Дмитрий Сафонов - Башня
– Скажите… – он почти знал, каким будет ответ, но все же… надеялся. – У вас нет… никакой страховки?
В темноте сверкнули белые зубы капитана. Та же самая рука – вроде бы и небольшая, но очень крепкая – снова схватила его за шиворот и оторвала от земли.
– Это тебя устроит? Я буду снизу, если что, подхвачу… – Кондратьев заметил, что он не только не успокоил Дубенского, но скорее, наоборот, еще больше напугал. – Да ничего с тобой не случится. Вперед! Разрешаю тебе помочиться мне на голову, если уж будет совсем невмоготу, но только не останавливайся. Давай! Пошел!
Дубенский шагнул вперед и положил руки на прутья. «Главное – не смотреть вниз. Что бы ни случилось, не смотреть вниз. Отключить мозги, забыть про то, что внизу – пустота…»
– Ребята! – сказал капитан, обращаясь к бойцам. – Если кто надумает падать, то тихо, без крика. Лады?
Бойцы сдавленно захихикали, словно услышали самую смешную шутку в мире, Дубенского же бросило в дрожь. Юмор Кондратьева казался ему чересчур черным. Но самым страшным было то, что это… вовсе не было шуткой. Это был приказ, и он не сомневался, что если кто-нибудь из «ребят» сорвется, то будет падать молча, ударяясь о гулкие податливые стенки шахты и до последнего думая, как бы не подвести товарищей.
Рука Дубенского, уже протянувшаяся к ближней скобе, застыла в воздухе.
– Ну что опять? – голосом, лишенным всяческого дружелюбия, спросил капитан.
– Я… Я не взял перчатки. Боюсь, руки замерзнут…
Катание на гидроцикле по глади Клязьминского водохранилища всего лишь пару часов назад теперь казалось таким далеким и нереальным… А собственная напыщенность и строгий тон, которым он разговаривал с подчиненными, – глупыми и нелепыми…
«Да пропади она пропадом, эта Башня! – подумал Дубенский. – Чертова собачья работа! Чертовы деньги! Какого хрена я позарился…»
Ощутимый толчок в область правой почки заставил его поморщиться и вернуться к действительности.
– На! – Кондратьев снял с рук перчатки и отдал Дубенскому. – Только не вздумай говорить, что размер не тот или фасон тебе не подходит.
Дубенский покорно натянул перчатки.
Он был хозяином в Башне – когда-то. Никто не посмел бы ему «тыкать», и уж тем более тыкать ему кулаком в почки. Но не сейчас. В эту минуту хозяином в Башне был некто, засевший в помещении центрального пульта на техническом этаже (возможно, и не человек, а просто смертоносный хаос), а хозяином его жизни (и еще восьми молодых отчаянных жизней) – этот квадратный мужчина среднего роста с холодными безжалостными глазами. Перед ним стояла задача – цель, оправдывающая любые средства. И Дубенский не чувствовал ни тени сомнения: ни в голосе, ни в жестах капитана. Это был человек, готовый (и наверняка не раз делавший это) идти по трупам. В том числе, и по его, Дубенского, трупу.
До сегодняшнего дня он видел лишь одного такого человека – Мерзликина. Казалось, босс, разговаривая с людьми, изо всех сил стремился скрыть свою истинную сущность. Его подвижное некрасивое лицо складывалось в тысячу смешных и нелепых гримас, но иногда злобная решимость зверя все-таки прорывалась наружу, и в такие моменты Дубенскому становилось страшно.
А Кондратьев… Он ничего и не скрывал. Наоборот, он показывал Дубенскому, что знает, как заставить его взобраться по этим скобам до самого пятидесятого этажа.
«Что он в таких случаях делает? Для острастки? Ломает палец? Отрывает ухо? Выдавливает глаз?»
Холодный влажный воздух наваливался на плечи, как скомканная мокрая простыня. Но еще больше Дубенского пугала пустота, образовавшаяся вокруг него. Ни один из бойцов не испытывал к нему сочувствия. Вся группа была идеальной боевой машиной с девятью телами и одним расчетливым мозгом. Судьба главного управляющего Башни, молодого преуспевающего бизнесмена, менеджера высочайшего класса и так далее и так далее… была такой мелочью, на которую никто не собирался обращать внимания.
– Ну? – в голосе Кондратьева слышалась угроза – настолько явственная, что Дубенский на секунду забыл о своем страхе высоты. – Пошел!
И он покорно взялся за нижнюю скобу, подтянул погрузневшее тело (катание на гидроцикле – это скорее развлечение, чем настоящий спорт) и начал подниматься. Кулак капитана еще раз ударил его – прямо в пятку, и Дубенский ускорил движения. Ему совершенно не хотелось смотреть вниз: там не было ничего, кроме пугающей бездны вентиляционной шахты… и еще более страшной бездны – в глазах капитана.
Он лез вверх, постепенно забывая о привычном ходе времени. Все мысли, ощущения и чувства свелись к одному – покрепче ухватиться за скобу и перевести взгляд на следующую, торчащую из блестящей стенки на полметра выше.
Он сильно замерз, леденящий поток проникал под куртку и выдувал остатки тепла из испуганного тела. Дубенский старался вообще никуда не смотреть – только на следующую скобу. Но иногда он все же заставлял себя скосить глаза чуть вправо и различить в полумраке цифры, нарисованные черной краской.
«25». Он на мгновение представил двадцатипятиэтажный дом и себя, стоящего на самом краю крыши… Эта мысль вызвала дрожь во всем теле; Дубенскому показалось, что его сейчас вырвет. Но в этот момент снизу раздался ободряющий шепот.
– Мы на полпути. Скоро все это закончится. Ты молодец, парень… Ползи!
Это «ползи» подхлестнуло его не хуже удара бича. Действительно, полпути уже позади, и если он смог забраться сюда, то, наверное, сможет долезть и до самого конца.
«Надо только представить себе, что ты снова стоишь на дне шахты и снова начинаешь подъем – с нуля». Дрожь потихоньку отступила. Дубенский помедлил, прислушиваясь к осторожному постукиванию ботинок, доносившемуся сверху, и почувствовал, как его наполняет законная гордость. Его «я постараюсь» (с помощью капитана, не сказать, чтобы дружеской, но, во всяком случае, своевременной и КВАЛИФИЦИРОВАННОЙ) превращалось в «я сделаю».
«Я сделаю. Я смогу», – прошептал он про себя и ощутил прилив сил.
Дубенский подтянулся и перехватился за следующую скобу. Он был на середине, а середина – это то самое место, когда уже все равно: что повернуть назад, что двигаться вперед – одинаково. Но… Он должен был двигаться вперед. И он полез дальше.
Внезапно он почувствовал, что воздух, дующий сверху, еще сгустился и потяжелел, повисая на плечах вязкой холодной массой, обволакивая. Михаилу показалось, что к его собственным девяносто двум килограммам добавилось еще тридцать. Или сорок. Или даже все пятьдесят. Движения замедлились, руки и ноги вновь задрожали, но не от страха, а от напряжения.
Он не слышал ничего, только свист потока в огромной трубе. Ветер уносил все звуки раньше, чем ухо успевало хоть что-нибудь разобрать. Дубенскому почудилось, что теперь он остался один. Он вглядывался вверх, в темную пустоту, и не видел тех трех бойцов, что начали подъем раньше него. Конечно, достаточно было опустить глаза, чтобы увидеть Кондратьева, но где-то в самом низу позвоночника, как отбойный молоток, бился строгий запрет: «Не смотреть вниз, что бы ни случилось! Не смотреть!» Дубенский остановился. Ему нужен был знак. Ему надо было почувствовать, что он все же не один здесь – пусть и не в самой приятной компании.
«Впрочем, для ТАКИХ прогулок трудно найти более подходящую компанию. Я же не катаюсь на гидроцикле по Клязьминскому водохранилищу».
Цепкие пальцы взяли его за щиколотку и крепко сжали. Пожатие было таким сильным, что могло бы выдавить воду из камня, но Дубенский ощутил облегчение и успокоился. Он напряг руки, приготовившись схватиться за следующую скобу, но в это мгновение сверху донесся угрожающий гул. Даже не сам гул, а пока только его эхо: будто прямо на них мчался невидимый поезд.
Дубенский запрокинул голову и увидел, как блестящие стенки шахты мгновенно раздуваются и снова опадают, словно были из полиэтилена. Волна движения быстро приближалась. Он хотел вскрикнуть, но страх перед Кондратьевым и его приказом: что бы ни случилось, хранить молчание – все же оказался сильнее. Или он сам оказался сильнее собственного страха? Времени разбираться не было.
Машинально, даже не сознавая, что делает, Дубенский пропустил руку под скобой и изо всех сил прижался грудью к изогнутому пруту, словно хотел засунуть его между ребер.
Воздушный хлопок был тугим и оглушающим, как ударная волна. Ком спрессованного воздуха промчался мимо него, и Дубенскому показалось, что его руки сейчас лопнут, как живые скобы, и он полетит вниз с высоты в сотню метров.
Когда-то он закончил технический вуз, да и потом ему постоянно приходилось иметь дело с цифрами. В голове промелькнула мысль, что ускорение свободного падения на Земле равняется примерно десяти метрам в секунду за секунду: то есть в первую секунду своего падения он пролетит десять метров, во вторую – двадцать, в третью – тридцать, в четвертую – сорок… И все. Падение со ста метров длится ровно четыре секунды. И если за это время человек успевает хоть что-нибудь подумать, то только одно – что он падает ровно четыре секунды. Теперь Дубенский знал это наверняка.
