Филипп Делелис - Последняя кантата
Сосчитав ноты шестого канона, Летисия обнаружила, что ее решение привело к четырнадцати нотам перед знаком репризы,[146] и лицо ее засияло. Итак, в первом из этих двух канонов Бах поставил свою подпись подчеркнуто на видное место, словно для того, чтобы обозначить, что теперь это уже говорит он, а не король Пруссии. Она была на лицевой стороне зеркала.
Девятый канон принес ей больше трудностей. Никакой подсчет не удовлетворял, и все же именно он таил в себе ключ к загадке. Она сосредоточилась на двадцати восьми первых тактах и на первой доле двадцать девятого, которые определяли ансамбль темы, предложенной Бахом. Она насчитала 71 ноту в загадочном строении и 321 в решенной версии. Эти числа не означали ничего, и Летисия обескураженно вздохнула.
Она встала из-за стола, немного прошлась по гостиной и как-то машинально подошла к пианино. В сотый раз, может быть, она заиграла королевскую тему. На уменьшенной септиме она нашла решение. Это был символ смерти, а смерть — это молчание. Она быстро вернулась к столу и, кроме нот, сосчитала паузы. Загадочная версия давала 87, что ничего не означало, а версия решенная — 396.
И она сразу поняла, что это то самое число, которое она искала, потому что она не могла случайно найти 3 и 2 его умножения, которые обозначали номера канонов, над которыми она работала.
Но что означает 396?
Добрых полчаса Жиль думал, как сказать Летисии, что она далека от окончания расследования тайны «Музыкального приношения». Ей надо искать истинный секрет, тот, ради которого были убиты три человека. Больше чем просто разочарования Летисии он опасался ее нервного срыва, депрессии. Она так погрузилась в свою работу, считая, что разоблачит для правосудия убийц своих друзей… Наконец он решился набрать номер Летисии, надеясь подготовить ее исподволь. Но оказалось не так.
— Жиль? Это вы? А я собиралась вам звонить, но я еще в таком шоке…
— Да, конечно, убийство Дюпарка…
— Нет! Секрет Баха!
— Что? Но…
В нескольких словах Летисия объяснила комиссару, как она нашла число 396.
— 396? Что оно значит?
— Я нашла в своей книге о числах, это в последнее время моя настольная книга… Первое значение, что 396 — гематрическая форма злосчастного 666, мы уже встречали ее в самой теме, вы помните, число зверя в Откровении Иоанна Богослова?
— Да, вспоминаю.
— Хорошо, 396 еще можно написать так: 6 х 66.
— Иными словами, 396 — это намек на сатану, Апокалипсис или просто на смерть?
— Да, так. Я держусь за это, потому что, идя по другому пути, поискала в трудах по гематрике что-нибудь о сочинениях Баха, использовал ли он и раньше число 396.
— И?..
— И действительно, Ван Хутен и Касберген пришли в замешательство, поняв, что Иоганн Себастьян использовал это число, хотя и не смогли найти ему объяснение.
— И как его применить?
— 396 появилось тогда, когда Бах предсказал свою собственную смерть.
— Свою смерть? Но секрет… секрет Баха?
— Хорошо… Я не знаю, откроет ли число 396 нам секрет, но я очень верю, что оно скажет нам, где он находится.
— Там, где Бах умер?
— Да, там, где он также провел главные годы своей жизни, и там, где он сочинил «Музыкальное приношение»: в Лейпциге.
44. СОСТОЯНИЕ ДУШ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Озеро Старнберг, 1865 год
Завтра дают «Тристана». Мой дорогой Тристан, моя маленькая Изольда… Как долго я искал, как достойно представить вас, и вот нашел! И эту возможность предоставил мне король! До сих пор только один Иоганн Себастьян был удостоен общения с королем. И мое было гораздо более плодотворным. Тысяча двести гульденов для меня. Теперь, когда мои кредиторы придут по мою душу, я вполне смогу рассчитаться с ними. Ах, как хороша эта вилла на берегу такого спокойного озера! Можно ли мечтать о лучшем месте для работы? Немного слишком близко от летней резиденции моего благодетеля, я знавал и большие неудобства. Нет, право, все так изменилось с этим государем, влюбленным в искусства, и в мое особенно.
Уже почти пять лет, как я закончил «Тристана». Ради него я даже прервал работу над «Нибелунгом»![147] Я носил «Тристана» в себе. Я жил им, я был Тристаном! Что мог я делать иное? Мелодия уже была заложена в самой поэме. Оставалось лишь придать ей симфоническое звучание.
Тристан, мой Тристан! Was träumte mir von Tristans Ehre?[148]
Наверное, я не должен был заставлять приезжать Бюлова, но я не мог обойтись без Косимы. Думаю, Ханс это понял с первого взгляда, которым я обменялся с его женой. Моя восхитительная Косима, жизнь без тебя — не жизнь. Говорят, наша связь — невиданный скандал. Ну и что? Слышали ли они что-нибудь похожее на «Тристана» до меня?
О sink hernieder,
Nacht der Liebe,
gib Vergessen,
dass ich lebe;
nimm mich auf
in deinen Schoss,
löse von
der Welt mich los![149]
Конечно, конечно, Косима дала мне мою маленькую Изольду, Косима, мой маленький ангел вот уже два месяца. А Ханс завтра будет дирижировать «Тристаном»! Ханс не рогоносец, он святой! Как я могу заставить других понять это? Он понял это прекрасно. Иначе он уже уехал бы. Или убил бы нас, Косиму и меня. Когда я думаю об этом… Какое счастье, что это Ханс! Что он страстно любит мое сочинение, что он мой лучший дирижер… Ты святой, Ханс, я не перестану повторять это!
И почему ты встретил Косиму раньше, чем я? Так захотели боги? Нет! Тогда… О, я знаю, я знаю… он еще придет сюда, печальный дух, чтобы сказать мне, что я не Бог. Конечно, конечно… Но это не очень поможет нам продвинуться вперед.
Ах, Тристан, мой Тристан! Только любовный напиток для тебя тайна. К счастью, это я, а не какой-нибудь библиотекарь — любитель пива и фольклорных танцев нашел приписку к завещанию, написанному в Хейлигенштадте! Четвертый квартет, он не на плохом счету, мой дорогой Бетховен, но признайся, что с «Тристаном» я шагнул на новую ступень. Мы приближаемся к божественному! Зачем это скрывать от себя?
Tot denn alles! Alles Tot!
Mein Held mein Tristan!
Trautester Freund
auch heute noch
musst du den Freund verraten?[150]
Вена, 1905 год
Разложив старые бумаги, он отыскал свой пропуск в Венскую консерваторию. 1875 год. Как это уже далеко! Он улыбнулся, читая приписку — он уже забыл о ней, — сделанную жюри под председательством Юлиуса Эпштейна: «прирожденный музыкант». Как они распознали в нем музыканта с рождения? Его первым криком было ля, прозвучавшее точно на четыреста сорок герц? Его пальчики точно отбивали тему Allegro sostenuto?[151] Трудно сказать… Несомненно, позднее, когда увидели, что херувим сочиняет в пять лет, дает концерты в семь и дирижирует филармоническим оркестром в девять, они могли объявить: «это прирожденный музыкант». Но ведь между первым криком и первым юношеским сочинением столько всего могло отторгнуть его от музыки.
Он спрашивал себя, какую карьеру он мог бы выбрать для себя, если бы не был «прирожденным музыкантом». Он наверняка не выбрал бы, как его отец, винокуренный завод. Много вина, много людей… этого мало… наконец, мало для музыки…
Нет, право, он мог стать только музыкантом. Какое счастье, что он был рожден для этого. Он был настоящим королем Вены. Его слава достигла апогея, и он знал это. Уже восемь лет он дирижировал в Опере и уверенно утверждал свой эстетический вкус. Он был избран публикой и заставил замолчать своих хулителей. Но никогда он не был спокоен и говорил себе, что ситуация может только ухудшиться. В прошлом году он закончил «Песни об умерших детях», и Альма до сих пор упрекает его за них.
Альма Шиндлер! Любимица Вены! Он женился на ней три года назад. Немного прямолинейна, на его вкус. Но какая блистательная женщина! И какая красавица!
Право, он был слишком счастлив. Он испытывал муки только когда писал, но разве мог он мечтать о муках более прекрасных? Теперь, когда, он уверен, все рухнет, ему надо решиться наконец и работать над королевской темой. Пока не стало слишком поздно. Ведь Вагнер доверил ему секрет. Он должен подняться на вершину. Конечно, великий Рихард «Тристаном» поставил планку высоковато. Это, наверное, его и удерживало. Да, именно так, перед «Тристаном» он комплексовал.
И все же некоторые его сочинения были приняты лучше, чем эта опера, еще очень спорная, потому что она «слишком современная». В «Тристане» они не нашли тональности. Но нужна ли им тональность? При этой мысли он улыбнулся.
Как обычно после каждой репетиции в Опере, он прогулялся по Штадтпарку. Солнце стояло в небе высоко, но лучи его не проникали через листву более чем столетних деревьев. Лишь цветочные клумбы блистали под его лучами. Он любил это место. К тому же он мог оценивать свою популярность по количеству шляп, которые склонялись перед ним, и по тому, сколько зонтиков, немного приподнимаясь, оборачивались к нему, в то время как их очаровательные владелицы шептали его имя. Скоро, как каждое лето, в театре закончится сезон, он уедет на природу, свободный от репетиций, и там посвятит себя сочинительству.
