Долорес Редондо - Невидимый страж
Тереза была дочерью иммигрантов из Сербии, которые приехали в долину в начале девяностых годов. Кое-кто утверждал, что они бежали от правосудия своей страны, хотя эти обвинения так и остались слухами. Они быстро нашли себе работу в городе, а когда Тереза, которая не блистала успехами в учебе, окончила школу, она начала работать на хуторе Берруэта. Ей поручили ухаживать за престарелой матерью владельца, испытывавшей затруднения при ходьбе. Недостаток ума Тереза с лихвой компенсировала красотой. Она знала, что нравится мужчинам, и в самом деле, ее длинные белокурые волосы и не по годам развитая фигура притягивали внимание противоположного пола. Она провела на хуторе Берруэта всего три месяца, когда ее мертвое тело обнаружили в поле за скирдой сена. Полиция допросила всех работавших на хуторе мужчин, но так никого и не арестовала. Стояло лето, в долине было много приезжих, и детективы пришли к выводу, что девушка отправилась в поле с каким-то незнакомцем, который ее изнасиловал и убил. Тереза Клас. Тереза Клас. Тереза Клас. Стоило Флоре закрыть глаза, и ей начинало казаться, что она видит лицо этой потаскушки.
— Тереза, — прошептала она. — Прошло столько лет, а ты продолжаешь осложнять мне жизнь.
Она закрыла книгу и снова спрятала ее вглубь сейфа, заслонив кипой документов, рядом с которыми она снова положила мешочек. Поколебавшись мгновение, она не устояла и потянула за шелковый шнурок, которым был завязан мешочек. В тусклом освещении кабинета матово заблестела красная лакированная кожа туфель. Указательным пальцем Флора коснулась плавного изгиба каблука, и на нее нахлынула волна тревоги. Это чувство было для нее совершенно непривычным и очень неприятным. Поспешно заперев сейф, она повесила картину и тщательно выровняла раму. Затем она взяла сумку и вышла в цех, чтобы проверить, как идет работа по разгрузке муки. Поздоровавшись с водителем и попрощавшись с Эрнесто, она отправилась домой.
Убедившись в том, что Флора ушла, Эрнесто вошел в кондитерскую, взял рулон пятикилограммовых пакетов и начал наполнять их мукой из чана. Он зачерпнул очередной ковш и, поднеся его к носу, принюхался. Мука пахла как обычно. Кончиками пальцев он взял щепотку муки и попробовал ее на вкус.
— Чокнутая женщина, — пробормотал он себе под нос.
— Что ты говоришь? — спросил водитель, решив, что Эрнесто обращается к нему.
— Я спрашивал, не хочешь ли ты привезти домой несколько пакетов с мукой.
— Конечно хочу. Спасибо, — удивленно отозвался водитель.
Эрнесто наполнил десять пятикилограммовых пакетов. Решив, что этого достаточно, он отнес муку в кузов припаркованного у ворот автомобиля. Остатки муки он высыпал в большой пакет для мусора, завязал его и поставил в мусорный бак. Водитель тем временем уже почти закончил разгрузку.
— Это последние мешки, — сообщил он Эрнесто.
— Тогда не надо заносить их на склад. Тащи их сюда и высыпь муку в чан, — распорядился управляющий.
Весна 1989 года
В доме Росарио ужинали рано, как только Хуан возвращался из цеха, и девочкам часто приходилось заканчивать домашнее задание уже после ужина. Пока сестры убирали со стола, Амайя подошла к отцу, который сидел на диване рядом с матерью.
— Мне нужно сбегать к Эстичу. Я не записала задание и не знаю, какую страницу учить на завтра.
— Что ж, беги, только не задерживайся, — ответил отец.
Девочка напевала всю дорогу до кондитерской, улыбаясь и нащупывая под свитером ключ. Прежде чем подойти к двери, она обвела взглядом обе стороны улицы, чтобы удостовериться, что рядом нет никого, кто мог бы рассказать о ее визите в цех матери. Вставив ключ в замочную скважину, она с облегчением вздохнула, когда защелка подалась и открылась с громким щелчком, прогремевшим, как ей показалось, на весь склад. Она вошла в темный коридор и закрыла за собой дверь, не забыв повернуть рычажок замка. Только после этого она включила свет и огляделась в тревоге, которая охватывала ее всякий раз, когда она сюда входила. Сердце билось у нее в груди с такой силой, что каждый толчок, посылающий кровь в ее вены, отдавался в ушах. В то же время осознание того, что их с отцом объединяет общая тайна, и то, что он считает ее достаточно взрослой, чтобы доверить ей ключ от кондитерской, доставляло ей огромное удовольствие. Она поспешно направилась к канистрам и наклонилась, чтобы достать спрятанный за ними конверт с деньгами.
— Что ты здесь делаешь? — прогремел в тишине цеха голос ее матери.
Ее тело напряглось и выгнулось, как будто от мощного разряда тока. Ладонь, которая успела коснуться конверта, отдернулась назад так резко, как будто все сухожилия руки оборвались одновременно. От этого рывка она потеряла равновесие и, пошатнувшись, села на пол. Ей было страшно, и ее страх был вовсе не безоснователен, но в то же время она пыталась понять, как могло так получиться, что она оставила мать дома в халате и шлепанцах на диване перед телевизором, и, тем не менее, она, вне всяких сомнений, поджидала ее в темноте кондитерской. Ровный и полностью лишенный интонаций тон ее голоса внушал ей такой ужас, которого она не испытывала никогда в жизни.
— Ты не собираешься мне отвечать?
Малышка медленно обернулась к матери, оставаясь сидеть на полу, и встретилась глазами с ее жестким взглядом. Она была одета в верхнюю одежду. Наверняка эта одежда весь вечер была скрыта под ее домашним халатом. Только тапочки сменили туфли на среднем каблуке. Даже в этот ужасный момент Амайя испытала прилив гордости за эту женщину, которая ни за что не вышла бы на улицу в халате и не приведя себя в порядок.
— Я только хотела кое-что здесь взять, — задыхаясь, выдавила из себя девочка и тут же поняла, что эти слова не только ничего не объясняют, но еще и бросают на нее подозрение.
Ее мать продолжала стоять у двери. Она лишь слегка приподняла подбородок, откинув голову назад, прежде чем все тем же размеренным тоном произнести:
— Здесь нет ничего твоего.
— Нет, есть.
— Ах, вот как? Позволь взглянуть.
Не сводя глаз с матери, Амайя начала пятиться, а упершись спиной в колонну, медленно поднялась на ноги. Росарио сделала два шага, отодвинула тяжелый бидон так легко, как если бы он был пуст, подняла конверт, на котором было написано имя ее дочери, и высыпала его содержимое себе на ладонь.
— Ты воруешь у своей собственной семьи? — спросила она, швырнув деньги на стол для замешивания теста с такой силой, что одна монета отскочила, упала на пол, откатившись на три или четыре метра до самой входной двери, ударилась о нее и замерла на ребре.
— Нет, ама, это все мое, — запинаясь, пролепетала Амайя, не в силах отвести взгляд от смятых банкнот.
— Этого не может быть. Это немалые деньги. Где ты их взяла?
— Это подарки на мои дни рождения, ама, я их накопила, клянусь, — бормотала Амайя, стискивая перед собой ладони.
— Если они твои, почему ты не держишь их дома? И откуда у тебя ключ от цеха?
— Мне его дал… айта.
Амайя почувствовала, что у нее внутри все как будто оборвалось. Она понимала, что только что предала отца.
Росарио несколько секунд молчала, а когда заговорила, ее голос превратился в голос священника, изобличающего грешника.
— Твой отец… Твой отец всегда тебе во всем потакает… балует тебя… Он добьется того, что ты превратишься в беспутную девку. Я не сомневаюсь, что это он дал тебе деньги, чтобы ты могла покупать себе все эти мерзости, которые теперь хранятся у тебя в портфеле…
Амайя молчала.
— Но ты не волнуйся, — продолжала мать. — Я выбросила весь этот мусор, как только ты вышла за дверь. Ты думала, что тебе удалось меня провести? Я уже давным-давно в курсе. Но я не могла понять, как ты сюда попадаешь, потому что не знала, что у тебя есть ключ.
Амайя безотчетно подняла ладонь к груди и прижала к себе ключ, спрятанный под тканью свитера. Из ее глаз струились слезы. Она неотрывно смотрела на кучку банкнот, которые ее мать сложила вдвое и собиралась сунуть в карман юбки. Затем Росарио улыбнулась, посмотрела на дочь и с напускной лаской произнесла:
— Не плачь, Амайя, я все это делаю для твоего же блага, потому что я тебя люблю.
— Нет, — выдавила из себя девочка.
— Что ты сказала? — изумленно переспросила мать.
— Я сказала, что ты меня не любишь.
— Что я тебя не люблю?
В голос Росарио вкрались угрожающие мрачные нотки.
— Да, не любишь, — повторила Амайя, повышая голос. — Ты меня ненавидишь.
— Что я тебя не люблю… — как будто не веря своим ушам, повторила Росарио. Ее с трудом сдерживаемая ярость не укрылась от внимания дочери. Девочка отрицательно трясла головой, не переставая плакать. — Так ты говоришь, что я тебя не люблю… — прошипела мать, прежде чем выбросить руки вперед и потянуться к шее ребенка.
