Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и Белое видение (с иллюстрациями)
– В гостиную, прошу вас, мадам, – продолжил длинный, и я в очередной раз вспомнила не без усилия его имя.
– Благодарю вас, Кроули. А…
Тут я помахала рукой неопределенно.
– Для вас – бесспорно, госпожа де Соза.
И безупречный британец неслышно двинулся в глубину дома по большим плитам черного и белого викторианского мрамора.
Мрамор в этом дворце также имелся каррарский – в виде полуобнаженной статуи, рядом с которой я присела верхом на стул розового дерева.
В дальнем конце бальной залы, насквозь продуваемой морским бризом, отливали лаком два рояля – в одном углу черный, в другом белый. Впрочем, они там не пылились зря – насколько я помню, племянницы хозяина особняка учились играть то на одном инструменте, то на другом. Сейчас в доме, впрочем, было тихо, похоже, пустовала даже расположенная справа, ближе к громадной кухне, комната для мацзяна, куда не забегали пятнистые далматинцы, преследуемые нянями в самфу – пижамах в цветочек.
В тишине палаццо я начала размышлять, что ко всем категориям китайцев, образующих тут свои ассоциации и держащих клановые дома, надо добавить оксфордских китайцев как особую этническую группу. Чего доброго, они создадут свой клан… хотя о чем я, он уже есть, Британская Ассоциация Стрейтс-китайцев, непобедимая в наших краях сила.
– Мадам де Соза, сэр, – раздался голос безупречного британца. А за ним – звук шлепанцев. И, не вставая со стула, я развернулась навстречу курносому молодому человеку моих лет – кантонцы славятся своими короткими вздернутыми носами.
Розовые, толстые щеки почти скрывали его глаза – впрочем, сейчас они имели дополнительную защиту в виде очков.
– Амалия, дорогая, где твое Белое видение? – раздался его голос с еще более рафинированным акцентом, чем у встретившего меня британца.
– Когда-нибудь увидишь его снова, Ричард.
– Тогда покажи хотя бы свою фирменную улыбку, когда Кроули пойдет за напитками – ему такое видеть вредно. Мне как всегда, Кроули. Тебе ананасовый с яблоком, да?
– Про твое «как всегда» мы еще поговорим. Я слышу про тебя разные разговоры, Ричард Сун. А улыбку – вот тебе.
Я повернулась к нему в профиль и широко распахнула зубастую пасть, оскаленную в улыбке (так я наводила в свое время ужас на весь Кембридж).
– О, спасибо, как мне этого не хватало… А насчет разговоров – вот это неожиданность. Уверяю тебя, что очень бледная стенга в это время, к полудню, не наносит ущерба здоровью, а лишь наоборот.
И Сун откинулся на мягкую спинку кресла от «Мапл и K°» из Лондона (впрочем, британским был лишь дизайн, а сделана мебель, как и многая другая британская деревянная продукция, в Бангкоке, поближе к родине розового дерева.)
– Сидим здесь, или ты давно не лазила через дырку? – осведомился он, протирая очки и моргая совершенно беззащитными глазами.
«Дыркой» он называл ротонду, окруженную кружевом металлической ограды – в сущности, действительно круглую дыру в потолке залы, к которому поднималась спиралью мраморная лестница. Архитекторы Старк и Макнил, проектировавшие этот особняк четыре года назад в стиле между итальянской виллой и парижским арнуво, утверждали, что идею им подало устройство могилы Наполеона. И что ротонда эта хорошо сочетается с полукруглыми венецианскими окнами-витражами, где главным элементом были опять же наполеоновские золотые пчелы.
– А не скатиться ли мне через твою дырку вниз по лестнице на велосипеде? – абсолютно серьезно поинтересовалась я.
– Да сколько угодно, вот сейчас Кроули принесет напитки, и я пошлю его за твоим велосипедом… Да, ты не поверишь, но Чунг из Куала-Лумпура, он приезжал недавно, на полном серьезе счел, что фамилия Кроули – Батлер, то есть «дворецкий», и чуть не назвал его «сэр»… А, да вот и он.
И Сун дрогнувшей рукой схватил с подноса высокий стакан со стенгой – виски с большим количеством содовой, – не дожидаясь, чтобы Кроули поставил стакан перед ним.
– Кроули, велосипед мадам сюда.
– Очень хорошо, сэр.
– Не надо, Кроули, он как всегда издевается.
– То-то же, Амалия…
– Очень хорошо, мадам.
– Итак, – сказал Сун, отрываясь от стенги, – ты, бедная девушка, опять хочешь занять у меня два доллара?
– Почти угадал. А что говорит твой астролог – сегодня благоприятный день, чтобы дать мне два доллара?
– А, хорошо, что ты спросила, – вдруг стал серьезным Сун. – Он мне в прошлый раз наговорил какие-то очень странные вещи. Я обеспокоен, знаешь ли. Он сказал буквально следующее: богатство в опасности повсеместно. Что очень странно в наше время, когда деньги растут на деревьях… Да, собственно, деньги вообще уже никого не волнуют – а некоторые даже отказываются их тратить, правда, Амалия? А мой астролог говорит, что если брать по элементам, то деньги сейчас надо как можно скорее изымать из вложений в землю – а это, как ты понимаешь, и оловянные шахты, и каучуковые плантации. И вода тоже стала опасна. А это, Амалия, твои пароходы, между прочим. Представляешь – чтобы в тысяча девятьсот двадцать девятом году пароходные линии стали опасной инвестицией? Зато можно вкладывать в металл и, представь, в воздух. И как тебе это?
«Это» было совсем не то, зачем я пришла сюда. Но у меня вдруг по спине пошел холод, которому я в последнее время научилась доверять.
– А знаешь ли, Ричард, ведь твой астролог никогда еще тебя не подводил. И меня тоже – помнишь, он не советовал мне ехать в Америку? Так вот, я подумаю насчет акций пароходных компаний. В земле у меня ничего нет. Металл – если это не олово, которое в земле, то почему бы не просто золото, которое в банке? А вот воздух… ну, знаешь ли…
– Знаю, – вдруг отозвался он, а я с беспокойством уловила первые знакомые симптомы: слегка заплетающийся язык. Первая сегодня стенга, да? – Знаю, потому что я только что ездил сначала в Лондон, а потом в Бостон и Нью-Йорк. И не считая очень хорошего виски, привез из поездки мысли насчет наших любимых британцев и твоих обожаемых американцев. Ты ведь все-таки любишь американцев, Амалия? Расскажи, за что.
– А за то, – сказала я, вдруг приходя в ярость, – за то, что… Да, американцы смешны, да, их щелкающие фотокамерами орды раздражают. Их предыдущий президент, Кулидж, не мог связать двух слов и не пытался, а нынешний, Гувер – тоже болван. Их сухой закон – всеобщее посмешище, они бы еще курить запретили. Их детская уверенность в том, что все американское – если не самое лучшее, то самое большое, вызывает дикий смех. Потому что кроме джаза, небоскребов и бандитов у них ничего лучшего нет. Но ты по крайней мере не ощущаешь по каждому шагу, по каждой интонации американца, что он считает себя естественным хозяином половины мира и даже как бы слегка устал от этого бремени. Ну, или там третьей части мира. Дети иногда раздражают, Ричард. Но детей никто не ненавидит. Пока миром правят британцы, американцев будут любить.
Я остановилась и перевела дыхание. Сун поставил стакан и посмотрел на меня абсолютно трезвыми глазами. А потом вздохнул:
– Я знаю, что ты пришла ко мне по какому-то делу, Амалия. Но если ты не спешишь, то в ответ на твои слова – особенно вот эти, насчет британской усталости – я бы тебе кое-что рассказал. Ты ведь ко мне все-таки по делу, верно?
Я кивнула.
– Мы поговорим… Так вот, я обсуждал кое-какие инвестиции в Англии, а потом в Америке. Открою тебе секрет: наш мир скоро изменится самым серьезным образом. Только непонятно, как это будет, потому что… Вот тебе новость из матушки-Британии. Они там создают воздушные корабли, Амалия, это у них большая программа. Громадные такие жирные монстры, с танцевальными залами, сигарными комнатами, только что не спальнями. Один сумасшедший сказал, что там, под облаками, можно оборудовать даже бассейны. И через год-другой первый корабль из этой серии уже отправится в полет, медленно так поползет по небу, нагруженный министрами Его величества и прочими персонажами, и вот тебе новый век. Так, а теперь Америка. Ты знаешь, что между Нью-Йорком и Бостоном уже открыта регулярная линия, будто бы это лайнеры, но по воздуху? Аэропланы, Амалия, а не воздушные корабли. Почтовые аэропланы, в которые правдами и неправдами залезают вот уже пару лет эти твои американцы. Сначала они такое делали на спор. Потом это стало хорошим тоном – три часа, и ты уже черт знает где. А сейчас тут уже бизнес, легальный. И что интересно, я спрашивал у англичан: почему воздушные корабли, почему не аэропланы? А они мне: у нас люди спрашивают, за каким чертом надо нестись от Лондона до Сингапура за какие-то головокружительные десять дней, пережидая на земле ветер и ночь, если можно сделать это за тридцать дней на старом добром «Пи энд О», с оркестром, закатами над волной и танцами? Куда спешить? Что мы – герцогини Бедфордские? Мы даже не капитаны Барнау. Аэропланы – это для войны, которой никогда не будет. Ну, и для перевозки почты. Вот тебе инвестиции в воздух. И знаешь, что я сделал?
