Джонатан Келлерман - Ледяное сердце
— Ощущение.
— Правильно. У Чайны было живое воображение. Когда я с ней проводил время, приходилось проявлять осторожность, идти на уступки, смотреть на вещи в перспективе.
— Тогда вы верили ей?
— Не вполне. Она умела убеждать. Однажды мы были с ней поздно ночью в горах, курили «травку» и занимались другими приятными делами. Вдруг Чайна напряглась, в глазах у нее вспыхнул страх, и она вцепилась в мои плечи. Вцепилась крепко, до боли. Потом встала и говорит: «…твою мать, он здесь! Я чувствую его присутствие!» После чего начала ходить кругами, отыскивая какую-то цель, подобно тому как ее отыскивает танковое орудие, укрепленное на башне. И завизжала в темноту: «Черт бы тебя побрал, ты, трахнутая задница, выходи и покажи свою сраную трахнутую морду». Начала размахивать кулаками, пригибаться, словно готовясь к бою в стиле карате. В тот момент я поверил ей: темнота, тишина, ее страх — все это убеждало меня. Позднее я спрашивал себя: «Что это было?»
— Что произошло после того, как она перестала визжать?
— Ничего. Меня беспокоило, что кто-то услышит Чайну, и я попытался отвести ее вниз, к своей машине. Она заставила меня подождать, пока не убедилась, что преследователь исчез. Дома у нас началась ломка. На следующее утро Чайна ушла. Съела все, что было в холодильнике, и ушла. Спустя месяц или два она пропала, а когда ее наконец нашли, я чуть с ума не сошел. Потому что Чайну похоронили неподалеку от того места, где мы сидели в ту ночь.
— Вы сообщили об этом копам?
— После того, как они со мной обошлись?
— Чайну обнаружили возле щитка с надписью «Голливуд».
— Точно так. Именно там мы и были. Прямо под щитком. Чайне эта надпись нравилась, нравилась история о том, как одна актриса бросилась оттуда вниз. Там в свое время находилось ранчо для верховой езды, из тех, где дают лошадей напрокат. Чайна говорила мне, что любила прокрадываться туда по вечерам, разговаривать с лошадьми, ощущать запах лошадиного навоза, просто бродить вокруг. Она рассказывала, что ей было приятно ходить по чужой земле. От этого Чайна чувствовала себя девушкой из «семьи» Мэнсона. Какое-то время она проявляла интерес к «семье» Мэнсона, собиралась написать песню, посвященную Чарли, но мы сказали ей, что платить за это не будем. Кое-какие нормы мы соблюдали даже тогда.
— Она была влюблена в серийных убийц?
— Нет, только в Мэнсона, но не всерьез. Это был очередной заскок Чайны — что-то взбрело ей в голову, и тут же слетело с языка. Она обожала привлекать к себе внимание. То же самое и с Мэнсоном, правда? Помню, я думал, что в этом была какая-то мистика, поскольку, возможно, ее убил кто-то похожий на него. Злая ирония судьбы, не так ли? Колледж «Чартер» занимал площадь в сто пятьдесят акров и располагался в северо-восточной части Игл-Рока. Отдельно от него раскинулся «спальный» городок подсобных рабочих, в основном латиноамериканского происхождения. Они жили в дешевых оштукатуренных домах, окруженных гигантскими деревьями.
Колледж был основан сто двенадцать лет назад. Гора Игл высотой в тысячу двести футов и чистый воздух позволили первым поселенцам окрестить эти места Западной Швейцарией. Более века спустя окружающие холмы в редкие ясные дни все еще оставались красивыми. Самой же распространенной формой жилья стали мотели.
Я проехал по бульвару Игл-Рок, широкому, утопающему в солнечных лучах, где стояли гаражи и большие магазины автомобильных запасных частей, повернул на Колледж-роуд и оказался в жилом районе, застроенном маленькими бунгало ремесленников и большими оштукатуренными коттеджами. За аркой, украшенной гербом колледжа, находилась. Эмеритус-лейн, широкая чистая полоса, начало которой обозначалось цветочной клумбой. Красные и белые петунии были посажены так, что образовывали название учебного заведения.
Здания университетского городка были выдержаны в стилях beaux-arts и испанском колониальном. Окрашенные в серовато-коричневый цвет, они размещались как жемчужины в старой шкатулке для хранения драгоценностей. Много лет назад я лечил студентов «Чартера» и знал основные отличительные черты этого заведения — строгий отбор и дороговизна. Знал я и то, что его основали приверженцы конгрегационализма, хотя теперь оно стало безусловно светским, приветствовало активные меры в политике и привлечение к участию в ней широкой общественности.
Парковка для посетителей была бесплатной и удобной. Я взял карту кампуса на стенде и направился к библиотеке Сестры Анны Лоринг. Я прошел мимо красивых улыбающихся молодых людей. Жизнь казалась им прекрасной, и они стремились наслаждаться ею.
Библиотека представляла собой двухэтажный шедевр двадцатых годов. В восьмидесятых к ее южному крылу добавили заурядную четырехэтажную пристройку. Тишину цокольного этажа нарушало лишь жужжание компьютеров. К их экранам прилипло около ста студентов. Я узнал у библиотекаря название газеты колледжа и получил совет, как отыскать старые номера.
— «Дейли бобкет», — сказал он. — Все в режиме онлайн.
Я нашел компьютер и начал работать. Файл «Бобкет» содержал перечень выпусков газеты за последние шестьдесят два года. В течение первых сорока лет газета выходила раз в неделю.
Кевину Драммонду было двадцать четыре, так что он, вероятно, поступил в колледж шесть лет назад. На всякий случай я отступил на год назад и прокручивал тысячи страниц, сканируя подписи авторов. В материалах первых трех лет ничего с именем Драммонда не появлялось. Не было также материалов, подписанных Правдивым Писарем или Э. Мерфи. В марте, на который пришелся предпоследний весенний семестр Драммонда, появилось первое упоминание.
«Кевин Драммонд. Факультет общественной информации». Под этим заголовком помещался обзор показательных выступлений в «Рокси-он-Сансет». Там играли семь новых джаз-бандов, надеясь прорваться на большую сцену. Короткие сообщения о каждом представлении. Кевину Драммонду понравились три из них, четыре — вызывали отвращение. Кевин излагал материал просто, без вдохновения и неуемных восхвалений. Не заметил я и изощренных метафор сексуального характера, присущих публикациям в «Селдомсинатол». Я обнаружил еще одиннадцать статей, написанных в течение полутора лет, десять подробных описаний выступлений рок-групп, таких же вежливо-вкрадчивых.
Любопытное исключение составляла одна.
Май, совпавший с периодом пребывания Драммонда на старшем курсе. Статья, подписанная Правдивым Писарем. Ретроспективный взгляд на карьеру Беби — Боя Ли.
В этой статье, более длинной и запальчивой, Беби-Бой характеризовался как «безусловный символ, слоноподобные плечи которого могут просесть, как у Атласа, под тяжестью королевской мантии Роберта Джонсона, Блинда-Лемона Джексона, всего пантеона хрипящей до боли в горле чикагской тройки, но чья душа остается цельной и неподкупной. Беби-Бой вполне заслуживает тяжести и боли, всегда сопутствующих подлинному всесокрушающему таланту. Он артист с гипертрофированной эмоциональной цельностью и психопатологией, благодаря чему когда-нибудь обретет незыблемое поклонение публики».
Эссе завершалось цитатой из душещипательной песенки «Ледяное сердце» и выводом о том, что «для исполнителя блюзов душа мира навсегда останется ледяной, неприветливой и предательской. Нигде афоризм „Ничто не дается даром“ не применим более полно, чем в полутемном царстве прокуренных баров с их распущенными женщинами и трагическими концами, ибо это царство породило и порождает с незапамятных времен гениев, цинготных воришек и беспробудных пьяниц. Возможно, Беби-Бой Ли никогда не узнает счастья, но его музыка, чувственная, полная жизни и решительно некоммерческая, будет согревать сердца многих людей».
Год спустя Ли опроверг этот тезис тем, что записал судорожного монстра поп-музыки, ставшего хитом.
Познавательный диссонанс, но на первый взгляд не слишком серьезный мотив для убийства.
Драммонда следовало изучить поглубже.
Кафедра общественной информации колледжа «Чартер» размещалась во «Фрэмптон-Холл», величественном, украшенном дорическими колоннами здании, находившемся в пяти минутах ходьбы от библиотеки. Внутри — старые обветшалые стены под красное дерево, куполообразный потолок и полы из коры пробкового дерева, приглушавшие шаги. В этом же здании размещались кафедры английского языка, истории, гуманитарного права и романских языков. «Общественная информация» находилась на третьем этаже.
В телефонном справочнике значились три представителя кафедры: профессор Э.Г. Мартин, заведующий; профессор С. Санторини; профессор А. Гордон Шулль.
Начну с первого по списку.
Перед угловым кабинетом заведующего Мартина располагалась пустая приемная. Дверь, ведущая во внутреннее помещение, была приоткрыта, и в приемной слышалось пощелкивание клавиатуры — такое же, как в библиотеке. Стены приемной украшали ярко-коричневые фотографии колледжа «Чартер» первых лет его существования. Большие мрачные здания, возвышающиеся над молодыми деревцами, мужчины с целлулоидными воротничками, женщины в платьях с высоким воротом и решительным взглядом людей, посланных сюда небом. Поверх ближайшего ряда фотографий было написано полное имя заведующего: Элизабет-Гала Мартин, доктор философии.
