Эдуард Тополь - Римский период, или Охота на вампира
– Но он же не онанирует, – заметил лечащий врач.
– Да, в остальном он тихий и нормальный, – сказал главврач. – Будете забирать?
– На несколько часов, – сообщила Елена.
– Куда мы едем? Неужели меня выпустили? А за что меня вообще посадили в психушку? А почему ко мне не пускают родителей?
Елена добросовестно отвечала и следила за его реакцией. Он сидел на заднем сиденье «Волги» с двумя спецназовцами по бокам. Конечно, он возбужден, но кто не был бы возбужден выходом из психушки?
– Яша, вас поместили в больницу по просьбе ваших родителей. Я же вам объясняла: вы хотели сами сделать себе обрезание, это их напугало. А в больнице вам пошли навстречу, сделали все профессионально…
Это было частью легенды, внушенной ею новому Пильщику с подачи Винсента.
– А куда вы меня везете? Домой?
– Нет, пока – нет. Мы с вами совершим пробную прогулку. И если вы будете себя хорошо вести…
– Прогулку с охранниками? – удивился он.
– Нет, они с нами только на первые минуты. Скажем, до Павелецкого вокзала. А там мы с ними расстанемся. Они, конечно, немножко боятся оставлять меня, но…
– Боятся? Почему? Я же совершенно нормален!
– Я вижу…
Она и вправду видела, что он безопасен. Больше того – второго такого безоблачно-счастливого и сияющего благодушием лица она не видела в своей жизни. Возможно, родители Пильщика и не узнали бы в нем своего сына, но и родители Богула не узнали бы в нем своего Богула. Да что там родители! Даже сам Богул прежний не узнал бы себя! Это каким-то странным манером округлившееся лицо, эти сияющие глаза, эта открытая улыбка человека, который наивно ждет от мира только добра и радости… Хотя всего пару дней назад Елена сама внушала ему этот позитивно-положительный настрой к жизни, но кто мог подумать, что он усвоит его до такой степени! Действительно блаженный…
– Я думаю поехать с вами за город, – сказала она. – Вы не против?
– Я – против?! Да с вами я куда угодно!..
И все-таки на вокзале, когда она отпустила спецназовцев и отправила Яшу Пильщика в кассу за билетами до Михнево, Елена занервничала. Конечно, она знала, что она тут не одна, что где-то рядом должна быть «наружка» – Иванов заверил ее, что лучшие кадры наружной службы КГБ будут не спускать с нее глаз и в случае, не дай Бог, чего…
Но сколько она ни озиралась по сторонам, она не видела среди пассажиров, спешащих к кассам и от касс, ни одного человека, который не только бы не спускал с нее глаз, а вообще смотрел в ее сторону. Какие-то женщины с тяжелыми авоськами и сумками, какие-то мужики с мешками – обычная московская толпа. Впрочем, не совсем обычная – в последнее время, и особенно после Нового года, когда в стране непонятно почему вдруг подняли цены и стало тяжело со снабжением, в Москву ринулось за продуктами не только все Подмосковье, но и жители Иванова, Калуги, Тулы, Смоленска, Владимира и Рязани. Причем к февралю это стало уже не стихийным приездом нескольких сотен человек, а массовым и организованным движением – целые предприятия сообща направляли в Москву своих заготовителей и охотников за продуктами, и днем, пока москвичи были на работе, приезжие сметали с прилавков все, вплоть до хлеба, который увозили буквально мешками.
Вот и сейчас эта толпа мешочников волокла к платформам электричек тяжеленные мешки, рюкзаки, сумки и чемоданы с хлебом, колбасой, сосисками, мороженым мясом, крупами, мукой, сахаром, кубинскими апельсинами и зелеными арабскими бананами. Елена с типичной для москвичей неприязнью смотрела на них, а они бесцеремонно толкали ее и еще крыли при этом:
– Ну чё стала тут поперек? Кыш с дороги!..
Пильщик-Богул прибежал с билетами:
– Пошли! Нужно места занять! Восемь минут до поезда…
Но только когда Елена увидела, что следом за ними вошли в вагон сразу несколько рослых мужчин и сам Иванов с профессором Корелли, она успокоилась.
А Пильщик возбужденно рыскнул вперед по вагону и, опередив каких-то теток, занял два места у окна, замахал ей руками:
– Сюда! Сюда!
Елена села возле него и, скосив глаза, увидела, что несколько плечистых мужчин с невероятной проворностью тут же оказались по соседству с ними, а Иванов и Корелли устроились в глубине вагона.
40Что было в Белкином письме? Что такого было в ее письме, что я стоял как оглушенный в пыльном зале Posta Centrale – римской центральной почты – на площади Святого Сильвестра?
«В Сирию продолжают прибывать кубинские десантники, у нас армии объявлена готовность номер 1, и все вокруг говорят о войне. Вчера Ася пришла из школы и спросила: «Мама, а война будет?» Так мы приобщаемся…»
Блин! Почему я не утопил Рауля Кастро, когда в качестве корреспондента газеты сопровождал его в 1962-м на Нефтяные Камни? Ахундов, бывший тогда партийным монархом Азербайджана, приказал показать 24-летнему министру обороны революционной Кубы эту «жемчужину» своей республики, и на трех торпедных катерах мы носились по Каспию со скоростью сорок узлов в час. Одним толчком я мог выбросить Рауля за борт, под винт соседнего катера…
Но это, конечно, пустая бравада, ничего я не мог.
На тяжелых ногах я вышел из зала почты на улицу. Залитый солнцем Рим – роскошный в своей истомно-имперской архитектуре, с бесконечным потоком гудящих машин и двухэтажных автобусов, с голенастыми черноглазыми итальянками, со шпаной на оглушающих мопедах и с развалами невероятного количества одежды, вываливающейся из магазинов на уличные прилавки, – этот громадный и тысячелетний Рим лежал передо мной в своем вековечном и умиротворяющем спокойствии. Я так полюбил его за эти недели! Я вставал на рассвете, наспех завтракал овсяной кашей, набивал заплечную сумку мандаринами и хлебом и «зайцем» уезжал на электричке из Ладисполи в Рим – на весь день, до ночи. Я не пользовался ни картой, ни путеводителем, я не знаю итальянского, и у меня не было никакой цели и денег даже на кусок пиццы или чашку кофе, но я бродил по Риму часами и сутками, я вышагивал по набережным Тибра, по каким-то via и piazza и не то чудом, не то по наитию выходил к Колизею, к развалинам Форума, к Волчице, к Пантеону и к «Устам Правды» в часовне Temple de Vesta. Впрочем, в Риме не нужны ни чудеса, ни наитие, тут куда ни пойдешь, выйдешь на пьяцца Навона, пьяцца Венеция, пьяцца Святого Петра, пьяцца дель Пополо, виллу Боргезе или еще куда покруче!
Впрочем, я не такой идиот, чтобы вслед за сонмом писателей в тысячный раз описывать прелести Рима. Я скажу проще: если у вас паскудно на душе, если все вразброд и мелочи жизни одолевают и сосут душу, если хочется напиться и повеситься – да что перечислять! – я вам говорю: во всех паскудных случаях жизни езжайте в Рим, он вылечит и спасет. Если неизвестно кто и как разрушил вашу жизнь или вы потеряли Женщину жизни (или Мужчину жизни) – езжайте в Рим, он поднимет вас из праха. Если у вас есть глаза, уши и чувство юмора – Рим лечит юмором. Если у вас есть душа, печальное сердце и элегический характер – Рим лечит древностью своих камней и фресок. Если у вас есть Незавоеванная Женщина – везите ее в Рим, Рим завоюет для вас весь мир. Говорят, что Париж стоит обедни, – может быть, не знаю, но в таком случае Рим стоит месячного питания, и я уже через неделю перестал таскать с собой заплечную сумку с едой, а, сунув в карман кусок хлеба, спокойно обходился и этим и еще делил этот хлеб с наглыми римскими голубями. Конечно, порой я натыкался на краснознаменные демонстрации римского пролетариата и громкоголосые студенческие митинги, но они мне не мешали – я презрительно отворачивал от них в боковые улицы, и снова виа Кондоти, лестница у церкви Trinita dei Monti, Аппиева дорога и еще сотни знаменитых, малоизвестных и совершенно неизвестных туристам мест были моими слушателями и оппонентами. Им, наперсникам и судьям безгрешного итальянского неореализма в кино, им, кому молились и плакались Роберто Росселини, Чезаре Дзаватини, Витторио де Сика, Джузеппе де Сантис и Пьетро Джерми, я рассказывал и показывал эпизоды своего будущего фильма, хвастаясь, как Буратино своими золотыми монетками.
О, у меня уже было чем похвастать! Помимо эпизодов моей собственной истории – разлука с сестрой в венском аэропорту и тут же налет арабских террористов на Израильское посольство в Вене, встреча с Инной в ХИАСе и отъезд еврейских эмигрантов из Вены под охраной немецких овчарок и австрийских автоматчиков с финальной сценой моего романа с Сильвией, – помимо этого, у меня еще была история Карена Гаспаряна: феноменальный «сэйшн» венского джазового ансамбля, неудачная попытка подмены его виолончели в Гамбурге и продолжение его истории здесь, в Риме. В день провала его гамбургской операции он приехал из Зальцбурга трупом, покойником, самоубийцей, я боялся, что он повесится в своем номере или выпрыгнет из окна. За одну ночь он потерял не только 70 тысяч долларов, он – музыкант! – остался на Западе без инструмента. Небритый, черный от горя, с синими отеками под глазами, он лежал на койке, уставившись в потолок, и даже не матерился. И только когда я пошел к соседям, взял в долг бутылку «Столичной» и поставил перед ним полный стакан водки, Карен посмотрел мне в глаза, выпил залпом и выдохнул – выдохнул всю свою боль, горечь и злость.
