Дин Кунц - Славный парень
Тиму показалось, что эспрессо, отлично сваренный, вдруг стал отдавать горечью.
Поставив чашку на лакированный поднос, Лайли наклонилась вперед, положив руки на колени.
— Дженни умерла ужасной смертью.
Заметив добычу, краснохвостый ястреб камнем упал в каньон, небо опустело.
— Ее задушили четвертаками. — Она смотрела на свои сложенные руки.
— Четвертаками? — Пит решил, что чего-то не расслышал.
Лайли продолжала смотреть на руки, не решаясь встретиться с ним взглядом, рассказывая про такие ужасы.
— Он связал руки Дженни у нее за спиной, связал лодыжки, положил на кровать и начал засовывать в горло четвертаки.
— Господи, — выдохнула Линда.
Тим нисколько не сомневался, что последним увиденным Дженни Накамото перед смертью, когда ее взор туманили слезы, стали яростные глаза с расширенными зрачками, жадные до света, всего света, ее света.
— Сердечный приступ, смерть на дороге, изнасилование с убийством, — перечислил Тим. — Полиция могла не увидеть связи, но я-думаю, вы правы, Лайли.
Вот тут она подняла на него глаза.
— Не только эти трое. Еще двое. Обаятельный мистер Шотски, адвокат, и его жена, они всегда приходили в «Сливки и сахар» вместе.
— Я их не знала, — покачала головой Линда, — но об этом писали в газетах. Он ее застрелил, а потом покончил с собой, из того же пистолета.
— Я в это не верю, — твердо заявила Лайли Вен- чень. — Мистер Шотски оставил записку, в которой указал, что застал жену голой в постели с мужчиной. В ее... Я извиняюсь, но должна это сказать... в ней обнаружили сперму, отличную от спермы ее мужа. Но если мистер Шотски мог застрелить жену, почему не мужчину? Почему он дал ему уйти? Где этот мужчина?
— Вам бы быть детективом, Лайли, — сказал Тим.
— Мне бы быть женой и матерью, но я уже ни та и ни другая.
И хотя голос дрожал от эмоций, ее гладкое фарфоровое лицо и темные глаза оставались спокойными.
Горе могло прибавлять веса тишине, которая придавливала этот дом, но куда больше сказывалась стоическая готовность хозяйки принять все удары, уготовленные судьбой.
У каменных химер уши стояли торчком, словно они прислушивались к шагам мужчины с глазами, словно у горгульи.
Глава 46
На поле из золотой травы, среди островков черного бамбука, стояли журавли на тоненьких черных ножках. С черными шеями и черными клювами.
От желтого на всех шести панелях ширмы в гостиной Лайли Вен-чинь, переливающегося оттенками золота, каллиграфически выписанных черных элементов, белых, в перьях, тел и головок журавлей веяло умиротворенностью.
— Для полиции, — продолжила Лайли, — эти пять смертей даже меньше, чем совпадения. Один из копов сказал мне: «Это не заговор, Лайли. Это всего лишь жизнь». Как могли они до такого дойти? Думать, что смерть — это жизнь? Что насильственная смерть и убийство — естественная часть жизни?
— Они чего-нибудь добились в расследовании гибели вашей семьи? — спросил Тим.
— Чего можно добиться в охоте на медведя, если идти по следам оленя? Они ищут вора, но никакого вора не было.
— Деньги не украли? — спросила Линда.
— Деньги забрал огонь. Да и нечего там было воровать. Утром денег в кассовом аппарате хватало лишь на то, чтобы дать сдачу. Кто убивает четырех человек за сорок долларов монетами и мелкими купюрами?
— Некоторые убивают и за меньшее. Из ненависти. Из зависти. Просто так. Ради того, чтобы убить, — заметил Тим.
— А потом они тщательно готовят пожар. И запирают за собой дверь, рассчитав, что огонь вспыхнет после их ухода?
— Полиция нашла таймер... зажигательное устройство? — спросила Линда.
— Жар был слишком сильный. Ничего не осталось, кроме намека на такое устройство. Вот они и спорят между собой... было, не было.
За окном на бездонном небе осталось одно-единственное облачко, да и оно быстро таяло.
— Как вы узнали, что кто-то хочет вас убить? — спросила Лайли.
Прежде чем ответить, Линда коротко глянула на Тима.
— Мужчина пытался раздавить меня автомобилем в узком переулке. Потом стрелял в нас.
— Вы обратились в полицию?
— У нас есть основания предположить, что он имеет отношение к правоохранительным органам, — ответил Тим. — Мы хотим знать больше, прежде чем что-то предпринять.
Она встретилась с ним взглядом.
— У вас есть его имя?
— У нас есть имя и фамилия, но они вымышленные. Настоящие нам неизвестны.
— Как вы узнали, что нужно прийти ко мне, что у меня есть определенные подозрения на сей счет?
— Под вымышленной фамилией этот человек на короткое время вызывал интерес полиции в связи с убийством вашей семьи.
— Рой Каттер.
— Да.
— Но у него были настоящие документы. У Роя Каттера. Они его отпустили.
— Да, — кивнула Линда, — но теперь выясняется, что такого человека нет.
— Местная полиция об этом знает?
— Нет, — покачал головой Тим. — И я умоляю вас ничего им не рассказывать. Наши жизни, возможно, зависят от вашего молчания.
— Они все равно не будут слушать. Они думают, что я обезумела от горя.
— Нам это известно, — ответил Тим. — Мы узнали, что вы говорили им о ваших постоянных клиентах, которых убивают. Потому и приехали.
— Горе не свело меня с ума, — заверила она их. — Горе разозлило меня, добавило нетерпения и решимости. Я хочу торжества справедливости. Я хочу добиться правды.
— Если нам повезет, мы, возможно, сумеем открыть вам правду. Но справедливость... — Он покачал головой. — В этом мире, в эти дни найти ее еще труднее.
Лайли поднялась с дивана.
— Каждый вечер и каждое утро я молюсь за своего любимого, за моих убитых детей и мою племянницу. Теперь я буду молиться и за вас.
Выходя из гостиной следом за женщинами, Тим еще раз посмотрел на ширму из шести панелей с грациозными журавлями и черным бамбуком. И увидел кое-что еще, чего не замечал раньше: спрятавшегося в золотой траве золотого, изготовившегося к прыжку тигра.
Хотя и не зная, прилично ли это, у двери Тим наклонился к Лайли Вен-чинь и обнял ее.
Должно быть, она сочла, что его поступок в рамках приличия, потому что поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
— Ранее я заметила, что вы восхищались ширмой.
— Да, снова и снова. Она мне очень понравилась.
— И что вам понравилось... красота журавлей?
— Поначалу да. Но теперь мне больше нравится спокойствие журавлей в присутствии тигра.
— Не все видят тигра. Но он есть. Он всегда есть.
В «Хонде» первой заговорила Линда.
— Пять человек убили после пожара. Они что-то знали, не подозревая, что знают?
— Что-то произошло, когда вы все оказались там одновременно. Пили кофе во внутреннем дворике, за своими столиками.
— Но во внутреннем дворике никогда ничего не случалось, — запротестовала она. — Мы пили кофе. Кто с пирожным, кто с сандвичем. Пили кофе, читали газеты, наслаждались солнцем... потом шли домой.
Тим отъехал от дома Лайли Вен-чинь.
— Тигр был там, но его никто не видел.
— И что теперь? — спросила Линда, когда они ехали вниз, к берегу.
— Точно не знаю.
— Мы спали только два часа. Мы можем найти мотель, где удивленно не вскидывают брови, если ты расплачиваешься наличными.
— Не думаю, что я смогу заснуть.
— Я тоже. Тогда... почему бы нам не найти кофейню с внутренним двориком? Посидим на солнышке. Может, солнечный свет и эспрессо разбудят мою память?
Глава 47
В 10:44 утра, Крайт проспал чуть больше двух часов, его вырвал из крепкого, без сновидений, сна вибрирующий мобильник, который он, само собой, держал в руке.
Мгновенно проснувшись, он отбросил одеяло и сел на краю кровати Терезы Мендес, чтобы прочитать, как выяснилось, неприятное кодированное сообщение от группы поддержки.
Они задали два вопроса. Во-первых, хотели знать, почему он убил трех человек в доме Бетани и Джима.
Никогда раньше они не просили его объяснить, чем вызвано убийство посторонних людей. Вопрос этот он воспринял как оскорбление. Получалось, что группа поддержки предполагала, будто он может убить без крайней на то необходимости.
Поначалу ему хотелось ответить, что этих троих давно следовало отправить в мир иной, всех следовало отправить в мир иной ради спасения этого мира, который они так яростно уничтожают, и если уж у группы поддержки хватает наглости задавать ему вопросы, им следует спросить, почему он еще не поубивал всех, а не интересоваться причинами, которые вынудили его убить Синтию, Малколма и Нору.
Они также хотели знать, каким образом преследование этой Пейкуэтт привело его к дому, где теперь лежали три трупа.
На этот вопрос Крайт отвечать не собирался, потому что он являлся грубейшим вторжением в его личную жизнь. Они потеряли всякий стыд. Все-таки он им не принадлежал. И был хозяином своей жизни, которую посвятил служению смерти.
