Билл Нэйпир - Икона и крест
— Как только найдете ту вещь, дайте нам знать, — сказал Уотерспун. — Мы постараемся обеспечить вашу безопасность.
Я встал. Ноги меня не слушались.
— Кстати, где вы остановилась?
Спрошено будто бы невзначай.
— У нас есть убежище.
— Так дело не пойдет! Нам нужно знать, где именно оно находится.
— Вилла в Ред-Хиллз. — Я от всей души надеялся, что вру убедительно. — В сотне ярдов от бензоколонки «Шелл», справа от нее. Вы не пропустите, такое большое белое здание с балконами. Я нашел его достаточно безопасным.
— Оно было бы таким, не окажись среди вас этой змеи…
Выйдя на улицу, я махнул, останавливая такси, из которого неслось регги. С ним соревновался доносящийся с Матильдас-Корнер тяжелый ритм. Менем сказал:
— Как только мы узнаем, какого рода ваша находка, мы лучше поймем, чем она так привлекательна для курдских террористов.
Мы стояли на людной улице. Я торговался с пожилым растаманом, собираясь ехать в Ред-Хиллз. Уотерспун на прощанье мне помахал. Через пару сотен ярдов, я оглянулся: полицейских не было. Затерялись в толпе.
Когда мы достигли Констант-Спринг, я развернул водителя обратно, после чего мы проехали через все Беверли-Хиллз. Мы аккуратно пробирались по тихим улицам с дорогущими домами, высокими оградами и людоедскими собаками. Нарезав несколько кругов, я убедился, что нас не преследуют, и мы вернулись на Матильдас-Корнер. Я остановил такси в миле от «тойоты». Опять поднимался ветер, а вечеринка в парке была в самом разгаре.
— На дискотеку? — спросил растаман.
— Верно, друг. Сдачу оставь себе.
— Да хранит тебя Господь!
Он поехал дальше. Наследие Боба Марли эхом отлетало от стен домов.
Через полчаса я был уже на вилле. Зоула делала какую-то свою штуку, в которой участвовали ананас, рыба под названием люциан и острый нож. Дебби была здесь же и выполняла роль кухонной прислуги. Долтон, в своем ямайском наряде, внимательно изучал рукопись Огилви. Он приветствовал меня дружеским жестом и застенчивой улыбкой, которые я никак не мог увязать с изуродованными телами на Египетском базаре в Стамбуле.
ГЛАВА 29
Мои часы показывали девять утра. Я проспал три часа.
Снизу раздавался мелодичный голос, принадлежавший местной женщине. В лесу по-прежнему завывал ветер. На кухне что-то жарили.
Я надел свитер, шорты и скатился по широкой деревянной лестнице на первый этаж. Дебби и Долтон сидели за большим столом и пили кофе. Долтон мне помахал, а Дебби одарила очаровательной, простодушной улыбкой.
Подошла молодая чернокожая служанка и с сильнейшим акцентом сказала:
— Здравствуйте, меня зовут Перл. Хотите завтракать?
— Попробуйте что-нибудь из местных кушаний, — посоветовал Долтон.
Глаза Перл засверкали.
— Можно кашу из кукурузной муки и бананов, омлет с сыром…
Она продолжала перечислять. Я разобрал только «соленую рыбу».
— Перл, спасибо, я обойдусь гренками.
Она надулась.
— Гренки нельзя. Можно большие жареные бананы.
— Отлично!
— Хорошо.
Перл улыбнулась, и в следующее мгновение я услышал шкворчание масла на сковородке.
На Дебби были черные свитер и слаксы. Она налила в кофе сгущенного молока и сказала:
— Я наконец-то закончила. Вот мое семейное древо с ямайской стороны.
Она подтолкнула ко мне несколько листов формата А4.
— Папа никогда мне об этих родственниках не рассказывал. Думаю, он их стеснялся. Там встречались браки между плантаторами и их рабынями.
— Он ничего не знал о своих ямайских родичах, — сказал я совершенно искренне.
Только я взял в руки древо Дебби, как в комнату влетела Зоула. Она тоже размахивала листами.
— Посмотри, Гарри! Тайнопись!
Я посмотрел и немедленно узнал тайнопись Бабингтона.
— Рука Огилви. Я узнаю почерк.
В глазах Дебби читалось романтическое предвкушение — сокровища и тому подобное.
— То, что нужно, верно? Гарри, ты должен немедленно это перевести!
— Ешьте, пока горячее! — приказала Перл.
Она пошла наверх — наверное, заправлять постели.
— Я не дешифровщик, Дебби.
Судя по вкусу местных бананов, приправлены они были местным же перцем. Кто-то говорил мне, что острее его не бывает, и теперь я готов был в это поверить.
Долтоновская неизменная улыбка вызывала у меня беспокойство. Неотрывно на меня глядя, он сказал:
— Но ведь этот шифр относится к временам Елизаветы?
— Думаю, это шифр Бабингтона, — сказала Зоула.
«Черт бы тебя подрал, Зоула! Не при Долтоне!»
— Ты не можешь не знать его, Гарри, — насторожилась вдруг она. — Ты же собирался сам его расшифровать, забыл? Может, ты и Крест решил найти сам?
Все тот же уверенный, сбивающий с толку взгляд Долтона. Уж не догадался ли он, что я оказался свидетелем ночного междусобойчика?
— Не глупи, — беззаботно махнул я рукой. — Да, с виду похоже на тайнопись Бабингтона, хотя на самом деле всего-навсего перечень замен букв, набор символов и слов. Их наверняка можно скачать из Сети.
Я старался развеять повисшее в воздухе подозрение.
— Почему бы тебе не пройтись? Посмотреть, нет ли где в городе Интернет-кафе… Пока ты будешь искать, я начну работать с дневником Огилви, как могу.
— Мы с Зоулой займемся этим, — сказал Долтон.
Мне не хотелось, чтобы они оказались вместе.
— Схожу-ка я сам.
— Это почему? — спросила Зоула недоверчиво.
— Чтобы вы двое не сбежали с сокровищем!
Делать вид, что это шутка, я не стал. Воздух был наэлектризован. Зоула налила себе кофе и ледяным тоном промолвила:
— Ты должен был бы знать, что это за шифр, Гарри. Ты только делаешь вид, что не знаешь. Это неспроста. Не исключено, что ты просто хочешь прибрать к рукам икону стоимостью в тридцать миллионов долларов.
Я не мог объясняться при Долтоне.
— Конечно, неспроста! Я спал три часа! Если ты готова в любом идиотизме искать особый смысл…
Радостная Дебби все изучала свое древо.
— А вы знаете, что мое второе имя — Инеса, как у Инесы Териаки?
Она попыталась состроить из себя надменную испанку, а потом долила в кофе еще сгущенного молока.
— Гарри прямо сам не свой, — заметил Долтон. — Здесь обязательно должен быть выход в Интернет. Давайте не будем огорчать нашего руководителя и останемся на месте.
Я посмотрел на гнущиеся деревья и проливной дождь. Вода в бассейне слегка волновалась.
— Погода не для джакузи. Пойду наверх, посмотрю, что расскажет мне наш юный Джеймс Огилви.
«Мы все надеялись, что после суда над несчастным мистером Роузеном загадочные отравления прекратятся. Аптекарь надул палача, выбрав для этого самый зрелищный способ. Как только приговор был оглашен, он вырвал веревку из рук солдата, кинулся к столу, схватил склянку с черными лепестками и высыпал их себе на ладонь. Роузен потер руки одну о другую и вымазал черной пылью лицо и грудь. Потом поднял ладони и стал дико поводить глазами по сторонам. Никто не отважился к нему подойти. Мы стояли как вкопанные и ждали, что будет дальше. Через несколько мгновений мистер Роузен тяжело задышал, спина у него выгнулась, и он упал на землю, ударившись при этом головой. Все его тело свела ужасная судорога. Лицо стало багровым, черты исказились, а руки и ноги напряглись, будто на дыбе. Еще через две минуты дыхание остановилось, хотя глаза продолжали смотреть.
Он подергивался, а между его спиной и полом во время судорог вполне могла проскочить собака. Потом раздался страшный, похожий на кашель звук, и безжизненное тело аптекаря вытянулось на полу.
Ужасная смерть мистера Роузена принесла мне облегчение. Совесть больше не мучил выбор между спасением невиновного человека и моей собственной жизнью.
И все же… Заговори я тогда, до объявления приговора… Скажу лишь, что в последующие годы меня посетил не один дурной сон. Не раз я просыпался посреди ночи, видя устремленный на меня взгляд мистера Роузена, в котором мешались мольба и укор.
Через неделю случилось очередное убийство: ночью застрелили молодого часового. Мы не нашли ни оружия, из которого стреляли, ни пули, ни пальца, нажимавшего на спусковой крючок. А еще через несколько дней возобновились отравления.
Подозрение пало на Иоахима Ганца, человека из Праги, отвечавшего за поиск полезных ископаемых.
Как и мистер Роузен, он был скорее иудеем, нежели христианином, и относились все к нему без приязни. Мистер Кендалл пустил слух, будто бы как-то вошел в комнату мистера Ганца, а „этот еврей“ торопливо прятал склянку с зелеными листьями. Я не сомневался, что Кендалл врет, но поселенцы зашептались: мистер Ганц входил к человеку, вскоре умершему. Я понимал, что убийства совершались кем-то из этих трех: Мармадьюком Сент-Клером, Энтони Раузом и Абрахамом Кендаллом. Понимал я и то, что раскрой я рот — и меня ждет виселица. Это не моя игра, и ее исход не должен меня волновать. Так я пытался приглушить чувство вины.
