Дэвид Осборн - Открытый сезон
Когда он достиг самой ближайшей к восточной стороне лесопилки точки, он задержался, оглядываясь назад, чтобы удостовериться, что за ним не следуют. Потом он набрал дыхания, поднялся и побежал.
— Не было ни треска ружейного выстрела, ни острой боли, ни гигантской руки в виде пули, которая протянулась бы, чтобы свалить его с ног. Чудом он добежал до лесопилки и прижался к земле возле грубого камня ее фундамента. Ему просто не верилось: он оказался прав. Никто не нападал на него здесь. Он в безопасности. По крайней мере, на какое-то время.
Он приложился глазом к щели в потрепанной деревянной стенке присматриваясь к внутренностям лесопилки. Он ничего не увидел. Только плоское пространство прогнившего пола и в дальнем углу темный силуэт давно безжизненного ржавого парового механизма.
Там он и хотел находиться, позади, среди этого железа, где он сможет ждать и присматриваться. Где он имел бы маленькую крепость, которую мог бы время от времени покидать, чтобы обследовать прилегающие пустыри и потом возвращаться.
А на ночь, может быть, вниз, в машинную комнату, куда всегда забирались девчонки. Крыс он вполне мог перенести.
Он попробовал ближайшую от себя планку в стене, просто средних усилий проверочный рывок. Сломать можно, но треск выдаст его. Придется обойти до ближайшей двери, которая находилась с северной стороны.
Все в порядке. Он знал лесопилку и знал остров, каждый дюйм и одного и другого. Это оружие, которого не имел его мучитель. Он продолжал цепляться за землю, одним глазом постоянно посматривая на кусты через опушку. Подобравшись к северо-восточному углу, он снова осмотрел внутренности. Лесопилка оставалась тиха и пуста. Он приподнялся и, пригнувшись, обошел угол, с ружьем наготове. Если там есть кто-нибудь, он первый получит свою пулю.
И двигаясь, и думая об этом, он вдруг выстрелил, потому что все-таки там кто-то оказался.
Глава 23
Человек стоял футах в двадцати у стены лесопилки.
Ружье Кена стреляло так быстро, как он только успевал переводить затвор и в слепой ярости он выпустил семь пуль за столько же секунд в туловище. На третьем выстреле он услышал свой вызывающий крик. Отлетали обрывки, плоти, под разорванной рубашкой открылся позвоночник, ребра были разворочены.
Он прекратил стрельбу. Израсходовал всю обойму. Крик его перешел в пронзительный смех, насмешливый и мстительный. Ему хотелось пинать это тело, плевать на него, осквернить его снова стрелять в изорванную плоть. Эта ненависть была самой сладчайшей вещью, которую он когда-либо испытывал.
Он двинулся вперед, перезаряжая. Вдруг он замер. Внутренний голос превратил его триумф почти в ужас, поведал ему о том, что уже видели его глаза, но отказались признать.
Тело продолжало стоять.
Он медленно подошел к нему, забыв и о тыле, и о флангах, обо всей молчаливой цепи опушек и кустарников позади.
Он понял, кто это, даже прежде, чем увидел свисавшую из-под навеса крыши веревку, которая поддерживала тело за подмышки.
Глаза и рот Грэга были раскрыты. Крысы уже поработали над ним и над его телом тоже. Он представлял собой мерзкое зрелище, обвешанный истерзанными внутренностями.
Две крысы валялись дохлые у его ног. Они были на Грэге, когда Кен начал стрелять, и оказались убиты, У одной была полностью снесена, голова.
Кен стоял, уставившись и, наконец, вспомнив об опасности, добрался до двери и ввалился в нее. Он плакал и пытался остановиться, потому что помнил, сколько это должно производить шума и насколько он беззащитен.
По прошествии времени, которое показалось ему вечностью, он наконец овладел собой.
Грэг был там, прямо снаружи. Он мог видеть его ноги. Лесопилка продолжала стоять пустой и молчаливой. Дрожа, он поднялся с болезненной и жестокой жаждой. Его язык и рот были пересохшими. А свою флягу он оставил там, на болоте, собираясь пить озерную воду.
Надо срезать Грэга. Забраться как-то под крышу и обрезать веревку. Он не мог вынести присутствия этого. Вполне достаточно, чтобы свести с ума. И что наделали крысы, о боже, вот что происходит с тобой, когда умираешь. Твое, лицо, лишенное губ, ухмыляется, как у Грэга, будто ты знаешь, что мертв, что тебя пожирают крысы, и тебе на это наплевать. Они выгрызут тебе глаза, кишки, отгрызут половые органы, а ты будешь продолжать ухмыляться.
Он прислушался и снова услышал крыс. Они снова начали трескотню. Из щели в полу появилась одна, пробежала на своих быстро двигающихся ножках к прогнившему каркасу и выскользнула наружу.
Когда же Грэга сюда повесили? Сейчас, пока он был в хижине? Или прошлой ночью? И почему? Чтобы заставить его выстрелить и тем самым выдать себя? Или просто, чтобы испугать. И то, и другое удалось. Кен отер пот и неслышно выругался. Он совершенно потерял голову. Чуть не дал себя убить. Но почему же он не убит? Где находится его противник? Где?
В темноте, среди механизмов? Там, среди холодного железа и ржавчины и покрытых плесенью гниющих опилок?
Внезапно записанный голос заговорил снова, взорвав стоялую тишину:
— Доброе утро, Кен. Это конец пути, я думаю. Выстрел был мой. Мне кажется, настала пора нам перейти к делу и перестать бродить вокруг да около. Помнишь, тогда в колледже, Элис Ренник? Ну…
Не успев подумать, он уже выстрелил. Он заметил магнитофон так быстро, что мозг его даже не успел еще зарегистрировать то, что увидели его глаза. Как и с Грэгом, он увидел и выстрелил, не дав даже возможности мозгу переварить увиденное. Не думая больше ни о чем. Ни о другом вероятном нападении, ни о своих расшатывающихся нервах, ни о своей глупости, по которой он позволял человеку, который хотел его убить, навязать ему свою волю. Именно вот так, просто на звук голоса.
Магнитофон стоял, без всяких ухищрений, на полу посередине большой комнаты. Это был маленький, компактный, дорогой аппарат, воспроизводивший почти совершенно, без механических призвуков и помех.
Первый выстрел вошел в гнилой пол под магнитофоном, подбросив его в воздух. Следующие два вонзились в него, когда он снова упал, все еще говоря. Он сразу превратился в покореженную массу бесполезного металла. Нечто из хрома и пластика.
Он развернулся и выпустил следующую серию выстрелов в молчаливую махину железных паровых механизмов.
— Ты, сволочь, вылезай! Я убью тебя! От грохота выстрелов раскатилось эхо. Никто не отозвался. — Выходи!
Послышался шорох. Крыса, спугнутая Грэгом, нырнула под пол. Кен выпустил свой последний патрон туда, где, она исчезла. И перезарядил ружье.
Мерзкое, проклятое место. К черту отсюда. Иначе сойдешь с ума, Но не туда, где Грэг. Погоди. В чем же смысл? Загнать его под огонь, направленный на большие открытые двойные двери?
Слишком плохо, мистер. Я отупел, но не настолько.
Кен тихо перебежал к юго-восточному углу лесопилки и одним мощным ударом выбил доску. Нырнул в проем и распростерся на замерзшей земле. Потом, обожженный болью от содранных колен, локтей и лица, вскочил на ноги и бросился к кустам.
Это ему удалось, и он долго лежал на глубоком ложе из листьев, выжидая, переводя дыхание, прислушиваясь, пытаясь выстроить свои мысли.
Он запаниковал. Ладно, каждый может ошибаться. Но теперь будет по-другому. Должно быть. Ибо ничто уже не может быть хуже того, что случилось. Больше ужасов быть не может. Он видел Грэга. Это было самое худшее. Кроме, может быть, магнитофона. Кто-то вынес его из хижины и поставил на лесопилке. А он был здесь все это время, и не слышал и не видел его.
Для начала, надо перестать трястись, успокоиться. Он посидит некоторое время, все обдумает. Он не позволит себя запугать. Он не поддастся, И первым актом будет то, что он отобьет хижину. Господи, ведь она его, разве нет? Он построил ее и платил за нее. Это он будет приходить и уходить, когда захочет, а не какой-то там маньяк, которому вздумалось его убить. Это он будет спать там ночью, если захочет, забаррикадировавшись, а не его охотник.
Кен Фрезер посмотрел на небо. Оно было цвета свинца. Ветер спал. Деревья стояли неподвижно, с обнаженными веками. Птицы, скандальные сойки, цикады и дрозды, затихали. Скоро пойдет снег. Ему надо только немного продержаться и он будет в порядке.
А где-то в глубине его мозга начинала выплясывать веселящая мысль. Если случится худшее, если ему не удастся убить своего мучителя, если придется сбежать, все равно есть надежда. Убийца Арта и Грэга так же обеспокоен тем, как скрыть их убийство, как он, Кен был обеспокоен тем, как спрятать Мартина, Нэнси и других. Теперь когда Арт и Грэг мертвы, он может лгать и лгать без всякого страха. Возможность того, что полиция поймает его на противоречивых показаниях теперь исключена. Теперь это будет просто его слово, против слова другого человека. Разве не может он сказать, например, что они с Грэгом и Артом видели, как этот человек убивал Нэнси, но не знают, что он сделал с телом? Разве не может он пригрозить своему преследователю, так же, как ему самому угрожают? Ему ведь должны поверить, правда? Семейный человек с четырьмя детишками? Они поверят ему по поводу Элис Ренник.
