Монс Каллентофт - Зимняя жертва
— Вы, наверное, хотите взглянуть на его комнату?
Она поднимается и идет к лестнице, ведущей в подвал.
Они опять следуют за ней.
Внизу, в подвале, они проходят через прачечную, баню, мимо большой ванны-джакузи, пока наконец не достигают двери, перед которой Хенриетта останавливается.
— Его логово.
И отходит в сторону, предоставляя Заку открыть дверь.
Внутри беспорядок. В глаза бросается кровать посредине, одежда, разбросанная по каменному полу цвета травы, вперемешку с журналами, пакетами из-под сладостей, бутылками. Белые стены пусты, и Малин думает о том, что сюда снаружи проникает слишком мало света.
— Хотите верьте, хотите нет, — говорит Хенриетта, — но ему здесь нравится.
Они заглядывают в ящики бюро — единственного здесь предмета мебели, кроме кровати, роются в вещах на полу.
— Здесь ничего интересного, — подводит итог Зак. — Вы знаете, где Йимми сейчас?
— Не имею понятия. Вероятно, где-то бродит с Йоке. Они ведь как братья, эти двое.
— А отец Йимми? Можно с ним поговорить?
— Он работает на нефтяной платформе в Северном море, возле Нарвика. Три недели работает, две дома.
— Должно быть, вам одиноко? — интересуется Зак, закрывая дверь в комнату Йимми Кальмвика.
— Все хорошо, — отвечает Хенриетта Кальмвик. — Мы предпочитаем не надоедать друг другу. И потом, он зарабатывает очень неплохие деньги.
— Можно позвонить ему туда на мобильный?
— Нет, но можно позвонить на платформу, если что-то срочное.
— Когда он вернется?
— В субботу утренним поездом из Осло. Позвоните ему, если дело не терпит отлагательства.
40
Голос на другом конце провода, нереальный, будто во сне, отвечает в тот момент, когда Зак выруливает из ворот дома Кальмвиков. Малин с трудом разбирает норвежские фразы.
— Алло, вы спрашивали Йорана Кальмвика? Его нет здесь больше недели. Он закончил смену в прошлый четверг и ожидается не раньше чем через две недели. Я слышу вас очень плохо, очень… Где он может быть? Дома… если не там… Я не знаю… да, он работает две недели через три.
— Что за черт, — говорит Малин, заканчивая разговор. — Кальмвика-старшего нет на платформе. И нет уже больше недели.
— Похоже, Хенриетта ничего не знает об этом, — говорит Зак. — Что бы это значило, по-твоему?
— Это может означать массу разных вещей. Что он был дома на прошлой неделе, когда убили Бенгта Андерссона, и, возможно, помог мальчикам, слишком далеко зашедшим в своих жестоких забавах. Или он водит свою супругу за нос и у него есть любовница или еще что-нибудь похуже на стороне. Или он просто взял маленький отпуск за свой счет.
— Он вернется в субботу?
— Да.
— Раньше мы вряд ли на него выйдем. А может, врет Хенриетта? Разыгрывает неведение, чтобы выгородить его и сына?
— Не похоже, — отвечает Малин, — не похоже.
— Оставим Кальмвика, Форс. Сейчас, невзирая на мороз и холод, мы едем смотреть лесную хижину Мюрваллей. Самое время заняться этим.
«Самое время», — повторяет про себя Малин, закрывая глаза. Она отдыхает, позволяя образам в голове свободно сменять друг друга.
Туве на диване дома.
Обнаженный торс Даниэля Хёгфельдта.
Фотография Янне возле кровати.
И затем картина, вытесняющая остальные, заполняющая собой все, словно выжженная в сознании. Картина, которую невозможно выбросить из головы: Мария Мюрвалль на постели в своей больничной комнате; Мария Мюрвалль между черных древесных стволов в сыром, холодном лесу.
Автомобильные фары освещают лесную дорогу. Деревья — как замерзшие чудовища вокруг, черные контуры пустых загородных домов — окаменевшие мечты о золотых днях у воды, серое пятно которой мерцает в бледном лунном свете, просочившемся сквозь пелену облаков.
Так рассказывал Элиас Мюрвалль еще в доме своей матери: «Озеро Хюльтшён. Из Юнгсбру поезжайте в сторону поселка Ульсторп, а потом мимо площадки для гольфа по дороге Чьемувеген. В миле оттуда оно и будет. Тропа к избушке расчищена, вы пройдете. Мы ухаживаем за ней. Но вы там ничего не найдете».
А до этого Якоб Мюрвалль, во внезапном приступе откровенности, словно мать нажала кнопку «воспроизведение», рассказывал, как они организовывали охоту, как продавали мясо и шкуры косуль, и о русских миллионерах, буквально помешанных на мехах.
— Мы выезжаем сегодня вечером. Шёман похлопочет об ордере.
— Разве это не может подождать до завтра? — сомневается Зак. — Братья в тюрьме, они ничего не смогут сделать.
— Сегодня.
— Форс, но сегодня вечером у меня репетиция хора.
— Что?
— Хорошо, хорошо. Но сначала родители Иоакима Свенссона и Йимми Кальмвика.
На этот раз хрипота в его голосе выдает уверенность, что Малин будет дуться на него несколько месяцев, если он предпочтет репетицию с хором «Да Капо» этому совершенно новому направлению в расследовании.
Свен Шёман звонил и подтвердил, что с ордером все в порядке.
А сейчас Зак держит руки на руле, в то время как некий хоровой коллектив под управлением Чьелля Лённо во весь голос выводит «Свинг, учитель!» из одноименного фильма. Хоровое пение — непременное условие их дальнейшего продвижения к избушке. Зак борется с гололедицей, толкает машину вперед, нажимая на газ, тормозит, делает новый рывок. Овраг по обочине — словно окантованная белым бездна, и Малин замечает по сторонам горящие глаза животных. Это косуля, лось или олень, которым приспичило перейти дорогу как раз в тот момент, когда на ней появился автомобиль. Не многие умеют водить так, как Зак: без свойственного профессионалам самоуверенного лихачества, но с осторожностью и неуклонной целеустремленностью. Только вперед.
Они огибают озеро, но, кажется, линия замерзшей воды продолжается в лесу и дальше — что-то похожее на полоску реки, протянувшуюся в темноту, к самому сердцу ночи.
Часы на инструментальной панели показывают 22.34. Ужасное время для таких дел.
Туве дома, она не поехала к Маркусу.
— Я разогрела остатки жаркого. Мне хватило, мама.
— Как только на работе все более-менее успокоится, мы с тобой придумаем что-нибудь веселое.
«Веселое?» — думает Малин, глядя на снежные валы, громоздящиеся по обочине дороги, на кем-то расчищенный проход в снегу, на отблески света, мерцающего, точно звезды, на деревьях в исчезающей перспективе.
Веселое? А что мы можем придумать, Туве, как по-твоему? Пока ты не так выросла, было проще. Тогда мы обычно отправлялись в бассейн. Ты любила ходить в кино, с удовольствием посещала магазины, но не с той одержимостью, как многие девочки твоего возраста. Может, нам съездить в Стокгольм на концерт? Это должно тебе понравиться. Мы с тобой уже говорили об этом, но так и не собрались. Или отправиться на книжную ярмарку в Гётеборг? Хотя она, кажется, бывает осенью.
— Похоже, все верно, — говорит Зак, выключая мотор. — Надеюсь, идти не слишком долго. Чертова ночь все холоднее.
География зла.
Что она собой представляет? Как составить сто карты?
Не так далеко отсюда, в пяти километрах к западу, были обнаружены следы нападения на Марию Мюрвалль. Никто из братьев не знал, что она делала в лесу, никто не рассказывал тогда об избушке. Этот участок земли достался им бесплатно от крестьянина Кварнстрёма, но никто из них толком не объяснил, зачем он им.
«Мы поддерживаем там порядок, не более…»
Мария в лесу.
Страшные внутренние повреждения.
Холодной осенней ночью.
Мир, исполненный ужаса.
Мяченосец на дереве.
Мороз на равнине.
Ветви как змеи, листва и гниющие грибы, словно пауки, и черви под твоими ногами, и острые иглы, впивающиеся в пятки. Кто там висит на дереве? Летучая мышь, сова, новое зло?
А все эти кочки и колдобины — непременная часть ландшафта?
Низкорослый лес. И женщина, чье тело прикрыто черными лохмотьями, бредет куда-то в сумерках по пустынной просеке.
Есть ли в этом лесу звери?
Вот о чем думает Малин, пробираясь вместе с Заком по снегу к избушке братьев Мюрвалль. Они освещают деревья карманными фонариками, свет отражается, играет на черной коре в мертвой тишине ночи. Кристаллы снега на земле блестят, словно глаза бесчисленного множества пугливых леммингов, словно маяки на пути в неизвестное.
— Форс, ты как? Здесь как минимум минус пятнадцать, тем не менее я весь взмок.
Зак идет первым, пробираясь с трудом. Здесь никто не был со времени прошедшего снегопада, хотя след, по которому нужно идти, все еще виден. След снегохода.
«Животные, — думает Малин. — Должно быть, так они и охотятся на них, со снегохода».
— Чертовски тяжело, — говорит она, чтобы поддержать Зака и засвидетельствовать, что разделяет его мучения. — Мы, наверное, уже километр протопали.
