Джонатан Келлерман - Частное расследование
— Значит, возвращение этого типа вас совершенно не беспокоит? А вдруг все шесть месяцев он подкарауливал ее?
— Вы часто бывали в этом доме. Когда вы с миссис Рэмп прогуливались вокруг квартала, вы хоть раз видели его? Его или кого-то другого?
— Нет, но я и не могла бы. Мое внимание было сосредоточено на ней.
— Даже и в этом случае, — сказал я. — Сан-Лабрадор не такое место, где можно безнаказанно кого-то подкарауливать. На улицах нет ни людей, ни машин, как будто специально, чтобы чужаки сразу бросались в глаза. А полиция работает как частная служба охраны. Специализируется на высматривании чужих.
— Согласна с вами. Но что, если он не просто сидел или слонялся у всех на виду? Что, если он проезжал на машине — не каждый день, а время от времени? И в разное время дня. В надежде случайно увидеть ее. А сегодня ему это удалось — он засек ее, когда она выезжала из дома одна, и поехал за ней. Или, может быть, это был вовсе не он, а кто-то, кого он нанял — как тогда. Так что для меня его алиби не имеет абсолютно никакого значения. А тот человек, который был тогда фактически исполнителем, — тот, кому Макклоски заплатил? Может, он тоже снова в городе?
— Мелвин Финдли, — уточнил я. — Это не тот человек, которому я поручил бы такую работу.
— Что вы хотите этим сказать?
— Чернокожий, разъезжающий по Сан-Лабрадору без очень уважительной причины, не продержался бы и двух минут. А Финдли ведь уже сидел как наемный исполнитель. Трудно себе представить, что он настолько глуп, чтобы еще раз пойти на такое дело.
— Возможно. — Она вздохнула. — Надеюсь, вы правы. Но я изучала работу преступного разума и уже давно отказалась от попыток вообще что-либо предполагать относительно человеческих возможностей.
— Кстати, раз уж мы говорим о преступном разуме. Миссис Рэмп вам когда-нибудь говорила, что за зуб имел на нее Макклоски?
Она сняла очки, побарабанила пальцами по столу, подобрала с поверхности стола какую-то ворсинку и стряхнула ее в сторону.
— Нет, не говорила. Потому что не знала. Не имела ни малейшего представления, почему он так ее ненавидел. Когда-то у них был роман, но они расстались друзьями. Она была совершенно сбита с толку. И оттого что она не знала и не могла понять, ей было еще хуже. Я очень долго работала с ней над этим.
Она побарабанила еще немного.
— Это совсем не характерно для нее. Она всегда была послушной пациенткой, никогда не отходила от плана. Даже если случилась всего лишь поломка машины. Я представляю ее себе заблудившейся где-то, поддавшейся панике и потерявшей контроль над собой.
— Она носит при себе лекарство?
— Должна носить — ей предписано всегда иметь при себе транквизон.
— Судя по тому, что я видел, она умеет им пользоваться.
Она пристально посмотрела на меня и улыбнулась, не разжимая губ.
— А вы большой оптимист, доктор Делавэр.
Я улыбнулся в ответ.
— Это находит на меня по ночам.
Линии ее лица смягчились. На какое-то мгновение я подумал, что наконец-то увижу, какие у нее зубы. Но она поморщилась и сказала:
— Извините меня, я немного устала. Надо еще кое-что сделать.
Она потянулась к телефону, набрала на кнопках 911. Когда телефонистка ответила, она отрекомендовалась врачом Джины Рэмп и попросила соединить ее с начальником полиции.
Пока ее соединяли, я сказал:
— Его фамилия Чикеринг.
Она кивнула, подняла вверх указательный палец и заговорила:
— Начальник полиции Чикеринг? С вами говорит доктор Урсула Каннингэм-Гэбни, лечащий врач Джины Рэмп... нет... ничего... да, конечно... да, разумеется. Сегодня, в три часа дня... Нет, не появилась, и я... нет, абсолютно ничего... нет, ни в малейшей степени. — Выражение досады на лице. — Мистер Чикеринг, уверяю вас, она полностью сохраняла все свои умственные и физические способности. Абсолютно... нет, совсем нет... Мне не кажется, что это разумно и необходимо... нет, уверяю вас, она была совершенно нормальна... да. Да, понимаю... простите, сэр, есть одно соображение, которое вы, возможно, захотите принять в расчет. Тот, человек, который напал на нее... нет, я не его имею в виду. Тот, кто фактически плеснул на нее кислотой. Финдли. Мелвин Финдли — его нашли?.. Ах, вот как. Понятно... да, конечно. Благодарю вас, сэр.
Она положила трубку и покачала головой.
— Финдли мертв. Умер в тюрьме несколько лет назад. Чикеринг даже обиделся, что я спросила, — наверно, думает, что я хочу умалить его профессиональные способности.
— Мне показалось, он ставит под вопрос умственную стабильность Джины.
У нее на лице появилось выражение неудовольствия.
— Он хотел знать, все ли у нее дома, — как вам нравится такой пассаж? — Она закатила глаза. — Я даже думаю, что он хотел услышать от меня, что она сумасшедшая. Как будто это сделает ее исчезновение оправданным.
— На тот случай, если он ее не найдет. В конце концов, кто может отвечать за действия сумасшедшей женщины?
Я был готов держать пари, что ее красота расцвела поздно.
Она мигнула еще несколько раз. Опустила взгляд на крышку стола и позволила маске суровости соскользнуть с лица. На мгновение передо мной появилась близорукая девчушка. Она подрастает, интеллектом превосходя своих родителей. Не вписываясь в их мир. Вот она сидит у себя в комнате, читает и думает о том, сможет ли она вообще когда-нибудь, куда-нибудь вписаться.
— Отвечаем мы, — сказала она. — Мы взяли на себя ответственность за них. И вот сидим тут совершенно без толку.
Ее лицо выражало разочарование, недовольство собой. Мои глаза остановились на эстампе Кассатт.
Она это заметила и, казалось, еще больше напряглась.
— Чудесная вещь, не правда ли?
— Да, чудесная.
— Кассатт была гениальной художницей. Выразительность потрясающая, особенно в том, как она передавала самую сущность детских образов.
— Я слышал, что она не любила детей.
— Вот как?
— Давно у вас этот эстамп?
— Довольно давно. — Она дотронулась до волос. Улыбнувшись еще одной неразомкнутой улыбкой. — Вы ведь пришли не для того, чтобы поговорить об искусстве. Чем еще я могу быть вам полезной?
— Подумайте, нет ли еще каких-то психологических факторов, которые могли бы объяснить исчезновение Джины?
— Например?
— Диссоциативные эпизоды — амнезия, уходы. Не могло ли с ней случиться что-то вроде отключения, и она где-то там бродит, не сознавая, кто она?
Она немного подумала.
— У нее в истории болезни нет ничего подобного. Ее "я" совершенно не нарушено — поразительно, если подумаешь, что ей пришлось пережить. Надо сказать, что я всегда думала о ней как об одной из наиболее здравомыслящих моих больных, страдающих агорафобией. Учитывая происхождение ее симптомов. У некоторых даже и не поймешь, как все начинается, — нет никакой конкретной травмы, на которую можно сослаться. Но в ее случае симптомы проявились после огромного физического и эмоционального стресса. Многократные операции, длительные периоды времени, когда ей предписывался постельный режим для заживления лица — агорафобия по предписанию врачей, если хотите. Прибавьте к этому тот факт, что нападение имело место как раз тогда, когда она вышла из дома, так что какое-то иное поведение с ее стороны было бы почти противоречащим здравому смыслу. Это верно даже с точки зрения биологии — выдаются же данные, показывающие наличие реальных структурных изменений в среднем мозге после травмы.
— Это понятно, — согласился я. — Может статься, мы так и не узнаем, что произошло на самом деле, — даже после того, как она объявится.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ее образ жизни, изолированность. В определенном смысле она полностью самостоятельна. Такая ситуация может привести к тому, что человек будет дорожить скрытностью. Даже наслаждаться ею. В свое время, когда лечил Мелиссу, я думал, что для этой семьи тайны были своего рода сокровищем. Что постороннему никогда не узнать, что там в действительности происходит. Джина могла накопить немалую толику такой монеты.
— Цель лечения именно в том и состоит, — сказала она, — чтобы проникнуть в эту сокровищницу. Достигнутые ею успехи просто поразительны.
— Не сомневаюсь в этом. Я только хотел сказать, что она все же могла решить придержать какой-то свой, частный резерв.
Ее лицо напряглось — она готовилась к защите. Но прежде чем заговорить, она дала себе время успокоиться.
— Наверно, вы правы. Мы все за что-то цепляемся, не так ли? Наш персональный сад, который мы считаем нужным орошать и возделывать. — Она отвернулась в сторону. — «Сад, сплошь заросший железными цветами. Железные корни, стебли и лепестки». Однажды мне сказал так один параноидальный шизофреник, и мне кажется, что это весьма удачный образ. Даже если копать очень глубоко, все равно не удастся выкопать железные цветы, когда они не хотят, чтобы их выкапывали, верно? Она снова повернулась лицом ко мне. Снова с выражением страдания и обиды.
