица спонсоров-сибиряков повела себя достойно. Они переглянулись, перебросились словами, потом посмотрели в мою сторону. А затем встали и направились ко мне.
Они расселись вокруг, и, не обращая внимание на происходящее, словно бы и не появилась в поле всеобщего зрения никакая новая VIP-персона, принялись накладывать себе закуски, разлили в четыре стакана водку и затем Иван Степанович негромко сказал:
– Потерпи, Виктор Петрович! А мы прикроем, если понадобиться. Ты – наш, а мы своих в обиду не даем. Да еще и на своей земле!
И знаете, я как-то сразу успокоился. Мы выпили, закусили, потом кто-то из них предложил прогуляться до рощицы, покурить, поговорить…
Меня искусно удалили от стола, и я действительно абсолютно не чувствовал никакого волнения, поэтому, отвечая на вопрос Петра Игнатьевича о том, что у меня сейчас на первом месте в творческих планах, неожиданно принялся рассказывать сюжет будущего романа, который пришел мне в голову совсем недавно.
Коротко о содержании романа можно сказать следующее.
Некий молодой мужчина получил способность раздваиваться. Но только при определенных обстоятельствах и с одной единственной целью – сделать другого человека счастливым.
Главный герой – Курилин Евгений – холостяк, встречается с женщинами, вступает с ними в любовные отношения. Расстаются они без сожалений.
Но если они влюбляются друг в друга, он обязательно женится. И в этот момент где-то возникает новый Женя Курилин.
Точно такой же. Но – по-прежнему свободный. Потому что по натуре – не просто холостяк, а человек, не желающий связывать себя семьей. А посему идущий дальше по жизни, встречающийся с женщинами… Расстающийся с ними без сожалений, пока – вновь не встречает «ту, единственную и неповторимую», и – вновь следует свадьба.
А где-то в этот момент возникает новый Курилин.
И так – длительное время. Я планировал назвать роман «Последняя пересадка», тем самым давая понять читателю, что процесс этот имеет свой конец…
– И какая же она? – живо заинтересовался Андрей Андреевич. – Ну, та женщина, из-за которой прерывается процесс раздвоения? Какая-то особенная?
Тут я виновато пожал плечами.
– Это я еще не придумал.
– А в чем идея романа? Цель ваша какая? – спросил Петр Игнатьевич.
– Я хочу эмоционально насыщенно показать, что главное в жизни каждого – приносить счастье. Хотя бы тем, кого любишь и кто любит тебя. И если при этом нужно переступать через себя – значит, так надо! Курилин ведь знает, что рано или поздно разлюбит, но…
– Толковая мысль, – негромко сказал Иван Степанович. – О, все уже расходятся – заговорились мы! Виктор Петрович, помощь вам наша нужна при встрече с Юрием Борисычем?
– Да нет… – ответил я. Мне действительно не нужна была ничья помощь – я чувствовал себя уверенным.
– Тогда мы пойдем поздороваемся с ним. Мы ведь знакомы, как вы понимаете, и встречались не раз.
Они ушли, а я остался в роще. Я был уверен, что Кудрявцев сам найдет меня.
Так и произошло. Чуть позже, когда я шел, опираясь на трость, по тропинке к дороге.
Со всеми было уже переговорено, уже самые последние расходились и разъезжались. Уже увезли посуду и столы, в последний грузовик догружали стулья.
Меня обогнула машина, остановились, и из нее вышел Кудрявцев.
– Здравствуй, Виктор Петрович… – сказал он.
– И вам не болеть! – несколько двусмысленно ответил я, останавливаясь и тяжело опираясь на трость. Сказывалось выпитое, да и нога что-то разболелась. – Вы-то здесь что делаете? И именно сегодня?
– Ну что же, я не могу помянуть погибших? На поминки ведь не приглашают, помнишь?
– Я все помню… – На мгновение на меня накатила злость, но я взял себя в руки. – Не приглашают, точно. Вот только не вам поминать нас. Когда мы работали под землей, спускались туда ежедневно, рискуя жизнью, такие, как вы, в это время в уютных библиотеках и вполне безопасных квартирках писал диссертации о неизбежности победы коммунизма во всем мире. Так что нечего здесь вам делать, Юрий Борисович!
– Время такое было, Виктор Петрович!
– Ладно… – Я закурил. – Говорите, зачем вы здесь.
Он замялся, не зная, какими словами начать, потом сказал:
