Родни Стоун - Крики в ночи
Пустой пейзаж смотрел на нас, скалы становились все более отвесными по мере того, как мы приближались к вершине, мелькали нагромождения камней в тех местах, где у дороги стояли знаки «Опасно». Незаселенные фермы, солнце, как раскаленная красная монета в выцветшем небе, и ни дуновения ветерка. Далеко позади блики от лобового стекла следующей за нами машины.
Эстель молчала. В слабом потоке воздуха, проникавшем через окно машины, ее волосы казались совсем белыми. Она обладала пугающей способностью превращаться совершенно в другого человека, и сейчас была от меня далека.
— Почему ты такая молчаливая?
Эстель посмотрела на меня и улыбнулась. Все старые недоговоренности еще оставались, но напряжение между нами спало. В этом палящем зное мне чудились миражи, какие-то завалы посреди дороги, и я попытался сконцентрироваться на том, что нужно сделать. Спросить о смертях в далеком прошлом. Спросить, не стали ли мои дети частью какого-нибудь зловещего ритуала.
Мы доехали до места, где дорога круто заворачивала и начинались дома. Каменные сооружения, прилепившиеся к скалам. Я искал реку, которая дала название этому поселению, но увидел только русло, такое же высохшее, как и все вокруг. Потрескавшаяся земля, размеченная крупными валунами, оранжево-красными и пурпурными, клочки растений, похожих на вереск, между двумя грядами протянулась деревня, расположенная недоступно высоко, словно бандитское пристанище. Два ряда домов выстроились вдоль мощеной улицы, которая петляла и заворачивала к маленькой церквушке на площади.
— Это и есть Гурдон-сюр-Луп, — сказала Эстель.
Она попросила остановиться у церкви. Когда я остановился, сзади на дороге появилась бело-голубая полицейская машина, ехавшая по пятам за нами, но не остановилась, а проехала дальше.
— Ты здесь бывала?
— О да, — отозвалась она. — Несколько раз.
— Где же река Луп?
— Она высохла много лет назад. Деревня была почти заброшенная. Затем несколько семей вернулись. Мусорщики, лудильщики, просто бездомные.
Мы припарковались и осмотрели площадь. Был уже почти полдень, и солнце раскочегарилось, как плита. Не было никаких деревьев, никакой тени.
— Видимо, их спилили на дрова в какую-нибудь суровую зиму.
— Тебе не нравится это место?
— Ненавижу его, — сдвинула брови она.
Тощая собака проскользнула в ворота. Дома вокруг площади наглухо закрыты, почти никаких признаков жизни. Универсальный магазин с навесом, превратившимся чуть ли не в клочья, магазин одежды и обуви, предназначенный для непонятно какого покупателя, и на другой стороне овощной магазин, который рекламировал также и хозяйственные товары, канистры для керосина, вилы, лопаты, ножницы, пластиковые бидоны.
Пока мы вылезали из машины и разминали ноги, я чувствовал любопытные взгляды из-за закрытых жалюзи. Из магазина вышли две женщины и уставились на нас. Водитель микроавтобуса «рено» обедал прямо в кабине. Дремота окутала площадь. Эстель повела меня к маленькой церкви, построенной в романском стиле.
Как и деревня, церковь, должно быть, знала лучшие времена. Судя по всему, когда-то она была довольно красивой, сейчас же разрушалась, хотя у входа висела доска с объявлением о ежедневной мессе. Башня с невысоким шпилем казалась слишком широкой и усеянной нишами, в одной или двух нишах у ее подножия виднелись выцветшие фигуры святых. Над галереей возвышалась странная, безголовая фигура всадника, полустертая и шероховатая, со следами выбоин, которые напоминали отметины от пуль.
Осматривая площадь, спасаясь от солнца в тени церкви, я понял, почему это место показалось мне таким странным. Необычным было не отсутствие деревьев или людей, а то, что эти наглухо закрытые дома построены совсем недавно и очень аккуратно. Небольшие крестьянские домики типовой застройки в отличие от тех, что мы видели по дороге. Может, их реставрировали, подумал я, затем стал рассматривать более пристально, щурясь на солнце.
— Они же все новые, — удивился я.
Эстель кивнула.
— Пойдем внутрь, — сказала она и толкнула тяжелую дверь церкви, некоторые доски которой были сломаны, расщеплены, а затем аккуратно залатаны.
Мы очутились внутри храма и моргали, чтобы привыкнуть к полумраку. Через круглое окно за алтарем проникал свет. Стекло в окне простое, красного цвета, как кровь, и солнечный свет, проходивший сквозь него, красным потоком заливал пол. Алтарь каменный, с простым медным крестом. С одной стороны располагались кресла для духовенства, с другой — висела пустая лампада над резной кафедрой. Скамейки и единственный проход окутаны прохладным флером. Помещение казалось неухоженным и отсыревшим, будто здесь оставляли высушивать одеяла все поколения. Почему оно такое затхлое, подумал я, хотя и находится на голой горе без единого признака воды?
Когда глаза привыкли к полумраку, я увидел, что интерьер церкви очень беден. Нет даже никакой стойки у входа, где продавались бы открытки или исторические брошюрки за пять франков. Казалось, события обошли стороной маленькую церковь Богородицы, оставив только несколько стульев с плетеными сиденьями и три или четыре памятные доски. И потом, когда я осматривал все это, то обнаружил, что одна из них больше, чем остальные, и выглядит поновее: медная плита, вделанная в стену.
Я подошел ближе, чтобы рассмотреть ее, Эстель следом за мной, и увидел, что это посвящение деревни Гурдон-сюр-Луп. Слова коряво выведены на отполированном металле, будто нарочно имитируя дрожащую руку, а может, их наносил какой-нибудь крестьянин. В память о погибших в Гурдон-сюр-Луп на ней было написано: «Погиб за Родину, 30 августа 1944 года».
Внизу перечислялось пятьдесят семь имен.
Эстель произнесла очень тихим голосом:
— Немцы уничтожили эту деревню. Через нее отступала на север из Тулузы немецкая колонна…
— Но это же далеко отсюда.
— Французские партизаны-маки устраивали засады, когда немцы двигались в обход. Они заминировали и взорвали машины авангарда, а затем заблокировали их и сзади. Партизаны замыслили устроить кровавую бойню. Но за первой колонной шла вторая, уже знавшая о засаде, и эта вторая колонна застала партизан врасплох, прежде чем они успели уйти в горы. Немцы захватили в плен большинство из них и расстреляли.
— И все они были местные?
— Думаю, трое или четверо, не больше. Но их всех привели сюда, чтобы казнить на площади и устрашить других. Затем они расстреляли жителей ближайших домов и взорвали их. Только церковь уцелела.
— Ну а кто выстроил заново дома? Государство? Именно поэтому деревня возродилась?
Она взяла меня под руку:
— Не совсем так, Джим. Она отстроилась на деньги Сульта.
— На деньги Сульта?
— Да.
Она прочитала имена в алфавитном порядке. Одно из них — Марсель Сульт.
— Марсель Сульт? Глава авиационной корпорации? Но ведь он погиб, когда толпа ворвалась в особняк под Тулузой. Убит в своем собственном поместье… буквально разорван на куски. Что же на самом деле произошло, объясни, Бога ради?
Она стояла перед табличкой, маленькая стройная фигурка в раздумье.
— Не знаю, что является правдой в отношении Сультов. Говорят, что там была группа СС, которая появилась до толпы. Они забрали Марселя Сульта и позже расстреляли его.
Я недоуменно смотрел на нее под сводами пустой церкви, где эхом раздавались наши голоса.
— Но Нинетт сказала, что ее мать была там. Что она сама видела, как его буквально разрывали на куски. И эти отчеты в газетах, которые нашел Люка…
— В те времена говорили много чего. Различные истории, основанные на слухах. Люди слышали всякие небылицы и воображали, что они тоже были там. Они вели себя так тихо во время войны, когда Сульты старались сохранить рабочие места, что потом, когда все это кончилось, им захотелось присвоить себе кусочек славы. Поход на дом Сультов стал чем-то вроде легенды… как взятие Бастилии. Ба! Это было как раз то, в чем нуждались все эти «герои», те, кто считал себя очень смелым.
Почти онемев от изумления, я прошептал:
— Ну а ты как думаешь, что же все-таки случилось?
Она указала на табличку:
— Лучше верить этому мемориальному списку.
На металле выбиты слова: «Марсель Сульт».
— Почему ты не рассказала об этом раньше?
Она лишь пожала плечами и ответила:
— От этого никто бы не выиграл. Твои расследования поддерживают твои силы.
Я почувствовал, что начинаю дрожать в темноте церкви. Я понял, что она предала меня, и начал задумываться, а не считает ли и она, что я убил собственных детей. И даже о том, не приставлена ли она ко мне Ле Бревом, чтобы посмотреть, как я буду реагировать. И в какую сторону не буду смотреть.
— Эстель, ты мне не доверяешь?
— Это забота старшего инспектора.
— Он все еще подозревает меня, — сказал я.
