Алексей Тарновицкий - Киллер с пропеллером на мотороллере
Я обернулась — со скамейки мне призывно махала рукой пожилая тетка в мужском треухе и шубе из искусственного каракуля. В любой другой день я просто прошла бы мимо. Но этот день не был любым.
— Вы меня?
— Тебя, тебя… Подь сюды. Да не бойся, не съем.
— Я не боюсь.
— Молодца! — похвалила меня тетка и, понизив голос, перешла к делу: — У тебя как, трубы не горят? А то мы третью ищем.
Я прислушалась к своим трубам — духовым, водосточным и фаллопиевым. Горят? Не горят? А черт их знает…
— Да ты садись! — прервала мои сомнения тетка. — Тебя как зовут?
— Саша. А это Бима.
Я присела на край скамьи.
— Ну, Бима не в счет, ей не наливают, — рассмеялась тетка. — А я Сильвия. А вон там, видишь, мается — это Машка.
Метрах в десяти от нас, прислонившись к стене и поминутно сплевывая, стояла женщина неопределенного возраста.
— А чего она мается?
Сильвия вернула мне удивленный взгляд.
— Так это… выпить-то надо… Ну что, Саша, сколько у тебя есть?
— Чего?
— Ну не собак же, — с досадой проговорила тетка. — Денег сколько?
Я сунула руку в карман своего старого пальто, которое давно уже годилось только для прогулок с Би-мой, — к счастью или несчастью, но кошелек был там.
— Рубль есть бумажкой… и мелочь…
Сильвия с живейшим интересом заглянула мне через плечо.
— Ты на ладошку-то высыпь… — посоветовала она. — Так считать лехше.
Я высыпала мелочь на ладонь.
— Тю-ю… — прикинула Сильвия. — Тут еще копеек на сорок наберется! Давай, ссыпай…
Она подставила сложенные горстью артритные ладони, и я послушно ссыпала туда всю свою наличность. Сильвия повернулась к подруге и прокричала хриплым сорванным голосом:
— Машка! Машка! Подь сюды! Подь сюды, говорю!
Машка подошла. Вблизи стало видно, что ее колотит мелкая дрожь.
— Давай свой рупь! — скомандовала Сильвия. Набрали всё ж таки, а ты боялась, дурочка. Всегда ж набираем, не мытьём, так мужичьём… Вы тут посидите, девоньки, я быстро обернусь…
Она соскочила со скамьи и мелкой рысцой побежала за угол. Машка по-прежнему стояла рядом, крепко вцепившись в локти сведенными судорогой пальцами.
— Садитесь, что вы стоите? — сказала я.
— Н-не… мог-гу… — выдавила женщина сквозь зубы. — Только… сто… сто… стоя… Не обра… щай… те…
Она махнула рукой, так и не закончив фразы. Подошла Бима, обнюхала скамейку и вопросительно глянула на меня: мол, какого черта ты тут расселась? Мол, не наши это места, совсем не наши… Поди знай, Бимуля, поди знай. Вот сопьюсь от общего разочарования в развитии жизни и буду так же околачиваться по утрам возле пивных ларьков. Буду дрожать такой же похмельной дрожью, как эта вот Машка. От Машки до Сашки — раз плюнуть, пять букв всего по алфавиту. И какая-нибудь более крепкая и опытная Сильвия — или, скажем, Анжелика — будет так же командовать: «Эй, Сашка! Давай сюда свой руль!» И я буду давать, если будет что дать, потому что куда еще деться твари дрожащей. Так нас Федор Михайлович называл — тварями дрожащими, пресмыкающимися втуне… Он ведь тоже проживал где-то тут, по соседству. На себя бы посмотрел, писатель…
Из-за угла вывернулась Сильвия, но побежала не к нам, а к ларьку, причем сунулась не в конец очереди, а сразу в самую головку, к окошку. Кто-то зашумел было с вопросами — куда, мол, прешь, старая? — но его моментально окоротили, отодвинули, заткнули — по-видимому, Сильвию тут уважали и держали за весьма авторитетную личность. Она вернулась к нам, держа в обеих руках три больших кружки пива.
— Вот, девоньки!
Сильвия присела и победно впечатала кружки в грязный снег перед скамьей. Не ожидавшая такого поворота событий Бима испуганно отскочила в сторону.
— Та-ак… — удовлетворенно протянула Сильвия, потерла руки, и выудив из кармана шубы «маленькую» водки, ловким движением скрутила с нее жестяную пробку-бескозырку. — Та-ак…
Она принялась разливать водку по кружкам. Распределение было явно неравномерным: щедро, поменьше, совсем немного.
— Мне много не надо, — на всякий случай встряла я.
— Сама понимаю, не лезь поперек мамки… — строго одернула меня Сильвия и, в последний раз встряхнув опустевшую бутылку, бережно сунула ее обратно в карман. — На-кось, получи…
Я взяла протянутую мне кружку. Вкус был неожиданно приемлемым — наверно, потому, что я ожидала чего-то и вовсе чудовищного. Машка трясущимися руками взяла свою вице-львиную долю и разом выдула треть.
— Ух! — Она с некоторым трудом водрузила кружку на край скамьи и глубоко вздохнула. — Благодать-то какая!
— Благодать, благодать… — ворчливо заметила Сильвия. — Куда бокал ставишь, Машка? Сколько раз говорить: не ставь бокал на скамью, сюда люди садятся. А на людях шубы вот. А ты туда бокал пивной ставишь!
Машка глубоко вздохнула. Она преображалась прямо на глазах: движения обрели уверенность, глаза заблестели, дрожь почти пропала, и даже зубы уже не стучали.
— Да ладно тебе, Слива, — нараспев проговорила она. — Какая это шуба? Дерюжка сраная, а не шуба. Вот у меня шуба была… натуральный песец.
— Ага, песец… — захихикала Сильвия, — сказала бы я, какой у тебя песец, да тут дети рядом.
— И собаки, — напомнила я.
Мне вдруг стало удивительно легко — хоть лети. Наплевать! На всё наплевать! Наплевать на гадости и на беды — на сорвавшееся замужество, на пластиковый пакет в сейфе, на разрыв с друзьями, на смутное будущее — на всё! Линии и черты мира внезапно приобрели невиданную резкость, как будто кто-то крутанул в нужную сторону ручку настройки. Причем это была особенная, благодушная резкость, размывающая уродство до уровня почти неразличимого фона, а красоту, напротив, усиливающая неимоверно. Взять хоть этот замечательно прекрасный снег — неужели всего минуту назад он казался грязным кашеобразным месивом? А ларек… — как красиво смотрится великолепное сочетание голубого и белого пластика на его козырьке!
— И собаки, — подтвердила Сильвия, отрываясь от своего «ерша».
Она поставила кружку в снег и, выудив из кармана газетный сверток, стала разворачивать его на скамье. В свертке оказалась четвертинка черного хлеба и плавленый сырок «Городской».
— Ломай, Сашуня! У тебя руки молодые, чистые…
Я преломила хлеб, ощущая себя как минимум Марией Магдалиной, если уж не ее более знаменитым приятелем.
— Ну что, помянем? — Сильвия снова подняла кружку. — Хороший был хозяин. Интеллигентов прижал, воров посажал, водка дешевше стала.
— А что, уже объявили? — спросила Машка, вдумчиво пережевывая горбушку.
Сильвия покачала головой:
— Не, пока балет по радио играют. Небось, завтра скажут. Может, Романова нашего поставят. А чего — говорят, хороший мужик, на гармошке играет.
— Ну уж прямо на гармошке… — недоверчиво протянула Машка. — Ты что, сама слышала?
— Сама не слышала, люди сказывали.
— Ну да, люди сказывали… Люди тебе и не такого наплетут… — Машка презрительно фыркнула. — На гармошке!.. Черненку поставят, вот увидишь.
— Не, Черненку не поставят, — возразила Сильвия. — Черненка денщиком был при Брежневе. Куда денщику в хозяева?
— Ну и что? Какая разница — денщик или ямщик… — рассмеялась Машка. — Главное, чтоб водка не дорожала. Так, молодая?
— А у меня свадьба отменилась, — совершенно не к месту ответила я, неожиданно для себя самой заливаясь слезами. — Сегодня должны были расписаться… в час дня, на набережной Красного Флота-а-а…
Женщины помолчали. Затем Сильвия сплюнула и сказала:
— Не плачь, Сашуня, не стоят они того.
— Точно, — подтвердила Машка. — Все мужики сволочи. Можно подумать, что бабе много надо — дом да дети… А может, ему рыло начистить, а, Саш? Ты только скажи, я организую…
Час спустя, когда я нетвердой, но решительной походкой возвращалась домой, плаксивого настроения не было и в помине. Колючий «ерш», разросшийся если не до кита, то по крайней мере до акулы, играл и плескался в бурных волнах моей души. Рядом столь же решительно, но намного более твердо вышагивала собака Бима. Как я понимаю, она полностью разделяла взгляды моих новых подруг на любовь вообще и на кобелей в частности. Уже у самой подворотни меня окликнули. Возле притулившейся к тротуару «Волги» стоял Новоявленский.
— Ба, кого я вижу! — воскликнула я. — Константин Викентьевич собственной персоной! Сколько лет, сколько зим… Что же вы без звонка, товарищ полковник? Я сегодня не принимаю, извините. Запишитесь у секретарши, ее зовут Бима. Только учтите: она терпеть не может кобелей, особенно пожилых.
Он сделал шаг вперед и умоляюще вытянул вперед руку.
— Саша, прошу тебя. Нам нужно поговорить. Очень нужно.
— Не нужно.
— Это касается и твоего жениха, — торопливо проговорил Новоявленский.
