Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и Белое видение
Поэтому душный молчащий мрак, в котором я оказалась после странной встречи с человеком из клана Леонгов, меня поразил. Я свернула за первый же попавшийся угол – и там тоже увидела безлюдье, черноту, закрытые ставни, разве что иногда тусклые янтарные пятна света где-то над головой, под взмывающими в небо темно-серыми треугольниками крыш.
Постороннему человеку было бы никак не догадаться, что это – тот самый квартал, что сиял огнями и гудел голосами еще, возможно, вчера ночью. А сейчас я не узнавала улицу в собственном городе – только странные клочья обожженной бумаги вяло шевелились под ногами, как живые.
Я прибавила шагу, продолжая вести велосипед в поводу – прежде чем сесть в седло, надо было сначала разобраться, куда ехать. Потому что… мне стыдно было в этом признаться даже самой себе… но в этом небольшом, в сущности, городе… который за час можно пройти пешком…
А ведь я вроде бы правильно все сделала – повернула из ворот направо, и метров через двести следовало пойти налево. Ничего не понимаю.
А, вот табличка – Карнарвон-стрит. На которой я не бывала, кажется, уже целую вечность, с детства. И каким же это образом я оказалась здесь, если мечтала попасть совсем в другое место, в любую точку, из которой на фоне черного неба виднеется белый, как грудь англичанки, купол мечети Капитана Клинга?
Здесь, на Карнарвон-стрит, еще теплилась какая-то жизнь – были открыты две лавки, на асфальте перед одной из них дымилась жаровня, и в ней тлели, с тем самым запахом горящей газеты, бумажные клочья.
Вот теперь я поняла, что это за клочья. Потому что оказалась на улице гробовщиков и поставщиков похоронных принадлежностей – что никак не улучшило моего несколько неуверенного настроения.
Я посмотрела секунду на быстро исчезающие на моих глазах бумажные домики, автомобили, банкноты с большим количеством нулей и надписью на английском «адская ассигнация».
Теряющийся во мраке дым уносил эти дары душам усопших родственников и друзей на тот свет – пусть они ни в чем не нуждаются там.
Я повернулась к лысому китайцу в дверном проеме, чтобы спросить, где Эспланада – в том конце улицы или в противоположном.
Для того чтобы окинуть взглядом мои белые юбку и блузку, ему потребовалась какая-то доля секунды. И почти так же быстро он захлопнул перед моим носом железную гармошку, запиравшую магазин, загремел замком.
Я не поверила своим глазам: он, кажется… меня боялся.
Я повернулась на каблуках и уже без удивления увидела, что вторая лавка за это время тоже успела закрыться и даже свет в ней не горел.
Я осталась одна на замусоренном обгорелыми бумажками тротуаре.
Это было черт знает что.
Чтобы справиться с мелкой дрожью, я начала на ходу сочинять абзацы из своего очерка:
«Каждый выросший на острове Пенанг ребенок хоть раз слышал жуткие истории о скрытом от посторонних глаз дворике где-то в лабиринтах китайских кварталов. Дворике с колодцем, из которого давно уже никто не берет воду.
Там, в этом легендарном месте, расположен «зал героев» – основанный в 1890 храм предков лидеров общества Ги Хинь, со множеством их мемориальных табличек. На них – фамильные иероглифы тех, кто был убит в войнах за пенангские улицы, за Ларут. На втором этаже, за стеной с табличками – Зал ветеранов, место сбора ассоциации старых членов Ги Хинь. Состояли в нем рабочие, по большей части плантационные, или металлисты, и еще рыбаки.
Ги Хинь, как считается, выросло из «Красной лиги» в Китае – этим именем называется одна из первых, изначальных триад. Но после нескольких катастрофических войн проигравшие – Ги Хинь с союзником Белым флагом – как бы сгинули.
Без следа? Так не бывает. Накануне запрета тайных обществ Кхиань Теик захватила последнюю базу Ги Хинь на Черч-стрит, сохранив там, впрочем, в неприкосновенности поминальные таблички.
Сохранилось и кое-что другое. Старинный колодец, куда сначала люди из Ги Хинь сбрасывали свои жертвы – из общества Туа Пек Конг и других, – а потом уже победители бросали туда последних из Ги Хинь. Далее же старый колодец навсегда закрыли круглой бетонной крышкой. Одни знают об этом все, другие не знают ничего, но ни тем, ни другим не придет в голову открывать эту крышку, под которой лежат последние тайны Ги Хинь.
Вот только – последние ли?…»
Тут я остановилась – какой-то получался не самый лучший абзац для этой странно вымершей улицы. Длинной такой улицы, один конец которой вывел бы меня куда надо, а другой…
Надо решиться, подумала я – вскочить в седло и нестись. Куда-то же яв итоге попаду – или в сторону Прангин-роуд, на окраину, и тогда все очень плохо, или как раз наоборот – к пустынной, но совсем не страшной Эспланаде, рядом с которой работают еще отели и кабаре, включая мое собственное.
Мысль о кабаре меня почти успокоила. Я даже начала, дрожащим голосом, напевать:
– Ее звали Кити из Канзас-сити…
И разом замолчала. Потому что где-то сзади, за углом, послышались неторопливые, даже ленивые шаги. Как будто кто-то не спеша шел за мной, наблюдая из отдаления.
И ведь я почти уже знала, где нахожусь. Вот сейчас в какой-то щели между домами я увижу даже не храм, а маленький алтарь, где под черепичным навесом сидит очень странный фарфоровый персонаж – некто Мастер Чэнь. Как мне объяснили когда-то – предок небольшого клана Чэней из Гуанчжоу. Странным он был из-за совсем уж средневековой одежды, и особенно – из-за не очень китайского лица с острой, торчащей вперед бородкой. Что за историю скрывает эта статуя? Знают ли эту историю отпрыски клана, переселившиеся в прошлом веке сюда, к южным морям?
Статуя Мастера Чэня была на месте, но закрыта металлической гармошкой, хотя красная точка одной из курительных палочек еще теплилась в темноте. А рядом с ней в жаровне дымились обрывки бумаги. Что послали ему потомки туда, где его душа обитает сейчас? Может быть, автомобиль? Пользуется ли он им там, где он сейчас, нравятся ли ему рессоры и подвеска, или ему для этого надо в очередном перерождении вернуться на землю?
Шаркающие шаги за углом прозвучали отчетливо. Как минимум две пары ног.
Как же глупо оказаться трупом на непонятно почему опустевшей улице. Глупо – и еще, наверное, очень плохи эти несколько последних секунд, когда уже все ясно и Белое видение не поможет.
Объяснить им, что меня нельзя убивать, потому что я британский агент и у меня несколько миллионов в Америке?
Нет. Сейчас я сажусь в седло. На одного я направлю велосипед, так, чтобы он споткнулся и наткнулся на второго. После этого еду вперед, куда угодно, с диким криком, или бегу – тоже с криком.
Изо всех сил нажимая на педали, я выехала из-за угла – Карнарвон-стрит, Чулия-стрит, какие-то глухие переулки, и вот наискосок на той стороне улицы – знакомые скаты низкой, тяжелой крыши, днем – с лиловатым оттенком вишни. Крыши храма Богини милосердия Гуань-инь.
На площади перед ней, и вообще вокруг, ни души.
Две фигуры появились из-за угла – обе на велосипедах.
– Теперь вы знаете дорогу и можете продолжать путь в безопасности, – с запинкой, но довольно правильно выговорил один. – Голодные духи вас не тронут. И никто другой.
Я растянула рот в любезной улыбке. Проклятая китайская вежливость – люди Леонга шли за мной чуть поодаль, чтобы меня не обеспокоить.
А заодно нашлась и разгадка вымершим улицам. Голодные духи, конечно же!
Помахав ладошкой своим провожатым, я двинулась к Эспланаде, на ходу сочиняя очередной абзац очерка:
«Есть одна ночь в году, когда все китайцы попросту боятся. Это ночь, когда души усопших выходят в мир живых, голодные – до чего? Кто знает? Наверное, до радостей жизни, которую они оставили. Выходят и разгуливают по опустевшим улицам города.
И тогда китайцы в храмах и у домашних алтарей жгут приношения неспокойным душам – специально для этих целей печатаемые якобы деньги, бумажные особняки, одежду, еду: этакий почтовый перевод на тот свет.
А после этого сидят тихо дома и не выходят на улицу.
Белый цвет стал своего рода тропической униформой европейца в колониях, так же как и пробковый шлем-тупи от солнца. Более того, многие европеизированные китайцы тоже полюбили белые костюмы. Но попробуйте в чем-то белом пройти или, скажем, проехать на велосипеде мимо китайца в ночь голодных духов. Он сразу вспомнит, что белый – цвет покойников, траура, смерти. Он шарахнется от вас в ужасе, думая, что вы – дух.
Первый фестиваль голодных духов в Джорджтауне состоялся у храма Гуань-инь еще в 1796 году. Богиня милосердия, боддисатва, достигшая нирваны, но оставшаяся на земле, чтобы спасти тех, кто не убежал от мира страданий, считается отличным посредником для коммуникаций с потусторонним миром. Храм этот знаменит также маленькой, задрапированной в парчу темноликой статуей второй богини милосердия – Ма Чор По, защитницы мореплавателей. А это очень важный персонаж в нашем приморском городе.
