Тони Парсонс - Загадка лондонского Мясника
Я запомнил их другими – веселыми и дерзкими. А здесь они были серьезны, суровы и прямо держали спины. Шагали в строю молодых солдат перед ее величеством королевой, которая, как и они, была на двадцать лет моложе.
В шеренге, что тянулась за пределы фотографии, семеро друзей маршировали вместе: Гай Филипс, Салман Хан, Бен и Нэд Кинг, Джеймс Сатклиф, Хьюго Бак, Адам Джонс. А рядом с королевой, хмуро смотревшей на Сатклифа, возвышался Перегрин Во. Судя по выражению лица, он готов был лопнуть от гордости.
– А теперь посмотрите сюда, – сказала Эди.
Она отложила в сторону один лист с фотографией, обведенной красным.
Ночь, в большом белом шатре идет вечеринка. В толпе снуют официанты с бокалами шампанского на подносах. Родители, мальчики, учителя и гости смеются и пьют. Праздник пятого мая удался. В глубине шатра я заметил парня и улыбающуюся девушку, которая стояла вполоборота к фотографу.
– Бен Кинг? – произнес я.
– Нэд, – поправила Эди. – Посмотрите внимательнее. Видите шрамы?
– А девушка?
Рядом с Кингом стояла хорошенькая блондинка, ее волосы были собраны в хвостик. Она отворачивалась, но камера успела поймать тень улыбки. Девушка выбрала слишком не подходящую для такого события одежду – футболку и джинсы.
Рен улыбнулась и покачала головой:
– Не знаю. Может, просто какая-то девчонка. Вы же говорили с Нэдом Кингом?
Я вспомнил вечер в Брайз-Нортон, когда капитан со своим полком отправлялся в Афганистан.
– Тогда убийства только начинались. Мэллори не давил на Кинга, тот ему понравился. – Я посмотрел в лупу на парня и девочку. – Мне тоже.
– С капитаном нужно поговорить еще раз.
– Монти, – сказал я. – А вы ходили в школу только на пятое мая?
Он кивнул и поднялся.
– Еще делал фотографии для документов. Снимал новых директоров, статую Генриха. Это же опора нашего туристического бизнеса. – Он склонился над кофейным столиком, не рискуя встать на колени. – И, конечно, могилу королевских собак.
Он постучал пальцем по старой картонной папке:
– Вот здесь.
В папке лежали глянцевые фотографии восемь на десять сантиметров. Портреты директоров: Авессалома Уайтхеда, занимавшего этот пост сейчас, и тех, кто давно отошел от дел или умер. А еще – снимки собачьей могилы, сделанные в разные времена года и при разной погоде.
Я взял две и сравнил. На одной, черно-белой, надгробие, забрызганное дождем, окружала нестриженая трава. На другой, цветной, было лето, траву аккуратно подстригли, камень блестел, отражая солнечные лучи.
Однако на этом различия не кончались.
– А куда делась надпись? – спросил я и поднял повыше черно-белый снимок.
На камне с летней фотографии она была, а на том, что вымок под дождем, – нет.
Мистер Купер улыбнулся. Эпитафию он помнил наизусть:
– «Братья и сестры, нельзя не сказать: собака способна вам сердце порвать». На старом надгробии этого и быть не могло.
– Почему?
– Да потому что могиле почти пять сотен лет. А стихотворение написал в начале двадцатого века Редьярд Киплинг. Старый камень буквально рассыпался.
– У вас есть другие фотографии? – спросила Эди.
Он усомнился, но все-таки нашел одну – с маленьким желтым бульдозером, стоявшим у треснувшего надгробия. На боку машины хорошо читалась надпись: «В. Дж. Хан и сыновья».
– Сначала никакой надписи там не было, – сказал Монти. – Или, по крайней мере, она начисто стерлась. Пять веков прошло, не забывайте. Но когда надгробие сменили, он решил добавить строчки из Киплинга.
– Кто? – спросила Рен.
– Директор, – ответил мистер Купер, потягивая виски. – Мистер Во сказал, что не хочет оставлять могилу без эпитафии.
Двадцать девять
Пока Эди Рен ела бутерброды с сыром в компании Монти, его жены и золотого ретривера, я поехал в Поттерс-Филд.
Близилась ночь, в школе было тихо, но главные ворота не заперли. Я оставил машину на парковке для персонала. В сумерках на спортивном поле виднелась чья-то фигура. Едва я направился к неизвестному, как вдалеке прогремел выстрел.
Стреляли из крупнокалиберного ружья. Казалось, что звук вобрал собственное эхо; когда оно стихло, я пошел дальше. В темноте здания школы выглядели заброшенными, трудно было поверить, что за их окнами находится целая тысяча душ.
Лен Жуков шагал по траве с чем-то вроде газонокосилки. Только приблизившись, я разглядел, что за стариком тянется длинная белая линия – он обновлял границу поля.
Я окликнул его, поднял руку.
– Не наступите! – предупредил Жуков. – Еще не высохло!
– Помните меня? Я детектив Вулф из Центрального управления.
Я потянулся достать удостоверение, но Лену было на него совершенно плевать:
– Помню, помню.
– Хотел уточнить кое-какие детали для нашего расследования.
Он даже не остановился. Мой голос тонул в шуме машины.
– Осторожней! – бросил Жуков через плечо по старой привычке покрикивать на мальчишек. – Уже темнеет, а я еще не закончил.
Я пересек двор, обогнул часовню и вышел на кладбище. По траве прокатилась волна шорохов. Передо мной проскочила белка и взлетела на дерево. Как раз когда я приблизился к могиле спаниелей, тишину разорвал еще один выстрел.
Я взглянул на эпитафию. «Братья и сестры, нельзя не сказать: собака способна вам сердце порвать».
От времени и сырости слова покрылись мхом. Я услышал за спиной шаркающие шаги и обернулся. По тропинке медленно шел Лен Жуков – решил проверить, что я тут делаю.
– Зачем приехали? – спросил он. – Посторонним в школу нельзя. Нужно предупредить о своем приезде, получить разрешение.
– Я как-то и не подумал, что эпитафии только сто лет, а самой могиле – пятьсот. Значит, надпись сделана в этом веке.
Он скривил губы, точно хотел сказать: и что с того?
– Просто удивляюсь, как я раньше этого не замечал, – продолжил я, будто сам с собой.
Прогремел выстрел.
– Такая уж у меня работа, Лен, – подмечать детали.
Он не сводил с меня глаз.
– А что это за стрельба? По-моему, двенадцатый калибр.
– Больше похоже на четыреста десятый. Вблизи он лучше, для стрельбы из укрытия. Там уничтожают грызунов и всякую мелочь. – Он вытер сведенные артритом кулаки о спецовку, заметил, что я смотрю на его руки, и спрятал их в карманы. – Крыс, кроликов, лисиц.
– Откуда вы, Лен?
Он нахмурился:
– Я вам говорил. Отсюда.
– Я имел в виду, где вы родились?
– В России.
– В России? Наверняка там вас звали по-другому.
– Лев. Почти так же.
– А в какой части России?
Раздался новый выстрел, ближе, и мы оба подняли головы. Долгий, раскатистый гром дробовика без конца повторяло эхо.
– Кто стреляет? – спросил я.
Лен равнодушно пожал плечами:
– Фермер, наверное.
– Так вы приехали сюда после Второй мировой?
– Нет, – сказал он почти серьезно. – После Великой Отечественной.
Я улыбнулся:
– Война одна и та же. Отличаются только названия.
– Нет. Это две разных войны. Для вашего народа и для моего. В России погибло двадцать пять миллионов человек.
Мы оба посмотрели на могилу. Интересно, какого мнения был Жуков об английском короле, который поставил надгробие для любимых спаниелей. Наверное, не слишком высокого. Особенно если пережил Вторую мировую. На вид старику было за семьдесят. Значит, в конце войны ему исполнилось одиннадцать или двенадцать лет.
– Мальчишек на фронт не брали, – заметил я.
Он рассмеялся:
– Война на возраст не смотрит.
Я кивнул:
– Что ж, мне пора.
Я протянул ему руку. И напрасно. Он вытащил из карманов кулаки, неловко чиркнул правым о мою ладонь, и мы, смущенные, разошлись каждый в свою сторону.
* * *Лен Жуков не стал меня провожать. Возможно, знал, что я не смогу сунуть нос куда не следует. Все двери были заперты. Когда совсем стемнело, почти ни в одном из старинных окон не зажегся свет. Я взглянул на кабинет, откуда мы с Мэллори и директором смотрели на спортивные поля, но даже там не заметил признаков жизни.
Зато, возвращаясь на парковку, я увидел Жукова.
Он стоял перед своим домиком в компании человека, в котором я почти сразу узнал сержанта Монка. Издалека его обожженное лицо казалось черной маской.
Лен курил, зажав сигарету в кулаке, а Том сгребал свежескошенную траву, складывал ее в тачку и отвозил к небольшому костру. Помогал старику. Я махнул на прощание, но они, похоже, меня не заметили.
Когда я подошел к машине, совсем близко, за деревьями, снова грянул выстрел. Прерывистый грохот прорвался сквозь листву и долгим эхом расколол небо. Лен ошибался. Кого бы там ни убивали, делали это не четыреста десятым. Я-то знаю, как стреляет дробовик двенадцатого калибра.
