Жан-Марк Сувира - И унесет тебя ветер
— Об этом мы сейчас как раз только что говорили, господин судебный следователь. Мы считаем, что под впечатлением от событий в Уазе кто-то повторил те же преступления в Париже, — вступил в разговор жандармский майор.
— Что скажет полиция?
Мистраль пожал плечами. Против своего обыкновения говорил он медленно, а в рассуждениях на тему «за и против» участия не принимал.
— Очевидно, что Бриалю нельзя приписать парижские убийства. Но в самом ли деле Бриаль совершил первые три? Вот, на мой взгляд, ключевой вопрос. Может, он был подстрекателем. Или Бриаль вообще ни при чем, а все шесть раз убивал один и тот же человек. Тогда возникает вопрос: почему Бриаль не говорит ничего серьезного в пользу своего алиби.
— Я знаю, что у жандармерии другое мнение насчет Бриаля — не так ли? — заметил следователь.
Все три жандарма только молча кивнули.
— Есть один пункт, который меня смущает, — продолжал Мистраль. — В протоколах аутопсии по вашему делу судмедэксперт указывает, что в двух случаях узлы завязаны левшой, в одном — правшой. Бриаль не амбидекстр?[16]
Замечание Мистраля вызвало у жандармов легкое замешательство.
— Бриаль правша, — ответил молодой крепыш. — Разумеется, мы видели это место в протоколе и обсуждали его. Во всех трех убийствах у нас одна и та же веревка, следов ДНК на ней нет, потому что убийца, вероятно, действовал в перчатках. На всех трех жертвах веревка обмотана вокруг запястий четыре раза. Различается только положение веревки в момент завязывания узла. Поэтому мы подумали, что убийца действовал один и ему, очевидно, приходилось, когда он связывал руки женщин, дважды менять собственное положение.
— Да, похоже, вы правы, — согласился Мистраль. — Теперь у меня еще вопрос: вы не заметили, были ли завешаны зеркала в домах убитых или дома у Бриаля?
— Что вы хотите этим сказать? — встрепенулся следователь.
Мистраль сообщил о том, что обнаружил у Шанталь Коломар, и поделился своей гипотезой, предполагающей, что убийца — шизофреник и не входит в помещение, где может увидеть свое отражение. Он особо обратил внимание на совпадение передвижений убийцы в домах жертв в Уазе и в Париже. Следователь и жандармы смотрели на Мистраля круглыми глазами.
— Нет… — покачал головой офицер жандармерии, — на это мы внимания не обращали. Но что это дает для нашего дела, если Бриаль все равно за решеткой?
Жандармы обменивались мнениями с полицейскими, а следователь оформлял запись беседы. Потом он обратился к жандармам:
— Итак, вот к чему мы приходим. Надо проверить деталь, замеченную комиссаром Мистралем. Я свяжусь с поверенным Бриаля и отправлюсь к нему в дом. Вам, со своей стороны, поручаю осуществить проверку в домах убитых. Хотелось бы, чтобы из криминальной полиции кто-нибудь присутствовал там просто как наблюдатель. Все это довольно запутанная история, так что взгляд со стороны не помешает.
На обратном пути Мистраль молчал. Дальмат опустил козырек от солнца и заглянул в зеркальце, не спит ли шеф. Их взгляды встретились.
— Почему вы им не сказали, что сосед последней потерпевшей тоже убит?
— Как справедливо заметил следователь, дело это довольно запутанное. Пока у нас нет объективных оснований утверждать, что это убийство связано с убийством Димитровой, хотя исключать такую возможность тоже нельзя. Судя по тому, что я читал и слышал, сопоставляя наше дело с тем, мне не кажется, что Бриаль — единственный автор всех убийств в Уазе. Но следователю и жандармам еще рано с этим соглашаться. Они проделали огромную работу, и им кажется, будто все сходится.
— И стало быть, если проверка на зеркала у убитых даст положительный результат, это еще не значит, что Бриаль ни при чем, а может быть и так…
— Может быть и так, что они действовали вдвоем — особенно если у Бриаля зеркало есть, — договорил Мистраль.
— Пока Бриаля не отпустят, адвокат следователю жизни не даст, — уныло заметил Жозе Фариа.
Мистраль позвонил Кальдрону рассказать о разговоре у судебного следователя и убедиться, что нового срочного не объявилось. С виду все было спокойно, и он позвонил Кларе, сообщил, что будет к ужину. Потом поговорил с родителями и сыновьями. Мальчики «отрывались» с луками, стрелами и деревянными мечами.
В 19.15 серый «форд-мондео» въехал в узкие ворота набережной Орфевр, 36. Через полчаса Мистраль на нем выехал, поставив в магнитолу диск Билли Пола «Я и миссис Джонс». По пути он сделал за один раз два дела: аптека была рядом с цветочным магазином. Сначала он подобрал букет для Клары, потом решился и направился в аптеку. Весь вечер его не покидала головная боль, и он совсем обессилел. Мистраль чувствовал, что еще одной бессонной ночи не выдержит. Он подал аптекарю рецепт, который несколько дней назад ему выписал Тевено.
— Избегайте спиртного, если выбрали это лекарство. Принимайте за пятнадцать минут перед сном, запив стаканом воды.
Мистралю было неприятно, что у него в кармане лежит пачка снотворного. Он еще не решил, воспользуется ли им.
В тот же самый час два коротких звонка в дверь вышвырнули из кровати Оливье Эмери. Он не спал, а просто лежал, чтобы легче было терпеть стреляющую боль — предвестницу приступа. К нему никто, совершенно никто, никогда не приходил, он даже не знал, как звучит его собственный звонок! Сердце бешено заколотилось, он задыхался, в висках зажужжало сверло, стресс зашкалил — полная паника. Еще звонок, немного дольше прежних. Эмери подошел к двери и спросил, стараясь, чтоб не дрожал голос:
— Кто это? Кто звонит?
— Полиция, господин Эмери.
За миллионную долю секунды Оливье Эмери вспомнилось все.
«Пришли брать» — был первый рефлекс. «Этого не может быть, они не могли докопаться, я бы знал!» — рефлекс второй. «Делать нечего, надо открыть» — вывод.
Третий звонок. Усталый голос из-за двери:
— Откройте, господин Эмери, это из участка.
— Да, да, сию секунду!
Эмери стоял у двери, левой рукой сжимая рукоятку раскрытой опасной бритвы. Правой рукой он открыл замок, насторожившись, готовый на все, даже если полиция силой ворвется в квартиру. Ничего подобного: всего лишь двое молоденьких полицейских, юноша и девушка, немного смущенные, стояли на лестнице и ожидали приглашения. Оливье Эмери тихо сложил бритву и неприметно сунул ее в карман брюк.
— Можно войти? — спросила девушка.
— Конечно, конечно, проходите, пожалуйста. Простите, я задремал — сегодня рано встал на службу.
На нем была только футболка поверх брюк, и полицейские, увидев его мощную мускулатуру, невольно переглянулись.
Стрелка прибора находилась еще в зоне паники, но эта паника понемногу сходила на нет. Успокаивал Эмери единственный новенький шеврон на погонах молодых патрульных.
«Стажеры-первогодки, — подумал он. — Теоретически бояться нечего: таких на задержание не посылают». Юноша рылся в поисках блокнота, а девушка обвела глазами квартирку.
— Суровая у вас обстановочка.
— Я в Париж только на работу приезжаю. На выходные у родных в провинции. Так зачем вы пришли? — Оливье Эмери все же был начеку и руку держал возле кармана, чтобы сразу, если понадобится, выхватить бритву.
— К нам сегодня поступило заявление от Анри Лестрада, вашего соседа снизу. Он жалуется, что у вас по утрам в шесть часов всегда бывает шумно, это мешает спать ему и его супруге. У нас экземпляр его заявления, мы сейчас вас с ним ознакомим.
Пресс, давивший на черепную коробку Оливье Эмери, разом исчез, сверло перестало вертеться в висках. Правда, еще ощущалось биение в левом глазу — придет боль и уничтожит глаз. Но можно нормально продержаться до ухода полиции. Он знал, какие огромные усилия ему приходится прилагать, чтобы оставаться во вменяемом состоянии. Таблетки, которые он глотал как попало, лишь кое-как справлялись с задачей смягчать боль.
Эмери зачитали заявление соседа. Он внимательно выслушал, наблюдая, как полицейские смотрят на него, и понимая, что они чувствуют. Всякий, кто видел его более или менее близко, отводил глаза, в которых появлялось смешанное чувство страха и удивления.
— Очень жаль, если я им мешаю. В такую жару я плохо сплю и рано просыпаюсь. Проснувшись, делаю небольшую зарядку. Шум, который они слышат, — это я прыгаю через скакалку. Я не знал, что им меня слышно: я привык к гимнастике. А вообще я совсем не шумлю.
— Согласен, это не так уж страшно, — кивнул юноша-полицейский. — Вы обязуетесь больше не тревожить их?
— Да, конечно, я буду выходить на улицу.
— Сейчас я запишу это ваше заявление, а потом познакомлю с ним вашего соседа. Знаете, какие бывают старики: из-за ерунды нервничают, надо же их успокоить. Сейчас им еще и от жары очень плохо бывает.
Юноша составлял ответ на заявление, а его спутница машинально опять стала оглядывать квартирку. Ее внимание привлек обернутый в газету плоский предмет на входной двери, примерно на три четверти от ее ширины и высоты. Ей стало любопытно, что это такое. Размышляя, она почувствовала тяжелый взгляд человека и тут же покраснела. Ей стало не по себе, она извернулась на стуле и вдруг страшно заинтересовалась протоколом, который писал ее коллега.
